Неточные совпадения
Затем, приступая
к пересказу моего прошлого, я считаю нелишним предупредить читателя, что в настоящем труде он не найдет сплошного изложения всехсобытий моего жития, а только ряд эпизодов, имеющих между собою связь, но в
то же время представляющих и отдельное целое.
А именно: все время, покуда она жила в доме (иногда месяца два-три), ее кормили и поили за барским столом; кровать ее ставили в
той же комнате, где спала роженица, и, следовательно, ее кровью питали приписанных
к этой комнате клопов; затем, по благополучном разрешении, ей уплачивали деньгами десять рублей на ассигнации и посылали зимой в ее городской дом воз или два разной провизии, разумеется, со всячинкой.
Или обращаются
к отцу с вопросом: «А скоро ли вы, братец, имение на приданое молодой хозяюшки купите?» Так что даже отец, несмотря на свою вялость, по временам гневался и кричал: «Язвы вы, язвы! как у вас язык не отсохнет!» Что
же касается матушки,
то она, натурально, возненавидела золовок и впоследствии доказала не без жестокости, что память у нее относительно обид не короткая.
К счастью, у него были отличные способности, так что когда матушка наконец решилась везти его в Москву,
то он выдержал экзамен в четвертый класс
того же пансиона.
Действительность, представившаяся моим глазам, была поистине ужасна. Я с детства привык
к грубым формам помещичьего произвола, который выражался в нашем доме в форме сквернословия, пощечин, зуботычин и т. д., привык до
того, что они почти не трогали меня. Но до истязания у нас не доходило. Тут
же я увидал картину такого возмутительного свойства, что на минуту остановился как вкопанный, не веря глазам своим.
Улиту, в одной рубашке, снесли обратно в чулан и заперли на ключ, который барин взял
к себе. Вечером он не утерпел и пошел в холодную, чтобы произвести новый допрос Улите, но нашел ее уже мертвою. В
ту же ночь призвали попа, обвертели замученную женщину в рогожу и свезли на погост.
Так звали тетеньку Раису Порфирьевну Ахлопину за ее гостеприимство и любовь
к лакомому куску. Жила она от нас далеко, в Р., с лишком в полутораста верстах, вследствие чего мы очень редко видались. Старушка, однако ж, не забывала нас и ко дню ангелов и рождений аккуратно присылала братцу и сестрице поздравительные письма. Разумеется, ей отвечали
тем же.
Может быть, благодаря этому инстинктивному отвращению отца, предположению о
том, чтобы Федос от времени до времени приходил обедать наверх, не суждено было осуществиться. Но
к вечернему чаю его изредка приглашали. Он приходил в
том же виде, как и в первое свое появление в Малиновце, только рубашку надевал чистую. Обращался он исключительно
к матушке.
Станешь
к нему на работу — и он рядом с тобой, и косит, и молотит, всякую работу сообща делает; сядешь обедать — и он тут
же;
те же щи,
тот же хлеб…
Наконец, однако ж, матушка была обрадована. Дедушка писал ей, что согласен прогостить полтора или два летних месяца в Малиновце, а Настасья с
тем же посланным наказывала, чтобы
к 10-му июня выслали за стариком экипаж и лошадей.
Действительно, она очень недалека, но это не мешает ей относиться
к дедушкиному сокровищу с
тем же завистливым оком, как и прочие члены семьи.
— Ах, эта Балкина! пристает, приезжай
к ней по середам. Помилуйте, говорю, Марья Сергевна! мы и без
того по середам в два дома приглашены! — так нет
же! пристала: приезжай да приезжай! Пренеотвязчивая.
Но дорога до Троицы ужасна, особливо если Масленица поздняя. Она представляет собой целое море ухабов, которые в оттепель до половины наполняются водой. Приходится ехать шагом, а так как путешествие совершается на своих лошадях, которых жалеют,
то первую остановку делают в Больших Мытищах, отъехавши едва пятнадцать верст от Москвы. Такого
же размера станции делаются и на следующий день, так что
к Троице поспевают только в пятницу около полудня, избитые, замученные.
В зале бьют часы. Матушка прислушивается и насчитывает пять. В
то же время за стеной слышится осторожный шорох. Это Василий Порфирыч проснулся и собирается
к заутрене.
Не могу с точностью определить, сколько зим сряду семейство наше ездило в Москву, но, во всяком случае, поездки эти, в матримониальном смысле, не принесли пользы. Женихи, с которыми я сейчас познакомил читателя, были единственными, заслуживавшими название серьезных; хотя
же, кроме них, являлись и другие претенденты на руку сестрицы, но они принадлежали
к той мелкотравчатой жениховской массе, на которую ни одна добрая мать для своей дочери не рассчитывает.
Преследуя исключительно одну и
ту же мысль, они давным-давно исчерпали все ее содержание, но имели за собой
то преимущество, что обращались
к такой среде, которая никогда не могла достаточно насытиться ими.
