Неточные совпадения
Ленивый и захудалый мужичонко — и
тот не
сходит с полосы, а хозяйственный мужичок просто-напросто мрет на ней.
Делать нечего, надо сбирать обед. Священник и вся семья суетятся, потчуют. В кашу льется
то же постное масло, во щи нарезывается
та же солонина с запашком; но
то, что
сходит с рук своему брату, крестьянину, ставится священнику в укор."Работали до седьмого пота, а он гнилятиной кормит!"
По зрелом размышлении, такое вознаграждение он может добыть, не
ходя далеко, в недрах
той «гольтепы», которая окружает его, Надо только предварительно самого себя освободить от пут совести и с легким сердцем приступить к задаче, которая ему предстоит и формулируется двумя словами:"Есть мир".
Люберцев
сходил за справкой в министерство финансов, но там ему сказали, что государственное казначейство и без
того чересчур обременено.
Шаг этот был важен для Люберцева в
том отношении, что открывал ему настежь двери в будущее. Ему дали место помощника столоначальника. Это было первое звено
той цепи, которую ему предстояло
пройти. Сравнительно новое его положение досталось ему довольно легко.
Прошло лишь семь-восемь месяцев по выходе из школы, и он, двадцатилетний юноша, уже находился в служебном круговороте, в качестве рычага государственной машины. Рычага маленького, почти незаметного, а все-таки…
— Ах, боюсь я — особенно этот бухгалтер… Придется опять просить, кланяться, хлопотать, а время между
тем летит. Один день
пройдет — нет работы, другой — нет работы, и каждый день урезывай себя, рассчитывай, как прожить дольше… Устанешь хуже, чем на работе. Ах, боюсь!
Условились за двадцать пять рублей в месяц, с
тем чтобы за эту сумму
ходить каждый день и приготовлять двух мальчиков к поступлению в гимназию.
Ходил он раза два к доктору;
тот объяснил, что болезнь его — следствие дурного питания, частых простуд, обнадежил, прописал лекарство и сказал, что весной надо уехать.
Если бы его не было, если бы оно не существовало всегда,
то и наша бюрократическая деятельность заглохла бы; незачем было бы в департамент
ходить, нечего было бы направлять.
Ангелочек между
тем рос. Верочка свободно говорила по-французски и по-английски, но несколько затруднялась с русским языком. К ней, впрочем,
ходила русская учительница (дешевенькая), которая познакомила ее с краткой грамматикой, краткой священной историей и первыми правилами арифметики. Но Софья Михайловна чувствовала, что чего-то недостает, и наконец догадалась, что недостает немки.
Тут же кстати, к великому своему огорчению, Софья Михайловна сделала очень неприятные открытия. К француженке-бонне
ходил мужчина, которого она рекомендовала Братцевой в качестве брата. А так как Софья Михайловна была доброй родственницей,
то желала, чтобы и живущие у нее тоже имели хорошие родственные чувства.
Верочка начала
ходить в пансион и училась прилежно. Все, что могли дать ей Жасминов, Гиацинтов и проч., она усвоила очень быстро. Сверх
того, научилась танцевать качучу, а манерами решительно превзошла всех своих товарок. Это было нечто до такой степени мягкое, плавное, но в
то же время не изъятое и детской непринужденности, что сама Софья Михайловна удивлялась.
Она все чего-то ждала, все думала: вот
пройдет месяц, другой, и она войдет в настоящую колею, устроится в новом гнезде так, как мечтала о
том, покидая Москву, будет
ходить в деревню, наберет учениц и проч.
— Нет; вы сами на себе это чувство испытываете, а ежели еще не испытываете,
то скоро, поверьте мне, оно наполнит все ваше существо. Зачем? почему? — вот единственные вопросы, которые представляются уму. Всю жизнь нести иго зависимости, с утра до вечера
ходить около крох, слышать разговор о крохах, сознавать себя подавленным мыслью о крохах…
— А
то чем же! Чем прочие,
тем и он. Хлеб-то задаром не достается. Он и с печки
сойти не может — какой он добытчик?
Но в
то же время и погода изменилась. На небе с утра до вечера
ходили грузные облака; начинавшееся тепло, как бы по мановению волшебства, исчезло; почти ежедневно шел мокрый снег, о котором говорили: молодой снег за старым пришел. Но и эта перемена не огорчила Ольгу, а, напротив, заняла ее. Все-таки дело идет к возрождению;
тем или другим процессом, а природа берет свое.
Вечером ей стало невыносимо скучно в ожидании завтрашнего дня. Она одиноко сидела в
той самой аллее, где произошло признание, и вдруг ей пришло на мысль пойти к Семигорову. Она дошла до самой его усадьбы, но войти не решилась, а только заглянула в окно. Он некоторое время
ходил в волнении по комнате, но потом сел к письменному столу и начал писать. Ей сделалось совестно своей нескромности, и она убежала.
Не
прошло, однако ж, и двух недель, как ей пришлось встретиться с"строптивейшим из строптивых", с
тем самым Васильем Дроздом, который вытеснил ее предместницу. Дрозд бесцеремонно вошел в ее комнату, принес кулек, положил на стол и сказал...
— Послушайте, — сказала она, присмирев, — я и без
того с вашим сыном займусь… даю вам слово! Ежели хотите, пускай он ко мне по вечерам
ходит; я буду с ним повторять.
