Солнечный свет, просеянный сквозь кисею занавесок на окнах и этим смягченный, наполнял гостиную
душистым теплом весеннего полудня. Окна открыты, но кисея не колебалась, листья цветов на подоконниках — неподвижны. Клим Самгин чувствовал, что он отвык от такой тишины и что она заставляет его как-то по-новому вслушиваться в слова матери.
Он слушал, как по храму носились красивые звуки, и с нетерпением ожидал, когда отворится дверь, они хлынут на него и опахнут лицо его
душистым теплом.
Но странно: не имела образа и мать, не имела живого образа и Линочка — всю знает, всю чувствует, всю держит в сердце, а увидеть ничего не может… зачем большое менять на маленькое, что имеют все? Так в тихом шелесте платьев, почему-то черных и шелестящих, жили призрачной и бессмертной жизнью три женщины, касались еле слышно, проходили мимо в озарении света и
душистого тепла, любили, прощали, жалели — три женщины: мать — сестра — невеста.
Ветер обдал Петра Артамонова
душистым теплом, и стало светлее; из глубочайшей голубой ямы среди облаков выглянуло солнце. Пётр взглянул на него, ослеп и ещё глубже погрузился в думы свои.
Неточные совпадения
В конце концов было весьма приятно сидеть за столом в маленькой, уютной комнате, в
теплой,
душистой тишине и слушать мягкий, густой голос красивой женщины. Она была бы еще красивей, если б лицо ее обладало большей подвижностью, если б темные глаза ее были мягче. Руки у нее тоже красивые и очень ловкие пальцы.
Через час Клим Самгин вошел в кабинет патрона. Большой, солидный человек, сидя у стола в халате, протянул ему
теплую,
душистую руку, пошевелил бровями и, пытливо глядя в лицо, спросил вполголоса:
— Вечно спорят! — громко хохоча, проговорил старик Корчагин, вынимая салфетку из-за жилета, и, гремя стулом, который тотчас же подхватил лакей, встал из-за стола. За ним встали и все остальные и подошли к столику, где стояли полоскательницы, и налита была
теплая душистая вода, и, выполаскивая рты, продолжали никому неинтересный разговор.
Даже самый воздух остался здесь все тем же —
теплым и
душистым, насквозь пропитанным ароматом домовитой старины.
Он стал целовать ее платье, отыскал ее руку и приник лицом к узкой,
теплой,
душистой ладони, и в то же время он говорил, задыхаясь, обрывающимся голосом: