Неточные совпадения
Именно
так по-французски и
сказали: pouilleux, потому что ведь нельзя же по-русски
сказать: обовшивеете!
Скажите просто: вот, мол, какие слухи ходят,
так вы уж, пожалуйста!
Все это
так умно и основательно, что не согласиться с этими доводами значило бы навлекать на себя справедливый гнев. Но не могу не
сказать, что мне, как человеку, тронутому"бреднями", все-таки, по временам, представляются кое-какие возражения. И, прежде всего, следующее: что же, однако, было бы хорошего, если б сарматы и скифы и доднесь гоняли бы Макаровых телят? Ведь, пожалуй, и мы с вами паслись бы в
таком случае где-нибудь на берегах Мьи? [Старинное название реки Мойки. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина)]
Но, может быть, вы
скажете: урядники-то могли бы возникнуть и независимо от errare humanum est… Совершенно с вами согласен. Как могли бы возникнуть? — да
так, как-нибудь. Тут"тяп", там"ляп" — смотришь, ан и"карабь". В ляповую пору да в типовых головах
такие ли предприятия зарождаются! А сколько мы липовых пор пережили! сколько типовых голов перевидели!
Так вот и кажется, что сейчас принесут корыто с месивом и
скажут: лакай!
Вы
скажете, может быть, что это с его стороны своего рода"бредни", —
так что ж
такое, что бредни! Это бредни здоровые, которые необходимо поощрять: пускай бредит Корела! Без
таких бредней земная наша юдоль была бы тюрьмою, а земное наше странствие… спросите у вашего доброго деревенского старосты, чем было бы наше земное странствие, если б нас не поддерживала надежда на сложение недоимок?
Мы всегда были охотники полгать, но не могу скрыть, что между прежним,
так сказать, дореформенным лганьем и нынешним
такая же разница, как между лимоном, только что сорванным с дерева, и лимоном выжатым. Прежнее лганье было сочное, пахучее, ядреное; нынешнее лганье — дряблое, безуханное, вымученное.
По форме современное лганье есть не что иное, как грошовая будничная правда, только вывороченная наизнанку. Лгун говорит"да"там, где следует
сказать"нет", — и наоборот. Только и всего, Нет ни украшений, ни слез, ни смеха, ни перла создания — одна дерюжная, черт ее знает, правда или ложь. До
такой степени"черт ее знает", что ежели вам в глаза уже триста раз сряду солгали, то и в триста первый раз не придет в голову, что вы слышите триста первую ложь.
Конечно, и это карканье, и его постыдные последствия могли бы быть легко устранены, если б мы решились
сказать себе: а нуте, вспомните почтенную римскую пословицу, да и постараемся при ее пособии определить, отчего приплод Юханцевых с каждым годом усиливается, а приплод Аристидов в
такой же прогрессии уменьшается?
Хорошо, что я нашелся, предсказав, что не успеет курица яйцо снести, как та же самая пара рябчиков будет сорок копеек стоить (это произвело
так называемое"благоприятное"впечатление); но, во-первых, находчивость не для всех обязательна, а во-вторых, коли по правде-то
сказать, ведь я и сам никакой пользы от моего предсказанья не получил.
Хорошо-то хорошо, а всё-таки не знаю, как
сказать.
Однако, чего доброго, вы упрекнете меня в брюзжании и преувеличениях. Вы
скажете, что я нарисовал
такую картину жизни, в которой, собственно говоря, и существовать-то нельзя. Поэтому спешу прибавить, что среди этой жизни встречаются очень хорошие оазисы, которые в значительной мере смягчают общие суровые тоны. Один из
таких оазисов устроил я сам для себя, а следовательно, и всем прочим не препятствую последовать моему примеру.
Помните, как, по окончании чтения, вы отозвали меня в сторону и
сказали:"ах, все мое существо проникнуто какою-то невыразимо сладкою музыкой!"А я на это (сознаюсь: я был груб и неделикатен) ответил: не понимаю, как это вы
так легко по всякому поводу музыкой наполняетесь! просто дрянцо с пыльцой.
Словом
сказать, в самое короткое время даже прислуга в
такое блестящее положение пришла, что хоть сейчас кабак открывай!
Были
такие, которые и подсылали, а она подумает, подумает:"нет,
скажет, коли уж на какую линию попала,
так и надо на этой точке вертеться!"Федосьюшка сказывала мне, что она и к тому купцу с повинною ездила, который ей первые десять тысяч подарил.
