Неточные совпадения
Знаете ли вы, что такое"сок", милая тетенька?"Сок" — это
то самое вещество, которое, будучи своевременно выпущено из
человека, в одну минуту уничтожает в нем всякие"бреды"и возвращает его к пониманию действительности.
Только они думают, что без них это благополучие совершиться не может. Когда мы с вами во время оно бреднями развлекались, нам как-то никогда на ум не приходило, с нами они осуществятся или без нас. Нам казалось, что, коснувшись всех, они коснутся, конечно, и нас, но
того, чтобы при сем утащить кусок пирога… сохрани бог! Но ведь
то были бредни, мой друг, которые как пришли, так и ушли. А нынче — дело. Для дела
люди нужны, а
люди — вот они!
Этого, тетенька, и начальство не требует, а что касается до партикулярных
людей,
то, право, они совершенно равнодушно отнесутся к
тому, какие высокие цели руководят вами в этом случае, а будут только примечать, что урядник новое кепе купил да усы фабрить начал.
Так что ежели который
человек всю жизнь"бредил", а потом, по обстоятельствам, нашел более выгодным"антибредить",
то пускай он не прекращает своего бреда сразу, а сначала пускай потише бредит, потом еще потише, и еще, и еще, и, наконец — молчок!
Но ежели бы мы увлеклись и вздумали напомнить, что"errare humanum est" [
человеку свойственно заблуждаться (лат.)],
то нам объяснили бы, что это пословица, вышедшая из употребления, и что не только ссылаться на нее, но и сомнений по ее поводу возбуждать не надлежит.
Отсюда, новый девиз: humanum est mentire [
человеку свойственно лгать (лат.)], которому предназначено заменить вышедшую из употребления римскую пословицу, и с помощью которой мы обязываемся на будущее время совершать наш жизненный обиход. Весь вопрос заключается лишь в
том, скоро ли нас уличат? Ежели не скоро — значит, мы устроились до известной степени прочно; ежели скоро — значит, надо лгать и устраиваться сызнова.
Словом сказать, еще немного — и эти
люди рисковали сделаться беллетристами. Но в
то же время у них было одно очень ценное достоинство: всякому с первого же их слова было понятно, что они лгут. Слушая дореформенного лжеца, можно было рисковать, что у него отсохнет язык, а у слушателей уши, но никому не приходило в голову основывать на его повествованиях какие-нибудь расчеты или что-нибудь серьезное предпринять.
Но согласитесь, что ежели на каждой российской сосне сидит по вороне, которые все в один голос кричат: посрамлены основы! потрясены! —
то какую же цену может иметь мнение
человека, положим, благонамеренного, но затерянного в толпе?
Они не чувствуют потребности ни в одной из
тех святынь, которые для каждого честного
человека обязательно хранить в своем сердце.
В молодости за нами наблюдали, чтоб мы не предавались вредной праздности, но находились на государственной службе, так что все усилия наши были направлены к
тому, чтоб в одном лице совместить и
человека и чиновника.
Сущность этих мнений заключается в
том, что потрясательная практика должна быть тщательно отделена от общего хода жизни и что ведать этой практикой надлежит
людям особенным, нарочито к
тому приспособленным.
И не будет у нас ни молока, ни хлеба, ни изобилия плодов земных, не говоря уже о науках и искусствах. Мало
того: мы можем очутиться в положении
человека, которого с головы до ног облили керосином и зажгли. Допустим, что этот несчастливец и в предсмертных муках будет свои невзгоды ставить на счет потрясенным основам, но разве это облегчит его страдания? разве воззовет его к жизни?
Какой это производит эффект, можно судить по
тому, что подле меня один русский сведущий
человек сидел, так он ногтями всю бархатную обивку на кресле ободрал и все кричал: пошевеливай!
Проехала печальная процессия, и улица вновь приняла свой обычный вид. Тротуары ослизли, на улице — лужи светятся. Однако ж
люди ходят взад и вперед — стало быть, нужно. Некоторые даже перед окном фруктового магазина останавливаются, постоят-постоят и пойдут дальше. А у иных книжки под мышкой —
те как будто робеют. А вот я сижу дома и не робею. Сижу и только об одном думаю: сегодня за обедом кислые щи подадут…
Само собой понимается, что осуществление подобного идеала доступно преимущественно для культурного
человека, ибо для
того, чтоб иметь возможность выбирать между уткой с груздями и поросенком с кашей, нужно иметь вольный доход.
Есть
люди, которые имеют специальностью физический труд, и ежели эта задача выполняется ими исправно,
то больше ничего от них и не требуется.
Но кстати: так как вы жалуетесь на вашего соседа Пафнутьева, который некогда вас либеральными записками донимал, а теперь поговаривает:"надо же, наконец, серьезно взглянуть в глаза опасности…",
то, относительно этого
человека, говорю вам прямо: опасайтесь его! ибо это совсем не компарс, а корифей.
