Неточные совпадения
Я же льщу себя
надеждой, что господа помпадуры приобретут мою книгу, хотя бы для того только, чтоб поощрить мою попытку пролить некоторый свет в эту своеобразную сферу жизненной деятельности, в которой до сих пор все
было так темно и неопределенно.
В 18.. году, в сентябре,
будучи уже костромским помпадуром, получил я от капитан-исправника донесение, что в Нерехотском уезде появился необыкновенной величины червяк, который
поедает озимь, сию
надежду будущего урожая, и что, несмотря на принятые полицейские меры, сей червь, как бы посмеиваясь над оными, продолжает свое истребительное дело.
В одну из таких светлых минут доложили, что приехал «новый». Старик вдруг вспрянул и потребовал чистого белья. «Новый» вошел, потрясая плечами и гремя саблею. Он дружески подал больному руку, объявил, что сейчас лишь вернулся с усмирения, и заявил
надежду, что здоровье почтеннейшего старца не только поправится, но, с Божиею помощью, получит дальнейшее развитие. Старик
был, видимо, тронут и пожелал остаться с «новым» наедине.
Ни для кого внезапная отставка старого помпадура не
была так обильна горькими последствиями, ни в чьем существовании не оставила она такой пустоты, как в существовании
Надежды Петровны Бламанже. Исправники, городничие, советники, в ожидании нового помпадура, все-таки продолжали именоваться исправниками, городничими и советниками; она одна, в одно мгновение и навсегда, утратила и славу, и почести, и величие…
Были минуты, когда ей казалось, что она даже утратила свой пол.
Надежда Петровна вздыхала и мысленно сравнивала себя с Изабеллой Испанскою. Что ей теперь «глаза целого края»! что в них, когда они устремлялись на нее лишь для измерения глубины ее горести! Утративши своего помпадура, она утратила все… даже способность
быть патриоткою!..
Однако
Надежда Петровна
была сдержанна и даже довольно искусно притворилась веселою. Ее попросили
спеть что-нибудь — она не отказалась; взяла гитару и пропела любимую помпадурову песню...
Как бы то ни
было, но старый помпадур уехал, до такой степени уехал, что самый след его экипажа в ту же ночь занесло снегом.
Надежда Петровна с ужасом помышляла о том, что ее с завтрашнего же дня начнут называть «старой помпадуршей».
Бывает, что даже просто стул вынесут из комнаты, и то ищешь глазами и чувствуешь, что чего-то недостает; представьте же себе, какое нравственное потрясение должно
было произойти во всем организме
Надежды Петровны, когда она убедилась, что у нее вынесли из квартиры целого помпадура!
Целый город понял великость понесенной ею потери, и когда некоторый остроумец, увидев на другой день
Надежду Петровну, одетую с ног до головы в черное, стоящею в церкви на коленах и сдержанно, но пламенно молящеюся, вздумал
было сделать рукою какой-то вольный жест, то все общество протестовало против этого поступка тем, что тотчас же после обедни отправилось к ней с визитом.
Однако, как ни велика
была всеобщая симпатия,
Надежда Петровна не могла не припоминать. Прошедшее вставало перед нею, осязательное, живое и ясное; оно шло за ней по пятам, жгло ее щеки, теснило грудь, закипало в крови. Она не могла взглянуть на себя в зеркало без того, чтобы везде… везде не увидеть следов помпадура!
Потом стал беспрерывно прохаживаться под окнами дома, в котором жила
Надежда Петровна, и
напевать: «Jeune fille aux yeux noirs».
Так
было и тут. Помпадур встречался с
Надеждой Петровной у Проходимцевой, и встречался всегда случайно. Сначала он все
пел: «Jeune fille aux yeux noirs» — и объяснял, что музыка этого романса
была любимым церемониальным маршем в его полку. Иногда, впрочем, для перемены, принимался рассматривать лежавшие на столе картинки и бормотал себе по-дурацки под нос...
