Неточные совпадения
И точно: давно ли, кажется, мы за ум взялись, а какая перемена во всем видится! Прежде, бывало,
и дома-то сидя, к чему ни приступишься, все словно оторопь тебя берет. Все думалось, что-то тетенька
скажет? А нынче что хочу,
то и делаю; хочу — стою, хочу — сижу, хочу — хожу. А дома сидеть надоест — на улицу выйду.
И взять с меня нечего, потому что я весь тут!
"Бредни"теперь все походя ругают, да ведь, по правде-то
сказать,
и похвалить их нельзя. Даже
и вы, я полагаю, как с урядником разговариваете… ах, тетенька! Кабы не было у вас в
ту пору этих прошивочек, давно бы я вас на путь истинный обратил. А я вот заглядывался, глазами косил, да
и довел дело до
того, что пришлось вам в деревне спасаться! Бросьте, голубушка! Подумайте: раз бог спасет, в другой — спасет, а в третий, пожалуй,
и не помилует.
Словом
сказать, еще немного —
и эти люди рисковали сделаться беллетристами. Но в
то же время у них было одно очень ценное достоинство: всякому с первого же их слова было понятно, что они лгут. Слушая дореформенного лжеца, можно было рисковать, что у него отсохнет язык, а у слушателей уши, но никому не приходило в голову основывать на его повествованиях какие-нибудь расчеты или что-нибудь серьезное предпринять.
По форме современное лганье есть не что иное, как грошовая будничная правда, только вывороченная наизнанку. Лгун говорит"да"там, где следует
сказать"нет", —
и наоборот. Только
и всего, Нет ни украшений, ни слез, ни смеха, ни перла создания — одна дерюжная, черт ее знает, правда или ложь. До такой степени"черт ее знает", что ежели вам в глаза уже триста раз сряду солгали,
то и в триста первый раз не придет в голову, что вы слышите триста первую ложь.
Как будто в самом воздухе разлито нечто предостерегающее: «Смотри! только пикни! —
и все эти основы, краеугольные камни
и величественные здания — все разлетится в прах!» Или яснее: ежели ты
скажешь правду,
то непременно сквозь землю провалишься; ежели солжешь — может быть, время как-нибудь
и пройдет.
Впрочем, все, что я сейчас об ренегатах
сказал, — все это прежде было.А впредь, может быть,
и действительно их будут кормить брусникой, сдобренной
тем медом, о котором в песне поется. Ничего — съедят. Недаром же масса кандидатов на это звание с каждым днем все увеличивается да увеличивается.
Хорошо, что я нашелся, предсказав, что не успеет курица яйцо снести, как
та же самая пара рябчиков будет сорок копеек стоить (это произвело так называемое"благоприятное"впечатление); но, во-первых, находчивость не для всех обязательна, а во-вторых, коли по правде-то
сказать, ведь я
и сам никакой пользы от моего предсказанья не получил.
В сущности, когда, по прибытии из-за границы, я, обращаясь к домочадцам,
сказал: кушайте
и гуляйте — я именно настоящую ноту угадал. Но когда я к
тому прибавил: а дальше видно будет —
то заблуждался. Ничего не будет видно.
Были такие, которые
и подсылали, а она подумает, подумает:"нет,
скажет, коли уж на какую линию попала, так
и надо на этой точке вертеться!"Федосьюшка сказывала мне, что она
и к
тому купцу с повинною ездила, который ей первые десять тысяч подарил.
Умывается ли он —
сказать не могу, но думаю, что ежели
и умывается,
то в лавке; но если
и позабудет умыться,
то никто на нем не взыщет.
Нужно, однако ж,
сказать, что ежели
и есть налицо бакалейщики,
то Домнушка не всю привезенную ими бакалею ставит на стол, а половину откладывает.
Словом
сказать, явно пустое болтают, а проходящие между
тем слушают,
и мороз их по коже подирает.
А известие это кто следует прочтет
и скажет: ба! да не
тот ли это Пафнутьев, от которого особливой, по настоящим обстоятельствам, пользы ожидать надлежит?..
И шла эта распря,
то замирая,
то разгораясь, вплоть до наших дней.
И надо
сказать правду, что большая часть ее эпизодов разыгралась исключительно на боках земцев
и к полному удовлетворению Сквозника-Дмухановского.
Много тогда таких волшебников было, а нынче
и вдвое против
того больше стало. Но какие волшебники были искуснее, тогдашние или нынешние, — этого
сказать не умею. Кажется, впрочем, что в обоих случаях вернее воскликнуть: как только мать — сыра земля носит!
Словом
сказать, развивая свою теорию, Ноздрев обнаружил
и недюжинный ум,
и замечательную чуткость в понимании средств к достижению желаемого. Так что ежели судить с точки зрения"лишь бы понравиться"(самая это отличнейшая точка, милая тетенька!),
то лучше теории
и выдумать нельзя.
Увидел меня: «вам, говорит, молодой человек, необходимо благой совет дать: ежели вы в публичном месте находитесь,
то ведите себя скромно
и не оскорбляйте чувств людей, кои, по своему положению…»
Сказал,
и был таков.
Словом
сказать, образовалась целая теория вколачивания"штуки"в человеческое существование. На основании этой теории, если бы все эти люди не заходили в трактир, не садились бы на конку, не гуляли бы по Владимирской, не ездили бы на извозчике, а оставались бы дома, лежа пупком вверх
и читая"Nana", —
то были бы благополучны. Но так как они позволили себе сесть на конку, зайти в трактир, гулять по Владимирской
и т. д.,
то получили за сие в возмездие"штуку".
Как бы
то ни было, но ужасно меня эти"штуки"огорчили. Только что начал было на веселый лад мысли настраивать — глядь, ан тут целый ряд"штук". Хотел было крикнуть: да сидите вы дома! но потом сообразил: как же, однако, все дома сидеть? У иного дела есть, а иному
и погулять хочется… Так
и не
сказал ничего. Пускай каждый рискует, коли охота есть,
и пускай за это узнает, в чем"штука"состоит!
Шутка
сказать,
и до сих пор еще раздаются обвинения в"бреднях", а сколько уже лет минуло с
тех пор, как эти бредни были да быльем поросли?
Тем не менее мы расстались довольно прилично. Только в передней Стрекоза остановил меня
и, дружески пожимая мою руку,
сказал...
Ах, тетенька! Вот то-то
и есть, что никаких подобных поводов у нас нет! Не забудьте, что даже торжество умиротворения, если оно когда-нибудь наступит, будет принадлежать не Вздошникову, не Распротакову
и даже не нам с вами, а все
тем же Амалат-бекам
и Пафнутьевым, которые будут по его поводу лакать шампанское
и испускать победные клики (однако ж, не без угрозы), но никогда не поймут
и не
скажут себе, что торжество обязывает.
Все это проходит передо мною как во сне.
И при этом прежде всего, разумеется, представляется вопрос: должен ли я был просить прощения? — Несомненно, милая тетенька, что должен был. Когда весь жизненный строй основан на испрошении прощения,
то каким же образом бессильная
и изолированная единица (особливо несовершеннолетняя) может ускользнуть от действия общего закона? Ведь ежели не просить прощения, так
и не простят.
Скажут: нераскаянный! —
и дело с концом.
Во всяком случае, милая тетенька,
и вы не спрашивайте, с какой стати я историю о школьном карцере рассказал. Рассказал —
и будет с вас. Ведь если бы я даже на домогательства ваши ответил:"тетенька! нередко мы вспоминаем факты из далекого прошлого, которые, по-видимому, никакого отношения к настоящему не имеют, а между
тем…" — разве бы вы больше из этого объяснения узнали? Так уж лучше я просто ничего не
скажу!
Так что, ежели не обращать внимания на относительное значение вычерпываемых элементов — а при отсутствии совести что же может побудить задумываться над этим? —
то почувствуется такая легкость на душе
и такая развязность в руках, что, пожалуй,
и впрямь
скажешь себе: отчего же
и не черпать, если на месте вычерпанной волны немедленно образуется другая?
— Сенечка, —
сказал я, — допустим, что это доказано: война необходима… Но ты говоришь, что она будет продолжаться до
тех пор, пока существуют неблагонадежные элементы. Пусть будет
и это доказанным; но, в таком случае, казалось бы не лишним хоть признаки-то неблагонадежности определить с большею точностью.
Я разом проглотил оба номера,
и скажу вам: двойственное чувство овладело мной по прочтении. С одной стороны, в душе — музыка, с другой — как будто больше чем следует в ретираде замечтался.
И, надо откровенно сознаться, последнее из этих чувств, кажется, преобладает. По крайней мере, даже в эту минуту я все еще чувствую, что пахнет, между
тем как музыки уж давным-давно не слыхать.
Скажет она:
то, что я говорила, с незапамятных времен
и везде уже составляет самое заурядное достояние человеческого сознания,
и только"Помоям"может казаться диковиною — сейчас ей в ответ: а! так ты вот еще как… нераскаянная!