Но все это еще только полбеды: пускай горланы лают! Главная же беда в
том, что доктрина ежовых рукавиц ищет утвердить себя при помощи не одного лая, но и при помощи утруждения начальства. Утруждение начальства — вот язва, которая точит современную действительность и которая не только временно вносит элемент натянутости и недоверия во взаимные отношения
людей, но и может сделать последних неспособными к общежитию.
И
то, что вследствие этого происходит, не может даже назваться доносом в
том смысле, в каком мы,
люди отживающие, привыкли понимать это слово; нет, это не донос, но прямое приглашение к составлению протокола, с препровождением в участок на зависящее распоряжение.
До
того дошло, что даже от серьезных
людей случается такие отзывы слышать: мерзавец, но на правильной стезе стоит. Удивляюсь, как может это быть, чтоб мерзавец стоял на правильной стезе. Мерзавец — на всякой стезе мерзавец, и в былое время едва ли кому-нибудь даже могло в голову прийти сочинить притчу о мерзавце, на доброй стезе стоящем. Но, повторяю: подавляющие обстоятельства в такой степени извратили все понятия, что никакие парадоксы и притчи уже не кажутся нам удивительными.
Когда вперед знаешь, что
человек врет,
то слушать его иногда забавно, иногда скучно бывает, смотря по
тому, кто и как врет; но когда
человек врет, а собеседник его думает, что он правду говорит, тогда можно с ума сойти.
А ведь и звери и рыбы — все это для
того именно и создано, чтобы
человека питать.
Что земские
люди были призваны для лужения рукомойников и для починки мостов — это они поняли вполне правильно. Но дело в
том, что лудить можно двояко: или с предвзятым намерением, или чистосердечно, без намерения. Все равно, как лапти плесть: можно с подковыркой, а можно и без подковырки. С подковыркой щеголеватее и прочнее, но зато крамолой припахивает; без подковырки — лапоть совсем никуда не годится, но зато о крамоле слыхом не слыхать!.. Ходи, Корела, без подковырки!
Что касается до меня,
то я утверждаю: не только съедят, но предварительно еще отравят вашу жизнь своим дыханием. Ведь это только шутки шутят, называя Дракиных излюбленными земскими
людьми: в сущности, они и вам, и мне, и всей этой подлинной земской массе, которая кладет шары, даже не седьмая вода на киселе.
Ибо когда
человек находится в плену,
то гораздо для его сердца легче, если его оставляют одного с самим собой, нежели если заставляют распивать чаи с своими стражниками.
И еще более разумеется, что ежели мы
люди добросовестные,
то, не особенно долго думая, ответим на этот вопрос так: живы-то мы живы, но в силу чего — не знаем и назвать благополучием
то, что вокруг нас происходит, — не можем.
Но припахивает или нет, а они явились. До них одних своевременно дошел наш клич; они одни с полной готовностью прислушались к нему и, разумеется, как
люди бывалые, прежде всего обратили внимание на
то, нельзя ли в произнесенном нами хорошем слове"интересные сюжетцы"сыскать?
Да ведь это и естественно.
Люди ходят в трактиры для
того, чтоб пить, есть и по душе разговоры вести, а совсем не для
того, чтобы доставлять кандидатам в сведущие
люди"отголоски трактирных мнений"по интересующим их вопросам.
Жарь! — вот извечный секрет непочатых, но уже припахивающих тлением
людей, секрет, в котором замыкается и идея возмездия, и идея поучения. Всех жарь, а в
том числе и их, прохвостов, ибо они и своей собственной шкуры не жалеют. Что такое шкура! одну спустишь — нарастет другая! Эта уверенность до такой степени окрыляет их, что они подставляют свои спины почти играючи…
Они всегда декретируют целую систему, и притом декретируют устами таких
людей, которые до
тех пор ели из одного корыта с поросятами.
Пусть лучше в воздухе нехорошо попахнет, нежели огорчать невинных
людей, которые чем богаты,
тем и рады.
Не
то чтоб очень строго, а вроде как бы хотят сказать: ах, молодой
человек! молодой
человек!
Увидел меня: «вам, говорит, молодой
человек, необходимо благой совет дать: ежели вы в публичном месте находитесь,
то ведите себя скромно и не оскорбляйте чувств
людей, кои, по своему положению…» Сказал, и был таков.
— То-то, что знает. На беду, капельдинер
человек знакомый попался.
Словом сказать, образовалась целая теория вколачивания"штуки"в человеческое существование. На основании этой теории, если бы все эти
люди не заходили в трактир, не садились бы на конку, не гуляли бы по Владимирской, не ездили бы на извозчике, а оставались бы дома, лежа пупком вверх и читая"Nana", —
то были бы благополучны. Но так как они позволили себе сесть на конку, зайти в трактир, гулять по Владимирской и т. д.,
то получили за сие в возмездие"штуку".
