Неточные совпадения
— Вы
поймите мою
мысль, — твердит он каждый день правителю канцелярии, — я чего желаю? я желаю, чтобы у меня процветала промышленность, чтоб священное право собственности было вполне обеспечено, чтоб порядок ни под каким видом нарушен не был и, наконец, чтобы везде и на всем видна была рука!
— Я бы желал, — ораторствовал он, — чтобы все, начиная от самого приближенного ко мне лица и до самого последнего субалтерн-офицера,
поняли мою
мысль так же точно, как я ее сам
понимаю.
— Я желал бы, чтобы вы
поняли мою
мысль, господа! — продолжает он.
— Нет, это не то! я вижу, что вы меня не
понимаете! Вы исполняете свои обязанности, а публицист должен исполнять свои! В Петербурге это ведется так: чиновники пишут свое, публицисты — свое. Если начальник желает распорядиться келейно, то приказывает чиновнику; ежели он желает выразить свою
мысль в приличной форме, то призывает публициста! Вы меня
поняли?
— Следственно, вы должны
понять и то, что человек, который бы мог быть готовым во всякое время следовать каждому моему указанию, который был бы в состоянии не только
понять и уловить мою
мысль, но и дать ей приличные формы, что такой человек, повторяю я, мне решительно необходим.
— Но, согласитесь сами, должен же я убедиться, что вы
поняли мою
мысль!
«Вот, — думал он, — человек, который отчасти уже
понял мою
мысль — и вдруг он оставляет меня, и когда оставляет? — в самую решительную минуту! В ту минуту, когда у меня все созрело, когда план кампании был уже начертан, и только оставалось, так сказать, со всех сторон ринуться, чтоб овладеть!»
— Господа! — сказал он, засевши в кресло, — я желал бы, чтоб вы
поняли мою
мысль.
— Ты
пойми мою
мысль, болван! — отвечал ему Митенька, — я чего желаю? — я желаю, чтоб у меня процветала промышленность, чтобы поля были тщательно удобрены, но чтобы в то же время порядок ни под каким видом нарушен не был!
—
Поймите мою
мысль. Прежде, когда письма запечатывались простым сургучом, когда конверты не заклеивались по швам — это, конечно, было легко. Достаточно было тоненькой деревянной спички, чтоб навертеть на нее письмо и вынуть его из конверта. Но теперь, когда конверт представляет массу, почти непроницаемую… каким образом поступить? Я неоднократно пробовал употреблять в дело слюну, но, признаюсь, усилия мои ни разу не были увенчаны успехом. Получатели писем догадывались и роптали.
Я готов был прибавить: «Быть может, вы делитесь? Тогда — я
понимаю! О, comme je comprends cela, monseigneur!» [О, как я
понимаю это, ваша светлость! (фр.)] Но, не будучи еще на совершенно короткой ноге с моим высокопоставленным другом, воздержался от этого замечания. Однако ж он, по-видимому,
понял мою тайную
мысль, потому что покраснел, как вареный рак, и взволнованным голосом воскликнул...
Уже раз взявшись за это дело, он добросовестно перечитывал всё, что относилось к его предмету, и намеревался осенью ехать зa границу, чтоб изучить еще это дело на месте, с тем чтобы с ним уже не случалось более по этому вопросу того, что так часто случалось с ним по различным вопросам. Только начнет он, бывало,
понимать мысль собеседника и излагать свою, как вдруг ему говорят: «А Кауфман, а Джонс, а Дюбуа, а Мичели? Вы не читали их. Прочтите; они разработали этот вопрос».
Если мы верно
поняли мысль г. Анненкова (за что, конечно, никто поручиться не может), он находит, что современная драма с своей теорией дальше отклонилась от жизненной правды и красоты, нежели первоначальные балаганы, и что для возрождения театра необходимо прежде возвратиться к балагану и сызнова начинать путь драматического развития.
Неточные совпадения
Всечасное употребление этого слова так нас с ним ознакомило, что, выговоря его, человек ничего уже не
мыслит, ничего не чувствует, когда, если б люди
понимали его важность, никто не мог бы вымолвить его без душевного почтения.
— Вот-то пса несытого нелегкая принесла! — чуть-чуть было не сказали глуповцы, но бригадир словно
понял их
мысль и не своим голосом закричал:
Он еще не сделал никаких распоряжений, не высказал никаких
мыслей, никому не сообщил своих планов, а все уже
понимали, что пришел конец.
Но перенесемся
мыслью за сто лет тому назад, поставим себя на место достославных наших предков, и мы легко
поймем тот ужас, который долженствовал обуять их при виде этих вращающихся глаз и этого раскрытого рта, из которого ничего не выходило, кроме шипения и какого-то бессмысленного звука, непохожего даже на бой часов.
— Дарья Александровна, — сказал он сухо, — я ценю вашу доверенность ко мне; я думаю, что вы ошибаетесь. Но прав я или неправ, эта гордость, которую вы так презираете, делает то, что для меня всякая
мысль о Катерине Александровне невозможна, — вы
понимаете, совершенно невозможна.