Неточные совпадения
Но зато ни один из
них не был бит кнутом, ни одному
не выщипали по волоску бороды,
не урезали языка и
не вырвали ноздрей.
Но расчет на богатое приданое
не оправдался: по купеческому обыкновению,
его обманули, а
он, в свою очередь, выказал при этом непростительную слабость характера. Напрасно сестры уговаривали
его не ехать в церковь для венчания, покуда
не отдадут договоренной суммы полностью;
он доверился льстивым обещаниям и обвенчался. Вышел так называемый неравный брак, который впоследствии сделался источником бесконечных укоров и семейных сцен самого грубого свойства.
Я, по крайней мере,
не помню, чтоб
он когда-нибудь в чем-нибудь проявил в доме свою самостоятельность.
Затем, приступая к пересказу моего прошлого, я считаю нелишним предупредить читателя, что в настоящем труде
он не найдет сплошного изложения всехсобытий моего жития, а только ряд эпизодов, имеющих между собою связь, но в то же время представляющих и отдельное целое.
Оно проникало
не только в отношения между поместным дворянством и подневольною массою — к
ним, в тесном смысле, и прилагался этот термин, — но и во все вообще формы общежития, одинаково втягивая все сословия (привилегированные и непривилегированные) в омут унизительного бесправия, всевозможных изворотов лукавства и страха перед перспективою быть ежечасно раздавленным.
Но на болота никто еще
не простирал алчной руки, и
они тянулись без перерыва на многие десятки верст.
Не о красоте,
не о комфорте и даже
не о просторе тогда думали, а о том, чтоб иметь теплый угол и в
нем достаточную степень сытости.
Жила она, как и при покойном муже, изолированно, с соседями
не знакомилась и преимущественно занималась тем, что придумывала вместе с крутобедрым французом какую-нибудь новую еду, которую
они и проглатывали с глазу на глаз.
И на деньги были чивы, за все платили без торга; принесут
им лукошко ягод или грибов, спросят двугривенный — слова
не скажут, отдадут, точно двугривенный и
не деньги.
Так как в то время существовала мода подстригать деревья (мода эта проникла в Пошехонье… из Версаля!), то тени в саду почти
не существовало, и весь
он раскинулся на солнечном припеке, так что и гулять в
нем охоты
не было.
Первые обыкновенно страдали тоской по предводительстве, достигнув которого разорялись в прах; вторые держались в стороне от почестей, подстерегали разорявшихся, издалека опутывая
их, и, при помощи темных оборотов, оказывались в конце концов людьми
не только состоятельными, но даже богатыми.
И добрая женщина
не только
не попомнила зла, но когда, по приезде в Москву, был призван ученый акушер и явился «с щипцами, ножами и долотами», то Ульяна Ивановна просто
не допустила
его до роженицы и с помощью мыльца в девятый раз вызволила свою пациентку и поставила на ноги.
Но познакомиться мне с
ним не удалось, потому что родители мои уже разошлись с
ним и называли
его шалыганом.
Нянек я помню очень смутно.
Они менялись почти беспрерывно, потому что матушка была вообще гневлива и, сверх того, держалась своеобразной системы, в силу которой крепостные,
не изнывавшие с утра до ночи на работе, считались дармоедами.
Я помню, однажды отец получил от предводителя письмо с приглашением на выборы, и на конверте было написано: «
его превосходительству» (отец в молодости служил в Петербурге и дослужился до коллежского советника, но многие из
его бывших товарищей пошли далеко и занимали видные места). Догадкам и удивлению конца
не было. Отец с неделю носил конверт в кармане и всем показывал.
С больною душой, с тоскующим сердцем, с неокрепшим организмом, человек всецело погружается в призрачный мир
им самим созданных фантасмагорий, а жизнь проходит мимо,
не прикасаясь к
нему ни одной из своих реальных услад.
Отец
не был жаден, но, желая угодить матушке, старался из всех сил сохранить доверенную
ему ассигнацию в целости.
Матушка исподлобья взглядывала, наклонившись над тарелкой и выжидая, что будет. Постылый в большинстве случаев, чувствуя устремленный на
него ее пристальный взгляд и сознавая, что предоставление свободы в выборе куска есть
не что иное, как игра в кошку и мышку, самоотверженно брал самый дурной кусок.
В течение целого дня
они почти никогда
не видались; отец сидел безвыходно в своем кабинете и перечитывал старые газеты; мать в своей спальне писала деловые письма, считала деньги, совещалась с должностными людьми и т. д.
Мы ничего
не понимали в
них, но видели, что сила на стороне матушки и что в то же время она чем-то кровно обидела отца.
Да
оно и
не могло быть иначе, потому что отношения к нам родителей были совсем неестественные.
Ни отец, ни мать
не занимались детьми, почти
не знали
их.
— Ну, войди. Войди, посмотри, как мать-старуха хлопочет. Вон сколько денег Максимушка (бурмистр из ближней вотчины) матери привез. А мы
их в ящик уложим, а потом вместе с другими в дело пустим. Посиди, дружок, посмотри, поучись. Только сиди смирно,
не мешай.
Но ежели несправедливые и суровые наказания ожесточали детские сердца, то поступки и разговоры, которых дети были свидетелями, развращали
их. К сожалению, старшие даже на короткое время
не считали нужным сдерживаться перед нами и без малейшего стеснения выворачивали ту интимную подкладку, которая давала ключ к уразумению целого жизненного строя.
Прогневается на какого-нибудь «
не так ступившего» верзилу, да и поставит
его возле себя на колени, а
не то так прикажет до конца обеда земные поклоны отбивать.
— Ты знаешь ли, как
он состояние-то приобрел? — вопрошал один (или одна) и тут же объяснял все подробности стяжания, в которых торжествующую сторону представлял человек, пользовавшийся кличкой
не то «шельмы»,
не то «умницы», а угнетенную сторону — «простофиля» и «дурак».
— Ты что глаза-то вытаращил? — обращалась иногда матушка к кому-нибудь из детей, — чай, думаешь, скоро отец с матерью умрут, так мы, дескать, живо спустим, что
они хребтом, да потом, да кровью нажили! Успокойся, мерзавец! Умрем, все вам оставим, ничего в могилу с собой
не унесем!
Об отцовском имении мы
не поминали, потому что
оно, сравнительно, представляло небольшую часть общего достояния и притом всецело предназначалось старшему брату Порфирию (я в детстве
его почти
не знал, потому что
он в это время воспитывался в московском университетском пансионе, а оттуда прямо поступил на службу); прочие же дети должны были ждать награды от матушки.
— Малиновец-то ведь золотое дно, даром что в
нем только триста шестьдесят одна душа! — претендовал брат Степан, самый постылый из всех, — в прошлом году одного хлеба на десять тысяч продали, да пустоша в кортому отдавали, да масло, да яйца, да тальки. Лесу-то сколько, лесу! Там онадаст или
не даст, а тут свое, законное.Нельзя из родового законной части
не выделить. Вон Заболотье — и велика Федора, да дура — что в
нем!
— Намеднись Петр Дормидонтов из города приезжал. Заперлись, завещанье писали. Я было у двери подслушать хотел, да только и успел услышать: «а егоза неповиновение…» В это время слышу: потихоньку кресло отодвигают — я как дам стрекача, только пятки засверкали! Да что ж, впрочем, подслушивай
не подслушивай, а
его — это непременно означает меня! Ушлет она меня к тотемским чудотворцам, как пить даст!
— Да ведь
не унесет же она
его, в самом деле, в могилу!
Во-вторых, если за
ним и
не водилось ремесла, то
он знал барские привычки, умел подавать брюки, обладал сноровкой, разговором и т. д.
В нашем доме
их тоже было
не меньше тридцати штук. Все
они занимались разного рода шитьем и плетеньем, покуда светло, а с наступлением сумерек
их загоняли в небольшую девичью, где
они пряли, при свете сального огарка, часов до одиннадцати ночи. Тут же
они обедали, ужинали и спали на полу, вповалку, на войлоках.
У большинства помещиков было принято за правило
не допускать браков между дворовыми людьми. Говорилось прямо: раз вышла девка замуж — она уж
не слуга; ей впору детей родить, а
не господам служить. А иные к этому цинично прибавляли: на
них, кобыл, и жеребцов
не напасешься! С девки всегда спрашивалось больше, нежели с замужней женщины: и лишняя талька пряжи, и лишний вершок кружева, и т. д. Поэтому был прямой расчет, чтобы девичье целомудрие
не нарушалось.
И мы, дети, были свидетелями этих трагедий и глядели на
них не только без ужаса, но совершенно равнодушными глазами. Кажется, и мы
не прочь были думать, что с «подлянками» иначе нельзя…
Если этого общения
не существует, если между ребенком и природой нет никакой непосредственной и живой связи, которая помогла бы первому заинтересоваться великою тайною вселенской жизни, то и самые яркие и разнообразные картины
не разбудят
его равнодушия.
Даже предрассудки и приметы были в пренебрежении, но
не вследствие свободомыслия, а потому что следование
им требовало возни и бесплодной траты времени.
Эти два предрассудка допускались, потому что от
них никакое дело
не страдало.
Поп порывался затворить царские врата, а отец
не допускал
его, так что дело доходило между
ними до борьбы.
Тем
не менее, несмотря на почти совершенное отсутствие религиозной подготовки, я помню, что когда я в первый раз прочитал Евангелие, то
оно произвело на меня потрясающее действие. Но об этом я расскажу впоследствии, когда пойдет речь об учении.
Покуда в девичьей происходят эти сцены, Василий Порфирыч Затрапезный заперся в кабинете и возится с просвирами.
Он совершает проскомидию, как настоящий иерей: шепчет положенные молитвы, воздевает руки, кладет земные поклоны. Но это
не мешает
ему от времени до времени посматривать в окна,
не прошел ли кто по двору и чего-нибудь
не пронес ли. В особенности зорко следит
его глаз за воротами, которые ведут в плодовитый сад. Теперь время ягодное, как раз кто-нибудь проползет.
Выпивши чай, дети скрываются в классную и садятся за ученье.
Им и в летние жары
не дается отдыха.
В лесу
им прохладненько, ни ветерок
не венет, ни мушка
не тронет… словно в раю!
Но Кирюшка
не из робких.
Он принадлежит к числу «закоснелых» и знает, что барыня давно уж готовит
его под красную шапку.
Вообще Могильцев
не столько руководит ее в делах, сколько выслушивает ее внушения, облекает
их в законную форму и указывает, где, кому и в каком размере следует вручить взятку. В последнем отношении она слепо
ему повинуется, сознавая, что в тяжебных делах лучше переложить, чем недоложить.
Ухитряются даже свой собственный сургуч приготовлять, вырезывая сургучные печати из получаемых писем и перетапливая
их; но ведь и
его не наготовишься, если зря тратить.
А Василий Порфирыч идет даже дальше;
он не только вырезывает сургучные печати, но и самые конверты сберегает: может быть, внутренняя, чистая сторона еще пригодится коротенькое письмецо написать.
Садовником Анна Павловна дорожит и обращается с
ним мягче, чем с другими дворовыми. Во-первых,
он хранитель всей барской сласти, а во-вторых, она
его купилаи заплатила довольно дорого. Поэтому ей
не расчет, ради минутного каприза, «ухлопать» затраченный капитал.
Как только персики начнут выходить в «косточку», так
их тщательно пересчитывают, а затем уже всякий плод, хотя бы и
не успевший дозреть, должен быть сохранен садовником и подан барыне для учета.
Отделив помятые паданцы, Анна Павловна дает один персик Грише, который
не ест
его, а в один миг всасывает в себя и выплевывает косточку.