Неточные совпадения
Но
в особенности их пугало, что коридор
обоими концами упирался
в чердаки, которые, как известно, составляют любимое местопребывание нечистой силы.
Притом же
оба они вполне проникли
в суть современной жизни.
Уезжая,
в господском доме приказывали заколотить
оба крыльца, закрыть ставни, а остающуюся прислугу, с ключницей во главе, размещали как попало по флигелям.
— Не иначе, как Павлушка потихоньку ей носит. Сказать ему, негодяю, что если он хоть корку хлеба ей передаст, то я — видит бог! —
в Сибирь
обоих упеку!
— Который уж месяц я от вас муку мученскую терплю! Надоело. Живите как знаете. Только ежели дворянка твоя на глаза мне попадется — уж не прогневайся! Прав ли ты, виноват ли…
обоих в Сибирь законопачу!
Через несколько часов о Сережке уже никто
в доме не упоминает, а затем, чем дальше, тем глубже погружается он
в пучину забвения. Известно только, что Аксинья кормит его грудью и раза два приносила
в церковь под причастие.
Оба раза, проходя мимо крестной матери, она замедляла шаг и освобождала голову младенца от пеленок, стараясь обратить на него внимание «крестной»; но матушка оставалась равнодушною и
в расспросы не вступала.
Оба проникли
в самую суть сельскохозяйственного дела,
оба понимали друг друга.
Действительно,
оба сына, один за другим, сообщили отцу, что дело освобождения принимает все более и более серьезный оборот и что ходящие
в обществе слухи об этом предмете имеют вполне реальное основание. Получивши первое письмо, Арсений Потапыч задумался и два дня сряду находился
в величайшем волнении, но,
в заключение, бросил письмо
в печку и ответил сыну, чтоб он никогда не смел ему о пустяках писать.
Бурмакин был наверху блаженства. Он потребовал, чтоб невеста его не уезжала
в аббатство, и каждый день виделся с нею.
Оба уединялись где-нибудь
в уголку; он без умолку говорил, стараясь ввести ее
в круг своих идеалов; она прислонялась головой к его плечу и томно прислушивалась к его говору.
Зашли
в кондитерскую, выпили по чашке шоколада, но молча, словно
обоих приводила
в смущение непривычная обстановка.
Обоим было там тепло и уютно; по целым часам ходили они обнявшись из комнаты
в комнату, смотрели друг другу
в глаза и насмотреться не могли.
При стариках (
оба, и отец и мать, были пьяненькие) хозяйство пришло
в упадок, так что надо было совсем новые порядки завести.
По странному капризу, она дала при рождении детям почти однозвучные имена. Первого, увидевшего свет, назвала Михаилом, второго — Мисаилом. А
в уменьшительном кликала их: Мишанка и Мисанка. Старалась любить
обоих сыновей одинаково, но, помимо ее воли, безотчетный материнский инстинкт все-таки более влек ее к Мишанке, нежели к Мисанке.
Марья Маревна вошла
в роскошную княжескую гостиную, шурша новым ситцевым платьем и держа за руки
обоих детей. Мишанка, завидев Селину Архиповну, тотчас же подбежал к ней и поцеловал ручку; но Мисанка, красный как рак, уцепился за юбку материнского платья и с вызывающею закоснелостью оглядывал незнакомую обстановку.
Расставшись с Мишанкой и послав Мисанке заочно благословение, Золотухина оставила княжеский дом и вновь появилась
в Словущенском. Но уже не ездила кормиться по соседям, а солидно прожила лет шесть своим домком и при своем капитале. Умирая, она была утешена, что
оба сына ее пристроены. Мишанка имел кафедру
в Московском университете, а Мисанка,
в чине губернского секретаря, пользовался благоволением начальства и репутацией примерного столоначальника.
Перхунов и Метальников постоянно враждовали друг с другом и редко встречались. Но зато когда встречались, то начиналась бесконечная потеха. Задирой являлся, конечно, Перхунов, а Метальников только щетинился, но
оба были так «уморительны», что встречи эти надолго оставляли по себе веселый след, сообщавший живость и разнообразие неприхотливым собеседованиям, оглашавшим стены помещичьих гнезд
в длинные зимние вечера.
Результат этих проказ сказался, прежде всего,
в бесконечной ненависти, которую дети питали к отцу, а по смерти его, опутанные устроенною им кутерьмою, перенесли друг на друга.
Оба назывались Захарами Захарычами;
оба одновременно вышли
в отставку
в одном и том же поручичьем чине и носили один и тот же мундир;
оба не могли определить границ своих владений, и перед
обоими,
в виде неразрешимой и соблазнительной загадки, стоял вопрос о двадцать третьем дворе.
К довершению всего, как это часто бывает между близнецами, братья до такой степени были схожи наружностью, что не только соседи, но и домочадцы не могли отличить их друг от друга. Да и
в духовном смысле,
в большинстве случаев,
оба жили и действовали под влиянием одних и тех же наитий.
— Намеднись такая ли перестрелка
в Вялицыне (так называлась усадьба Урванцовых) была — как только до убийства не дошло! — сообщал кто-нибудь из приезжих гостей. — Вышли
оба брата
в березовую рощу грибков посбирать. Один с одного конца взялся, другой — с другого. Идут задумавшись навстречу и не замечают друг друга. Как вдруг столкнулись. Смотрят друг дружке
в глаза — он ли, не он ли? — никто не хочет первый дорогу дать. Ну, и пошло тут у них, и пошло…
Но на седьмом году правления Фердыщенку смутил бес. Этот добродушный и несколько ленивый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до крайности: скинул замасленный халат и стал ходить по городу в вицмундире. Начал требовать, чтоб обыватели по сторонам не зевали, а смотрели
в оба, и к довершению всего устроил такую кутерьму, которая могла бы очень дурно для него кончиться, если б, в минуту крайнего раздражения глуповцев, их не осенила мысль: «А ну как, братцы, нас за это не похвалят!»