Целое после-обеда после этого она была как в чаду, не знала, что с нею делается. И жутко и сладко ей было в одно и
то же время, но ничего ясного. Хаос переполнял все ее существо; она беспокойно
ходила по комнате, перебирала платья, вещи, не знала, что делать. Наконец, когда уже смерклось, от него пришел посланный и сказал, что Андрей Степаныч просит ее на чашку чая.
Летом она надумала отправиться в город к Людмиле Михайловне, с которою, впрочем, была незнакома. Ночью
прошла она двадцать верст, все время о чем-то думая и в
то же время не сознавая, зачем, собственно, она идет."Пропала!" — безостановочно звенело у нее в ушах.
Верховцевы
сходили по лестнице, когда Лидочка поднималась к ним. Впрочем, они уезжали не надолго — всего три-четыре визита, и просили Лидочку подождать. Она вошла в пустынную гостиную и села у стола с альбомами. Пересмотрела все — один за другим, а Верховцевых все нет как нет. Но Лидочка не обижалась; только ей очень хотелось есть, потому что институтский день начинается рано, и она, кроме
того, сделала порядочный моцион. Наконец, часов около пяти, Верочка воротилась.
— С удовольствием. Мы, признаться сказать, и
то думали: незачем, мол,
ходить, да так, между делом… Делов ноне мало, публика больше в долг норовит взять… Вот и думаем: не наш ли, мол, это Ковригин?
С
тех пор
прошло два месяца. В течение этого времени вор аккуратно уведомлял Перебоева, что дело все еще находится в
том ведомстве, в котором возник начет, что на днях оно из одной канцелярии перешло в другую, что оно округляется, и т. д.
— Николай Николаич! — обратился он к Краснову перед собравшимися земцами, — я очень рад, что вижу вас моим сослуживцем, и уверен, что вы вполне готовы содействовать мне. И мы, бюрократы, и вы, земцы, служим одной и
той же державе и стоим на одной и
той же почве, хотя и
ходят слухи о каких-то воинственных замыслах…
Потом пошли кандидаты на болгарский престол. Каждый день — новый кандидат, и всё какие-то необыкновенные.
Ходит Афанасий Аркадьич по Невскому и возвещает:"принц Вильманстрандский! принц Меделанский! князь Сампантрё!" — Никто верить ушам не хочет, а между
тем стороной узнают, что действительно речь об меделанском принце была — и даже очень серьезно.
Таким образом
проходит день за днем жизнь Бодрецова, представляя собой самое широкое олицетворение публичности. Сознает ли он это? — наверное сказать не могу, но думаю, что сознает… бессознательно. По крайней мере, когда я слышу, как он взваливает все беды настоящего времени на публичность,
то мне кажется, что он так и говорит: для чего нам публичность, коль скоро существует на свете Афанасий Аркадьич Бодрецов?
— Известно, как же возможно сравнить! Раб или вольный! Только, доложу вам, что и воля воле рознь. Теперича я что хочу,
то и делаю; хочу — лежу, хочу —
хожу, хочу — и так посижу. Даже задавиться, коли захочу, — и
то могу. Встанешь этта утром, смотришь в окошко и думаешь! теперь шалишь, Ефим Семенов, рукой меня не достанешь! теперь я сам себе господин. А ну-тко ступай,"сам себе господин", побегай по городу, не найдется ли где дыра, чтобы заплату поставить, да хоть двугривенничек на еду заполучить!
Ходил-ходил я один-одинехонек, да и думаю: хорошо, что надумал один идти, а
то беспременно бы мне помешали.
А чего недостало,
то в долг взяли, так как Гришка продолжал питать радужные мечты насчет собственного заведения, а также и насчет
того, что Феклинья будет
ходить по господам и стирать белье.
Но на другой же день он уже
ходил угрюмый. Когда он вышел утром за ворота,
то увидел, что последние вымазаны дегтем. Значит, по городу уже
ходила «слава», так что если бы он и хотел скрыть свое «бесчестье»,
то это был бы только напрасный труд. Поэтому он приколотил жену, потом тестя и, пошатываясь как пьяный, полез на верстак. Но от кабака все-таки воздержался.
Вообще ему стало житься легче с
тех пор, как он решился шутить. Жену он с утра прибьет, а потом целый день ее не видит и не интересуется знать, где она была. Старикам и в ус не дует; сам поест, как и где попало, а им денег не дает.
Ходил отец к городничему, опять просил сына высечь, но времена уж не
те. Городничий — и
тот полюбил Гришку.
Он любил быть «счастливым» — вот и все. Однажды
прошел было слух, что он безнадежно влюбился в известную в
то время лоретку (так назывались тогдашние кокотки), обладание которой оказалось ему не по средствам, но на мой вопрос об этом он очень резонно ответил...
Когда я добрался до Петербурга,
то там куренье на улицах было уже в полном разгаре, а бороды и усы стали носить даже прежде, нежели вопрос об этом «
прошел».
В бесконечные зимние вечера, когда белесоватые сумерки дня сменяются черною мглою ночи, Имярек невольно отдается осаждающим его думам. Одиночество, или, точнее сказать, оброшенность, на которую он обречен, заставляет его обратиться к прошлому, к
тем явлениям, которые кружились около него и давили его своею массою. Что там такое было? К чему стремились люди, которые
проходили перед его глазами, чего они достигали?