Люди — это
те люди-камни, которые когда-то сеял Девкалион и которые, назло волшебству, как были камнями, так и остались ими.
На мой взгляд, это угроза очень серьезная, потому что ежели еще есть возможность, при помощи уличных перебеганий и домашних запоров, скрыться от общества живых
людей,
то куда же скрыться от семьи?
Однако граф урезонил ее, доказав, что ему, как
человеку одержимому, жениться не подобает и что ежели она и затем"не уймется",
то он поступит с нею по всей строгости законов.
Людям самым порочным и несомненно преступным — и
тем, с течением времени…
Прапорщик побежал домой"книжку дочитывать", а коллежский асессор Павлуша — тоже домой к завтрашнему дню обвинительную речь готовить. Но ему, тетенька, выигрышных-то обвинений не дают, а все около кражи со взломом держат, да и
то если таковую совершил
человек не свыше чином коллежского регистратора. Затем мы с дядей остались одни, и я решился кончить день в его обществе.
— Да ведь на
то ум
человеку дан, чтоб талантливость направлять.
— Знаю, что много. А коли в ревизские сказки заглянешь, так даже удивишься, сколько их там. Да ведь не в ревизских сказках дело. Тамошние
люди — сами по себе, а служащие по судебному ведомству
люди — сами по себе. И
то уж Семен Григорьич при мне на днях брату отчеканил:"Вам, Павел Григорьич, не в судебном бы ведомстве служить, а кондуктором на железной дороге!"Да и это ли одно! со мной, мой друг, такая недавно штука случилась, такая штука!.. ну, да, впрочем, уж что!
Но это-то именно и наполняет мое сердце каким-то загадочным страхом. По мнению моему, с таким критериумом нельзя жить, потому что он прямо бьет в пустоту. А между
тем люди живут. Но не потому ли они живут, что представляют собой особенную породу
людей, фасонированных ad hoc [для этой именно цели (лат.)] самою историей,
людей, у которых нет иных перспектив, кроме одной: что, может быть, их и не перешибет пополам, как они
того всечасно ожидают…
"Ну, слава богу, теперь, кажется, потише!" — вот возглас, который от времени до времени (но и
то, впрочем, не слишком уж часто) приходится слышать в течение последних десяти — пятнадцати лет. Единственный возглас, с которым измученные
люди соединяют смутную надежду на успокоение. Прекрасно. Допустим, что с нас и таких перспектив довольно: допустим, что мы уж и тогда должны почитать себя счастливыми, когда перед нами мелькает что-то вроде передышки… Но ведь все-таки это только передышка — где же самая жизнь?
Профессором российской словесности в высших классах был Петр Петрович Георгиевский,
человек удивительно добрый, но в
то же время удивительно бездарный.
А именно: когда учитель, после долгих и мучительных попыток, наконец восклицал:"Mais cette phrase n'a pas le sens commun!" [но эта фраза бессмысленна! (франц.)] —
то товарищ мой очень ловко объяснял, что Новгород означает «колыбель», что выражение «такать» — прообразует мнения сведущих
людей, а выражение «протакать» предвещает, что мнения эти будут оставлены без последствий.
Вы понимаете, что на подобные ответы не может быть возражений; да они с
тем, конечно, и даются, что предполагают за собой силу окончательного решения."Довольно останется!"Что ни делай, всегда"довольно останется!" — таков единственный штандпункт, на котором стоит Сенечка, но, право, и одного такого штандпункта достаточно, чтобы сделать
человека неуязвимым.
Он принадлежит к
той неумной, но жестокой породе
людей, которая понимает только одну угрозу: смотри, Сенечка, как бы не пришли другие черпатели, да тебя самого не вычерпали! Но и тут его выручает туман, которым так всецело окутывается представление о"современности". Этот туман до
того застилает перед его мысленным взором будущее, что ему просто-напросто кажется, что последнего совсем никогда не будет. А следовательно, не будет места и для осуществления угроз.
— В том-то и дело, что ты в этом отношении безусловно ошибаешься. Не только положительно, но даже приблизительно я ничего не знаю. Когда
человек составил себе более или менее цельное миросозерцание,
то бывают вещи, об которых ему даже на мысль не приходит. И не потому не приходит, чтоб он их презирал, а просто не приходит, да и все тут.
Некоторое время Сенечка сидел в состоянии
той приятной задумчивости, которую обыкновенно навевают на
человека внезапно открывшиеся перспективы, полные обольстительнейших обещаний. Он слегка покачивал головой и чуть слышно мурлыкал; я, с своей стороны, сдерживал дыхание, чтоб не нарушить очарования. Как вдруг он вскочил с места, как ужаленный.