Очевидно, в нем таилась в зародыше слабость
к щегольству, но и этот зародыш, подобно всем прочим качествам, тускло мерцавшим в глубинах его существа, как-то не осуществился, так что если кто из девушек замечал: «Э! да какой ты сегодня франт!» —
то он, как и всегда, оставлял замечание без ответа или
же отвечал кратко...
Представлялось, что результат должен прийти сейчас
же, немедленно; а так как он не приходил по желанию,
то неудача сопровождалась потоком ничего не стоящих ругательств, и охота
к производству опытов столь
же легко пропадала, как и приходила.
Но так как новости были запоздалые,
то обыкновенно при этом прибавляли: «Теперь уж, поди, нога зажила!» — и переходили
к другому, столь
же запоздалому известию.
К счастью, бабушкин выбор был хорош, и староста, действительно, оказался честным человеком. Так что при молодом барине хозяйство пошло
тем же порядком, как и при старухе бабушке. Доходов получалось с имения немного, но для одинокого человека, который особенных требований не предъявлял, вполне достаточно. Валентин Осипыч нашел даже возможным отделять частичку из этих доходов, чтобы зимой погостить месяц или два в Москве и отдохнуть от назойливой сутолоки родного захолустья.
Но как ни безупречна была, в нравственном смысле, убежденная восторженность людей кружка, она в
то же время страдала существенным недостатком. У нее не было реальной почвы. Истина, добро, красота — вот идеалы,
к которым тяготели лучшие люди
того времени, но,
к сожалению, осуществления их они искали не в жизни, а исключительно в области искусства, одного беспримесного искусства.
Формула эта свидетельствовала, что самая глубокая восторженность не может настолько удовлетвориться исключительно своим собственным содержанием, чтобы не чувствовать потребности в прикосновении
к действительности, и в
то же время она служила как бы объяснением, почему люди, внутренне чуждающиеся известного жизненного строя, могут, не протестуя, жить в нем.
Тем не менее домашняя неурядица была настолько невыносима, что Валентин Осипович, чтоб не быть ее свидетелем, на целые дни исчезал
к родным. Старики Бурмакины тоже догадались, что в доме сына происходят нелады, и даже воздерживались отпускать в Веригино своих дочерей. Но, не одобряя поведения Милочки, они в
то же время не оправдывали и Валентина.
Однако ж и
то относительное спокойствие, которым пользовался Бурмакин в течение лета, постепенно приближалось
к концу. Наступил сентябрь, и полк снова расположился на зимних квартирах. Первыми прилетели в Веригино паны Туровский, Бандуровский и Мазуровский, затем и сестрицы Чепраковы; гвалт возобновился в
той же силе, как и до лагерей. Валентин совсем потерял голову.
Несмотря на недостатки, она, однако ж, не запиралась от гостей, так что от времени до времени
к ней наезжали соседи. Угощенье подавалось такое
же, как и у всех, свое, некупленное; только ночлега в своем тесном помещении она предложить не могла. Но так как в Словущенском существовало около десяти дворянских гнезд, и в
том числе усадьба самого предводителя,
то запоздавшие гости обыкновенно размещались на ночь у соседних помещиков, да кстати и следующий день проводили у них
же.
— Не об
том я. Не нравится мне, что она все одна да одна, живет с срамной матерью да хиреет. Посмотри, на что она похожа стала! Бледная, худая да хилая, все на грудь жалуется. Боюсь я, что и у ней
та же болезнь, что у покойного отца. У Бога милостей много. Мужа отнял, меня разума лишил — пожалуй, и дочку
к себе возьмет. Живи, скажет, подлая, одна в кромешном аду!
Результат этих проказ сказался, прежде всего, в бесконечной ненависти, которую дети питали
к отцу, а по смерти его, опутанные устроенною им кутерьмою, перенесли друг на друга. Оба назывались Захарами Захарычами; оба одновременно вышли в отставку в одном и
том же поручичьем чине и носили один и
тот же мундир; оба не могли определить границ своих владений, и перед обоими, в виде неразрешимой и соблазнительной загадки, стоял вопрос о двадцать третьем дворе.
К довершению всего, как это часто бывает между близнецами, братья до такой степени были схожи наружностью, что не только соседи, но и домочадцы не могли отличить их друг от друга. Да и в духовном смысле, в большинстве случаев, оба жили и действовали под влиянием одних и
тех же наитий.
Обыкновенно в углу залы садилась одна из гувернанток и выкликала: «Ворона летит! воробей летит!» — и вдруг, совсем неожиданно: «Анна Ивановна летит!» Ежели слово «летит» было употреблено в применении
к действительно летающему предмету,
то играющие должны были поднимать руку; если
же оно было употреблено неподлежательно,
то руку поднимать не следовало.