Неточные совпадения
Для всякого убежденного
и желающего убеждать
писателя (а именно только такого я имею в виду) вопрос о том, есть ли у него
читатель, где он
и как к нему относится, есть вопрос далеко не праздный.
Читатель представляет собой тот устой, на котором всецело зиждется деятельность
писателя; он — единственный объект, ради которого горит писательская мысль. Убежденность
писателя питается исключительно уверенностью в восприимчивости
читателей,
и там, где этого условия не существует, литературная деятельность представляет собой не что иное, как беспредельное поле, поросшее волчецом, на обнаженном пространстве которого бесцельно раздается голос, вопиющий в пустыне.
Распускать о нем невероятные слухи; утверждать, что он не только
писатель, но
и «деятель», — разумеется, в известном смысле; предумышленно преувеличивать его влияние на массу
читателей; намекать на его участие во всех смутах; ходатайствовать"в особенное одолжение"об его обуздании
и даже о принятии против него мер — вот задача, которую неутомимо преследует читатель-ненавистник.
Само собой разумеется, что убежденному
писателю с этой стороны не может представиться никаких надежд. Солидный
читатель никогда не выкажет ему сочувствия, не подаст руку помощи. В трудную годину он отвернется от
писателя и будет запевалой в хоре простецов, кричащих: ату! В годину более льготную отношения эти, быть может, утратят свою суровость, но не сделаются от этого более сознательными.
Понятно, что ни от той, ни от другой разновидности читателя-простеца убежденному
писателю ждать нечего. Обе они игнорируют его, а в известных случаях не прочь
и погрызть. Что нужды, что они грызут бессознательно, не по собственному почину — факт грызения нимало не смягчается от этого
и стоит так же твердо, как бы он исходил непосредственно из среды самих ненавистников.
Я уже сказал выше, что читатель-друг несомненно существует. Доказательство этому представляет уже то, что органы убежденной литературы не окончательно захудали. Но
читатель этот заробел, затерялся в толпе,
и дознаться, где именно он находится, довольно трудно. Бывают, однако ж, минуты, когда он внезапно открывается,
и непосредственное общение с ним делается возможным. Такие минуты — самые счастливые, которые испытывает убежденный
писатель на трудном пути своем.
К этому мне ничего не остается прибавить. Разве одно: подобно убежденному
писателю,
и читатель-друг подвергается ампутациям со стороны ненавистников, ежели не успевает сохранить свое инкогнито.
Покуда мнения читателя-друга не будут приниматься в расчет на весах общественного сознания с тою же обязательностью, как
и мнения прочих читательских категорий, до тех пор вопрос об удрученном положении убежденного
писателя останется открытым.
Неточные совпадения
Впрочем, если слово из улицы попало в книгу, не
писатель виноват, виноваты
читатели,
и прежде всего
читатели высшего общества: от них первых не услышишь ни одного порядочного русского слова, а французскими, немецкими
и английскими они, пожалуй, наделят в таком количестве, что
и не захочешь,
и наделят даже с сохранением всех возможных произношений: по-французски в нос
и картавя, по-английски произнесут, как следует птице,
и даже физиономию сделают птичью,
и даже посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии; а вот только русским ничем не наделят, разве из патриотизма выстроят для себя на даче избу в русском вкусе.
Я уже имел честь представить вам, благосклонные
читатели, некоторых моих господ соседей; позвольте же мне теперь, кстати (для нашего брата
писателя всё кстати), познакомить вас еще с двумя помещиками, у которых я часто охотился, с людьми весьма почтенными, благонамеренными
и пользующимися всеобщим уважением нескольких уездов.
Итак, предполагая, что
читателям известно содержание пьес Островского
и самое их развитие, мы постараемся только припомнить черты, общие всем его произведениям или большей части их, свести эти черты к одному результату
и по ним определить значение литературной деятельности этого
писателя.
Великий
писатель принужден был его наконец высечь для удовлетворения оскорбленного нравственного чувства своего
читателя, но, увидев, что великий человек только встряхнулся
и для подкрепления сил после истязания съел слоеный пирожок, развел в удивлении руки
и так оставил своих
читателей.
Мысль о солидарности между литературой
и читающей публикой не пользуется у нас кредитом. Как-то чересчур охотно предоставляют у нас
писателю играть роль вьючного животного, обязанного нести бремя всевозможных ответственностей. Но сдается, что недалеко время, когда для
читателя само собой выяснится, что добрая половина этого бремени должна пасть
и на него.