Неточные совпадения
Не я один, но и граф Твэрдоонто это заметил."
Когда я был у кормила, — говорил он мне, — то покуда не издавал циркуляров об голоде — все по горло были сыты; но однажды нелегкая дернула меня сделать зависящее по сему предмету распоряжение — изо всех углов
так и полезло! У самого последнего мужика в брюхе пусто стало!"
Сколько мы, литераторы, волновались: нужно-де ясные насчет книгопечатания законы издать! Только я один говорил: и без них хорошо! По-моему и вышло: коли хорошо,
так и без законов хорошо! А вот теперь посидим да помолчим — смотришь, и законы будут. Да
такие ясные, что небо с овчинку покажется. Ах, господа, господа! представляю себе, как вам будет лестно,
когда вас,"по правилу", начнут в три кнута жарить!
Таким же точно страстным тетеревом он был и тогда,
когда — помните? — он же захлебывался в восторге от"бредней"!
Только они думают, что без них это благополучие совершиться не может.
Когда мы с вами во время оно бреднями развлекались, нам как-то никогда на ум не приходило, с нами они осуществятся или без нас. Нам казалось, что, коснувшись всех, они коснутся, конечно, и нас, но того, чтобы при сем утащить кусок пирога… сохрани бог! Но ведь то были бредни, мой друг, которые как пришли,
так и ушли. А нынче — дело. Для дела люди нужны, а люди — вот они!
Именно
так я и поступаю.
Когда мне говорят: надоело! — я отвечаю: помилуйте! хоть кого взбесит!
Когда продолжают: и без errare хлопот много — я отвечаю: чего же лучше, коли можно прожить без errare!
Когда же заканчивают: не заблуждаться по нынешнему времени приличествует, а внушать доверие! — я принимаю открытый и чуть-чуть легкомысленный вид, беру в руку тросточку и выхожу гулять на улицу.
И все-таки идешь в свой отель и только одну думу думаешь: господи! да
когда же домой-то, домой!
Но знаете ли, какая еще неотвязная мысль смущает Домнушку? — Это мысль — во что бы то ни стало приобрести у вас Ворошилово. Разумеется, тогда,
когда уж она будет статской советницей и болярыней. Хоть она была вывезена из Ворошилова пятилетком,
так что едва ли даже помнит его, но Федосьюшка
так много натвердила ей о тамошних"чудесах", что она и спит и видит поселиться там.
Так вот он еще
когда в стране шиворота полным хозяином распоряжался!
Вот
когда вы войдете в кожу
такого бытописателя, тогда вы и поймете, какая злая ирония звучит в этих немногих словах: надо жить!
Стали мы рассчитывать. Вышло, что ежели поискуснее кассационные поводы подбирать да, не балуючи противную сторону, сроки наблюдать, то годика на четыре с хвостиком хватит. Но
когда мы вспомнили, что в прежних судах подобное дело наверное протянулось бы лет девяносто, то должны были согласиться, что успех все-таки большой.
Можете себе представить радость моего приятеля,
когда я ему объявил об результате моего предстательства! Во всяком случае, я теперь уверен, что впредь он в театр ни ногой; я же буду иметь в нем человека, который и в огонь и в воду за меня готов!
Так что ежели вам денег понадобится — только черкните: я у него выпрошу.
— Да вот поделиться с нами твоими воспоминаниями, рассказать l'histoire intime de ton coeur… [твою интимную сердечную историю… (франц.)] Ведь ты любил — да? Ну, и опиши нам, как это произошло… Comment cela t'est venu [Как это случилось с тобой (франц.)] и что потом было… И я тогда, вместе с другими, прочту… До сих пор, я, признаюсь, ничего твоего не читала, но ежели ты про любовь… Да! чтоб не забыть! давно я хотела у тебя спросить: отчего это нам, дамам,
так нравится,
когда писатели про любовь пишут?
"Ну, слава богу, теперь, кажется, потише!" — вот возглас, который от времени до времени (но и то, впрочем, не слишком уж часто) приходится слышать в течение последних десяти — пятнадцати лет. Единственный возглас, с которым измученные люди соединяют смутную надежду на успокоение. Прекрасно. Допустим, что с нас и
таких перспектив довольно: допустим, что мы уж и тогда должны почитать себя счастливыми,
когда перед нами мелькает что-то вроде передышки… Но ведь все-таки это только передышка — где же самая жизнь?
Все это проходит передо мною как во сне. И при этом прежде всего, разумеется, представляется вопрос: должен ли я был просить прощения? — Несомненно, милая тетенька, что должен был.
Когда весь жизненный строй основан на испрошении прощения, то каким же образом бессильная и изолированная единица (особливо несовершеннолетняя) может ускользнуть от действия общего закона? Ведь ежели не просить прощения,
так и не простят. Скажут: нераскаянный! — и дело с концом.
А именно:
когда учитель, после долгих и мучительных попыток, наконец восклицал:"Mais cette phrase n'a pas le sens commun!" [но эта фраза бессмысленна! (франц.)] — то товарищ мой очень ловко объяснял, что Новгород означает «колыбель», что выражение «
такать» — прообразует мнения сведущих людей, а выражение «протакать» предвещает, что мнения эти будут оставлены без последствий.