Ничего, принял радушно, увел в кабинет, погладил и
сказал: я и сам на твоем месте
так же бы поступил.
Словом
сказать,
такую буколику заведут, какая и Виргилию не снилась.
И не думайте! он вас этой десятинкой
так поработит, а ежели вы чуть противное слово
скажете,
так вас по судам из-за нее водить начнет, что рады-радехоньки будете, ежели вас только в места не столь отдаленные ушлют!
Но нынче наши"молодые учреждения"не только окрепли, но даже, можно
сказать, обнаглели,
так что не представляется уже никаких затруднений рассказать, в чем заключалась суть этих лудительных недоразумений.
Благодаря бдительности Сквозника-Дмухановского, пафнутьевская пропаганда была временно приостановлена, но под пеплом она все-таки тлелась, и едва ли я ошибусь,
сказав, что нынешний набег земцев на Петербург имеет очень тесную связь с возобновлением этого вопроса.
Но
скажите по совести, стоит ли, ради
таких результатов, отказаться от услуг Сквозника-Дмухановского и обращаться к услугам Дракина? Я знаю, что и Сквозник-Дмухановский не бог знает какое сокровище (помните, как слесарша Пошлепкина его аттестовала!), но зачем же возводить его в квадрат в лице бесчисленных Дракиных, Хлобыстовских и Забиякиных? Помилуйте! нам и одного его по горло было довольно!
И ведь нельзя
сказать, чтоб у них было мало сочувствователей; нельзя даже
сказать, чтоб эти сочувствователи были оплошники или ротозеи; и все-таки дело как бы фаталистически принимало
такой оборот, что им никогда не удавалось настолько оградить"хорошее слово", чтобы в сердцевину его, в самое короткое время, не заползли козни мудрецов.
Вот как критиковать да на смех поднимать —
так они тут как тут,
так и жужжат, а как трезвенное слово
сказать приходится — тут их и нет!
Много тогда
таких волшебников было, а нынче и вдвое против того больше стало. Но какие волшебники были искуснее, тогдашние или нынешние, — этого
сказать не умею. Кажется, впрочем, что в обоих случаях вернее воскликнуть: как только мать — сыра земля носит!
Словом
сказать, развивая свою теорию, Ноздрев обнаружил и недюжинный ум, и замечательную чуткость в понимании средств к достижению желаемого.
Так что ежели судить с точки зрения"лишь бы понравиться"(самая это отличнейшая точка, милая тетенька!), то лучше теории и выдумать нельзя.
И вдруг, слышу монолог:"
Такое, можно
сказать, время, а господа
такие, можно
сказать, газеты читают!"Молчу.
Словом
сказать, образовалась целая теория вколачивания"штуки"в человеческое существование. На основании этой теории, если бы все эти люди не заходили в трактир, не садились бы на конку, не гуляли бы по Владимирской, не ездили бы на извозчике, а оставались бы дома, лежа пупком вверх и читая"Nana", — то были бы благополучны. Но
так как они позволили себе сесть на конку, зайти в трактир, гулять по Владимирской и т. д., то получили за сие в возмездие"штуку".
Как бы то ни было, но ужасно меня эти"штуки"огорчили. Только что начал было на веселый лад мысли настраивать — глядь, ан тут целый ряд"штук". Хотел было крикнуть: да сидите вы дома! но потом сообразил: как же, однако, все дома сидеть? У иного дела есть, а иному и погулять хочется…
Так и не
сказал ничего. Пускай каждый рискует, коли охота есть, и пускай за это узнает, в чем"штука"состоит!
История не
скажет, что это было пустое место, —
такой приговор был бы слишком мягок и не согласен с правдою.
Если б жертвами этих интимных предательств делались исключительно
так называемые либералы, можно бы, пожалуй, примириться с этим. Можно бы даже
сказать: сами либеральничали, сами кознодействовали, сами бредили — вот и добредились! Но оказывается, что ябеда слепа и капризна…
Так-то вот. Теперь убывают аракчеевцы, а потом будут убывать муравьевцы, а потом… Но не станем упреждать событий, а будем только памятовать, что еще старик Державин
сказал...
Словом
сказать, произошла семейная сцена, длившаяся не более двух-трех минут, но, несмотря на свою внешнюю загадочность, до
такой степени ясная для всех присутствующих, что у меня, например, сейчас же созрел в голове вопрос: который из двух коллежских асессоров, Сенечка или Павлуша, будет раньше произведен в надворные советники?