Однажды — это
было осенним вечером — помпадур, по обыкновению, пришел к Проходимцевой и, по обыкновению же, застал там
Надежду Петровну. В этот раз нервы у ней
были как-то особенно впечатлительны.
— Ax, нет! ах, нет! не
пойте этого! не смейте
петь! — как-то нервически вскрикнула
Надежда Петровна, как будто хотела заплакать.
Надежда Петровна томилась и изнывала. Она видела, что общество благосклонно к ней по-прежнему, что и полиция нимало не утратила своей предупредительности, но это ее не радовало и даже как будто огорчало. Всякий новый зов на обед или вечер напоминал ей о прошедшем, о том недавнем прошедшем, когда приглашения приходили естественно, а не из сожаления или какой-то искусственно вызванной благосклонности. Правда, у нее
был друг — Ольга Семеновна Проходимцева…
И вот, однажды утром,
Надежда Петровна едва успела встать с постельки, как увидала, что на улице происходит какое-то необыкновенное смятение. Как ни поглощена
была ее мысль воспоминаниями прошлого, но сердце ее невольно вздрогнуло и заколотилось в груди.
Между тем уважение к
Надежде Петровне все росло и росло. Купцы открыто говорили, что, «если бы не она, наша матушка, он бы, как свят Бог, и нас всех, да и прах-то наш по ветру развеял!». Дворяне и чиновники выводили ее чуть не по прямой линии от Олега Рязанского. Полициймейстер настолько встревожился этими слухами, что, несмотря на то что
был обязан своим возвышением единственно
Надежде Петровне, счел долгом доложить об них новому помпадуру.
Тем не менее, когда он объехал губернскую интеллигенцию, то, несмотря на свою безнадежность, понял, что
Надежда Петровна составляет своего рода силу, с которою не считаться
было бы неблагоразумно.
У полициймейстера сперло в зобу дыхание от радости. Он прежде всего
был человек доброжелательный и не мог не болеть сердцем при виде каких бы то ни
было междоусобий и неустройств. Поэтому он немедленно от помпадура поскакал к
Надежде Петровне и застал ее сидящею в унынии перед портретом старого помпадура. У ног ее ползал Бламанже.
— Принеси ты мне, Семен, этой рыбки — знаешь? — командовал полициймейстер в передней. — А вы,
Надежда Петровна, все еще в слезах! Матушка! голубушка! да что ж это такое? — продолжал он, входя в комнату, — ну, поплакали! ну и
будет! глазки-то, глазки-то зачем же портить!
По уходе его
Надежда Петровна некоторое время стояла в остолбенении. Ей казалось, что она выслушала какую-то неуклюжую канцелярскую бумагу, которой смысл
был для нее еще не совсем ясен, но на которую необходимо во что бы ни стало дать объяснение. Наконец, когда она очнулась, то первым ее движением
было схватить портрет старого помпадура.
Дни шли за днями. В голове
Надежды Петровны все так перепуталось, что она не могла уже отличить «jeune fille aux yeux noirs» от «1’amour qu’est que c’est que ça». Она знала наверное, что то и другое
пел какой-то помпадур, но какой именно — доподлинно определить не могла. С своей стороны, помпадур горячился, тосковал и впадал в административные ошибки.
— Вы,
Надежда Петровна, что думаете? — говорил исправник, — вы, может
быть, думаете, что он там на балах или на обедах… что он пустяками какими-нибудь занимается… на плечи наших барынь облизывается?.. Нет-с! он мероприятие обдумывает! Он уж у нас такой! он шагу не может ступить, чтобы чего-нибудь не решить!
Все его действия относительно
Надежды Петровны
были нерешительны и даже просто глупы.
Вообще действия его
были не только нерешительны, но и загадочны. Иногда он возьмет
Надежду Петровну за руку, держит ее, гладит и вдруг как-то так нелепо рванет, что она даже вскрикнет; иногда вскочит со стула словно ужаленный, схватит фуражку и, не говоря ни слова, удерет в губернское правление. Одним словом,
были все признаки; недоставало одного: словесности.