По временам, однако ж,
и в ней обнаруживались проблески, свидетельствовавшие о стремлении прорваться на улицу, или, вернее
сказать, создать ее, потому что тогда
и"улицы"-то не было, а была только ширь да гладь да божья благодать, а над нею витало:"Печатать дозволяется, цензор Красовский".
Он напоминал ей о таланте, знании
и высотах ума, словом
сказать, обо всем, что было затеснено, забито, но чего самая
тьма не могла окончательно потемнить.
Каким образом весь этот разнокалиберный материал одновременно в нем умещается — этого я объяснить не могу. Но знаю, что, в сущности, он замечательно добр, так что стоит только пять минут поговорить с ним, как он уже восклицает: вот мы
и объяснились! Даже в
том его убедить можно, что ничего нет удивительного, что его не призывают. Он выслушает,
скажет:
тем хуже для России! —
и успокоится.
Меня Грызунов долгое время любил; потом стал не любить
и называть"красным"; потом опять полюбил. В каком положении находятся его чувства ко мне в настоящую минуту, я определить не могу, но когда мы встречаемся,
то происходит нечто странное. Он смотрит на меня несомненно добрыми глазами, улыбается…
и молчит. Я тоже молчу. Это значит, что мы понимаем друг друга. Но всякая наша встреча непременно кончается
тем, что он
скажет...
Издатель-редактор"Помой"находился в положении
того вора, которого, несмотря на несомненные улики, присяжные оправдали
и которому судья
сказал:"Подсудимый! вы свободны: но знайте, что вы все-таки вор
и что присяжные не всегда будут расположены оправдывать вас.
Стрекоза, покачиваясь, словно в забытьи, беспрерывно кивал всем корпусом, касаясь рукой земли; Дыба
и Удав что-то говорили о"пределе", о
том, что земная жизнь есть только вступление, а настоящая жизнь начнется — там;это же подтвердил
и один из дьяконов,
сказав, что как ни мудри, а мимоне проскочишь.
Однако ж на этот раз"сведущий человек"оказался скромным. Это был
тот самый Иван Непомнящий, которого — помните? — несколько месяцев
тому назад нашли в сенном стогу, осмотрели
и пустили на все четыре стороны,
сказав: иди
и отвечай на вопросы! Натурально, он еще не утратил первобытной робости
и потому не мог так всесторонне лгать, как его собрат, Мартын Задека.
Дядя Григорий Семеныч правду
сказал: совсем благородные мысли из употребления вышли.
И очень возможно, что именно в этой утрате вкуса к благородному мышлению
и заключается объяснение
того тоскливого чувства, которое тяготеет над переживаемою нами современностью.
Первую половину вопроса статский советник признал правильною
и, дабы удовлетворить потерпевшую сторону, обратился к уряднику,
сказав: это все ты, каналья, сплетни разводишь! Но относительно проторей
и убытков вымолвил кратко: будьте
и тем счастливы, чего бог простил! Затем, запечатлев урядника, проследовал в ближайшее село, для исследования по доносу тамошнего батюшки, будто местный сельский учитель превратно толкует события, говоря: сейте горохи, сажайте капусту, а о прочем не думайте!
— Вот сморчки, щи из крапивы, огурцы — об этом ты можешь писать, потому что это правда; что же касается до вливания жизни в сердца,
то этого не существует в действительности, а стало быть,
и"сочинять"незачем. Налжешь, введешь простодушных в заблуждение — что хорошего! А кроме
того,
и сам нечувствительно в распутство впадешь. Сегодня ты только для красного словца"сочинишь", а завтра, пожалуй,
скажешь: а что в самом деле! — а послезавтра
и впрямь в тебе сердце начнет играть!
— То-то, что для меня не ясно, каким путем удобнее пропасть, или, лучше
сказать, как это устроить приличнее. Это-то я понимаю, что пропасть, во всяком случае не минешь, да сдается, что, по-моему-то живя, пропал человек — только
и всего, а по-грызуновски мелькая, пропасть-то пропал, да сколько еще предварительно начадил!.. Вот этого-то мне
и не хочется.
— Дай срок, все в своем месте объясню. Так вот, говорю: вопрос, которая манера лучше, выдвинулся не со вчерашнего дня. Всегда были теоретики
и практики,
и всегда шел между ними спор, как пристойнее жизнь прожить: ничего не совершив, но в
то же время удержав за собой право
сказать: по крайней мере, я навозной жижи не хлебнул! или же, погрузившись по уши в золото, в виде награды сознавать, что вот, мол,
и я свою капельку в сосуд преуспеянья пролил…