— Стало быть,
так без выводов ты и надеешься прожить? — пристал он ко мне,
когда я ему изложил норму нынешнего моего жития.
И вновь повторил, что война ведется только против неблагонадежных элементов, а против благонадежных не ведется. И притом ведется с прискорбием, потому что грустная необходимость заставляет.
Когда же я попросил его пояснить, что он разумеет под выражением"неблагонадежные элементы", то он и на эту просьбу снизошел и с большою готовностью начал пояснять и перечислять. Уж он пояснял-пояснял, перечислял-перечислял — чуть было всю Россию не завинил!
Так что я, наконец, испугался и заметил ему...
Мы в
такое время живем,
когда случайность непременно должна быть полагаема на весы.
— Что ты! что ты! успокойся, мой друг!
Так вот к этой самой расчистке я и направляю все мои усилия. Надеюсь, что они увенчаются успехом, но
когда именно наступит вожделенный день, — все-таки заранее определить не могу.
Дальше — больше, и наконец,
когда в черепе бывшего друга, вследствие накопления мероприятий, образуется трещина, то он уже просто-напросто, при упоминовении обо мне, выказывает изумление:"а? кто
такой? это, кажется, тот, который…
— А я
так знаю. И вы со временем,
когда серьезно взглянете… Мерзко!.. да-с! Вот мы с вами за границей целое лето провели — разве там
так люди живут?
А
когда, вслед за тем, сюрпризом явился фокусник, то вышел
такой поразительный контраст, что все залились веселым смехом.
Да,
такой мир действительно есть, и литература отлично знала его в то время,
когда она, подобно спящей царевне, дремала в волшебных чертогах.
Таких Лжедимитриев нынче, милая тетенька, очень много. Слоняются, постылые тушинцы, вторгаются в чужие квартиры, останавливают прохожих на улицах и хвастают, хвастают без конца. Один — табличку умножения знает; другой — утверждает, что Россия — шестая часть света, а третий без запинки разрешает задачу"летело стадо гусей". Все это — права на признательность отечества; но
когда наступит время для признания этих прав удовлетворительными, чтобы стоять у кормила — этого я сказать не могу. Может быть, и скоро.
Даже тогда,
когда гости наконец оставили столовую и рассеялись по другим комнатам, — и тут компактная кучка постоянно окружала Ноздрева, который объяснял свои виды по всем отраслям политики, как внутренней,
так и внешней.
— Удивительно, как быстро растут люди в наше время! Ну, что
такое был Ноздрев,
когда Гоголь познакомил нас с ним, и посмотри, как он… вдруг вырос!!
Когда волнение улеглось, Грызунов приступил к молодому поэту Мижуеву (племянник Ноздрева) с просьбой прочесть его новое, нигде еще не напечатанное стихотворение. Поэт с минуту отпрашивался, но, после некоторых настояний, выступил на то самое место, где еще
так недавно стояла"Дама из Амстердама", откинул кудри и твердым голосом произнес...
Рефератом этим было на незыблемых основаниях установлено: 1) что стихотворение"Под вечер осенью ненастной"несомненно принадлежит Пушкину; 2) что в первоначальной редакции первый стих читался
так:"Под вечерок весны ненастной", но потом, уже по зачеркнутому, состоялась новая редакция; 3) что написано это стихотворение в неизвестном часу, неизвестного числа, неизвестного года, и даже неизвестно где, хотя новейшие библиографические исследования и дозволяют думать, что местом написания был лицей; 4) что в первый раз оно напечатано неизвестно
когда и неизвестно где, но потом постоянно перепечатывалось; 5) что на подлинном листе, на котором стихотворение было написано (за сообщение этого сведения приносим нашу искреннейшую благодарность покойному библиографу Геннади),сбоку красовался чернильный клякс, а внизу поэт собственноручно нарисовал пером девицу, у которой в руках ребенок и которая, по-видимому, уже беременна другим: и наконец 6) что нет занятия более полезного для здоровья, как библиография.
— А помпадур, как лицо подчиненное, должен иметь за собой наблюдение.
Когда сердца начальников радуются — и он обязан радоваться;
когда начальство печалится — и у него в сердце, кроме печалей, ничего не должно быть.
Так и в уставе о пресечении сказано.
— Ничего я об системах не полагаю, а радуюсь, потому что в законах написано: радуйся! И вам тоже советую. А то вы, как дорветесь до помпадурства,
так у вас только и на уме, что сидеть да каркать!
Когда крестьян освобождали — вы каркали;
когда судебную реформу вводили — тоже каркали. Начальники, ваши благодетели, радуются, а вы — каркаете! Разве это с чем-нибудь сообразно? и где, в какой другой стране, вы можете указать на пример подобной административной неопрятности?
Особенно хорошо молчать,
когда и кругом всё молчит, а еще лучше,
когда все попрятались по углам,
так что даже испуганных лиц не видишь.
Бывают между ними
такие, которые находят, что все-таки лучше быть истуканом, нежели резцом, но бывают и
такие, которые думают: вот
когда меня окончательно размалюют — то-то заглядываться на меня станут!
Когда перед глазами совершается грандиозное хищничество, предательство или вероломство, то весьма естественно, что
такого рода картина возбуждает в нас негодование; но
когда перед нами происходит простая"шалость" — помилуйте, стоит ли из-за пустяков бурю в стакане воды поднимать!