Дело состояло в том, что помпадур отчасти боролся с своею робостью, отчасти кокетничал. Он не меньше всякого другого ощущал на себе влияние весны, но, как все люди робкие и в то же время своевольные, хотел, чтобы
Надежда Петровна сама повинилась перед ним. В ожидании этой минуты, он до такой степени усилил нежность к жене, что даже стал вместе с нею
есть печатные пряники. Таким образом дни проходили за днями;
Надежда Петровна тщетно ломала себе голову; публика ожидала в недоумении.
Как бы то ни
было, но
Надежда Петровна стала удостоверяться, что уважение к ней с каждым днем умаляется. То вдруг, на каком-нибудь благотворительном концерте, угонят ее карету за тридевять земель; то кучера совсем напрасно в части высекут; то Бламанжею скажут в глаза язвительнейшую колкость. Никогда ничего подобного прежде не бывало, и все эти маленькие неприятности тем сильнее язвили ее сердце, что старый помпадур избаловал ее в этом отношении до последней степени.
Но, как правдивый историк, я не могу скрыть, что новое помпадурство
Надежды Петровны далеко не имело того кроткого характера, как первое. Напротив того, оно ознаменовалось несколькими жестокостями, которые, по мнению моему,
были, по малой мере, бесполезны.
Инстинкт самосохранения
был слишком силен, именно тот инстинкт, который заставляет осужденного на казнь питать
надежды, которым никогда не суждено сбыться.
Как бы то ни
было, но Феденька достиг предмета своих вожделений. Напутствуемый всевозможными пожеланиями, он отправился в Навозный край, я же остался у Дюссо. С тех пор мы виделись редко, урывками, во время наездов его в Петербург. И я с сожалением должен сознаться, что мои
надежды на его добросердечие и либерализм очень скоро разрушились.
Указывая на все вышеизложенное, я питал
надежду, что голос мой
будет услышан и что здоровые силы страны воспрянут от многолетнего безмятежного сна, дабы воспользоваться плодами оного.
С этою целью имеете вы непрестанно увещевать купцов, разночинцев и мещан; помещикам же и прочим благородным людям кротко, но убедительно доказывать, что временные лишения должны
быть переносимы безропотно, с
надеждой на милость Божию в будущем.
Она
была уверена, что услышит здесь не насмешку и злорадство, а слова ободрения и
надежды.
Он
был либерален, и она
была либеральна. Оба выписали из Петербурга двух товарок ее по институту, ходивших с стрижеными волосами и отрицавших авторитеты, и ездили с ними в открытых экипажах по городу. Оба страстно желали, чтоб торговля развивалась, а судоходство оправдывало
надежды начальства. Оба верили, что кредит возродит земледелие и даст толчок нашей заснувшей промышленности. И в ожидании всего этого оба сладко вздыхали…
Словом сказать, вкус к французской буржуазии пропал, а
надежда проникнуть, при содействии крестьянской реформы, в какую-то таинственную
суть — не выгорела.
Приехавши в Петербург, он мне первому сообщил о сделанных ему предложениях, но сообщил застенчиво и даже с оттенком опасения, что у него не достанет сил, чтоб оправдать столько
надежд. Как истинный чухломец, он
был не только скромен, но даже немножко дик («un peu farouche», как говорит Федра об Ипполите), и мне стоило большого труда ободрить его.
Справедливость требует, однако ж, сказать, что по окончании церемонии он поступил со мною как grand seigneur, [Вельможа (фр.).] то
есть не только отпустил условленную сумму сполна, но подарил мне прекрасную, почти не ношенную пару платья и приказал везти меня без прогонов до границ следующего помпадурства.
Надежда не обманула меня: Бог хотя поздно, но просветил его сердце!