И
так на меня при этом посмотрела, что я непременно провалился бы сквозь землю, если бы не выручил меня дядя Григорий Семеныч,
сказав...
Скажите на милость! мне уж шестой десяток в исходе, и весь я недугами измучен — и все-таки чего-то боюсь!
Словом
сказать, всем стало весело, и беседа
так и лилась рекою. И что ж! Мне же, или, лучше
сказать, моей рассеянности было суждено нарушить общее мирное настроение и вновь направить умы в сторону внутренней политики. Уже подавали пирожное, как бабеньке вдруг вздумалось обратиться с вопросом и ко мне...
И
так мне, тетенька, от этих Стрекозиных слов совестно сделалось, что я даже не нашелся ответить, что я нелепую свою фразу просто
так, не подумавши,
сказал и что в действительности я всегда глотал, глотаю и буду глотать. А стало быть, и показывать вид никакой надобности для меня не предстоит.
— И ум в нем есть — несомненно, что есть; но, откровенно тебе
скажу, не особенной глубины этот ум. Вот извернуться, угадать минуту, слицемерничать, и все это исключительно в свою пользу — это
так. На это нынешние умы удивительно как чутки. А чтобы провидеть общие выводы — никогда!
Думают, коли девица,
так и не должна ничего знать…
скажите на милость!
— Да остановись на минуту!
скажи толком: что
такое у тебя в доме делается?
— Однако ж я заболталась-таки у тебя, —
сказала она, держа в зубах последние три шпильки и прикалывая в разных местах шляпу, — а мне еще нужно к Елисееву, потом к Балле, потом к Кирхгейму… надо же своих молодцов накормить!
—
Так ты обещаешь?
скажи: ведь ты любил? — опять приставала она. — Нет, ты уж не обижай меня!
скажи: обещаю! Ну, пожалуйста!
— Ну-ну, Христос с тобой. Вижу, что наскучила тебе… И знаешь, да не хочешь
сказать. Наскучила! наскучила!
Так я поеду… куда бишь? ах, да, сначала к Елисееву… свежих омаров привезли! Sans adieux, mon cousin [Я не прощаюсь, кузен (франц.)].
Я знаю, вы
скажете, что все эти проверки, добровольческие выслеживания и подсиживания до
такой степени нелепы и несерьезны, что даже опасений не могут внушать.
Не боялись и без обеда оставлять, хотя нынче опять-таки всякий газетчик
скажет: какое варварство истощать голодом молодой организм!
А? что? что
такое я чуть было не
сказал?
Все это проходит передо мною как во сне. И при этом прежде всего, разумеется, представляется вопрос: должен ли я был просить прощения? — Несомненно, милая тетенька, что должен был. Когда весь жизненный строй основан на испрошении прощения, то каким же образом бессильная и изолированная единица (особливо несовершеннолетняя) может ускользнуть от действия общего закона? Ведь ежели не просить прощения,
так и не простят.
Скажут: нераскаянный! — и дело с концом.
Бывает и
так: приходят к узнику и спрашивают: ну, что, раскаялся ли? — а он молчит. Опять спрашивают: да
скажешь ли, дерево, раскаялся ты или нет? Ну, раз, два, три… Господи благослови! раскаялся? — а он опять молчит. И этой манеры я одобрить не могу, потому что… да просто потому, что тут даже испрошения прощения нет.
—
Скажу тебе по правде, — продолжал дядя, — давно я
таких мудрецов не встречал. Много нынче"умниц"развелось, да другой все-таки хоть краешек заключения да приподнимет, а ты — на-тко! Давно ли это с тобой случилось?
— А я живу —
так, без заглядыванья. Живу — и страшусь. Или, лучше
сказать, не страшусь, а как будто меня пополам перешибло, все кости ноют.
Во всяком случае, милая тетенька, и вы не спрашивайте, с какой стати я историю о школьном карцере рассказал. Рассказал — и будет с вас. Ведь если бы я даже на домогательства ваши ответил:"тетенька! нередко мы вспоминаем факты из далекого прошлого, которые, по-видимому, никакого отношения к настоящему не имеют, а между тем…" — разве бы вы больше из этого объяснения узнали?
Так уж лучше я просто ничего не
скажу!