Неточные совпадения
И действительно, кругом слышатся только шепоты да гул какой-то загадочной
работы при замкнутых дверях. Поневоле вспомнятся стихи Пушкина...
Под шум всевозможных совещаний, концертов, тостов
и других политических сюрпризов прекращается русловое течение жизни,
и вся она уходит внутрь, но не для
работы самоусовершенствования, а для того, чтобы переполниться внутренними болями.
Случайно или не случайно, но с окончанием баттенберговских похождений затихли
и европейские концерты. Визиты, встречи
и совещания прекратились,
и все разъехались по домам. Начинается зимняя
работа; настает время собирать материалы
и готовиться к концертам будущего лета. Так оно
и пойдет колесом, покуда есть налицо человек (имярек), который держит всю Европу в испуге
и смуте. А исчезнет со сцены этот имярек, на месте его появится другой, третий.
Людей продавали
и дарили,
и целыми деревнями,
и поодиночке; отдавали в услужение друзьям
и знакомым; законтрактовывали партиями на фабрики, заводы, в судовую
работу (бурлачество); торговали рекрутскими квитанциями
и проч.
Во-первых, им не нужно было давать «дней» для
работы на себя, а можно было каждодневно томить на барской
работе; во-вторых, при их посредстве можно было исправлять рекрутчину, не нарушая целости
и благосостояния крестьянских семей.
И вольная
и контракты прямо отданы были в руки фабриканту; закабаленные же полагали, что над ними проделываются остатки старых порядков
и что помещик просто отдал их в
работы, как это делывалось
и прежде.
Шли в Сибирь, шли в солдаты, шли в
работы на заводы
и фабрики; лили слезы, но шли… Разве такая солидарность со злосчастием мыслима, ежели последнее не представляется обыденною мелочью жизни?
И разве не правы были жестокие сердца, говоря: „Помилуйте! или вы не видите, что эти люди живы? А коли живы — стало быть, им ничего другого
и не нужно“…
Ясно, что идет какая-то знаменательная внутренняя
работа, что народились новые подземные ключи, которые кипят
и клокочут с очевидной решимостью пробиться наружу. Исконное течение жизни все больше
и больше заглушается этим подземным гудением; трудная пора еще не наступила, но близость ее признается уже всеми.
Во всяком случае, такое обсуждение представляет гораздо менее риска, нежели тайны общества
и подземная
работа нарастающих общественных элементов, которые, при отсутствии света
и воздуха, невольным образом обостряются
и приобретают угрожающий характер.
И главная забота его заключается в том, чтоб этот рабочий улей как можно умереннее потреблял еды
и в то же время был достаточно сыт, чтобы устоять в непрерывной
работе.
Он почти не спит; ложится поздно, встает с зарей (по вечерней
и утренней заре косить траву спорее)
и спешит на
работу.
Вечно тревожимый думою о насущном хлебе, он набрал у соседнего помещика пустошных покосов исполу
и даже из третьей копны, косит до глубокой осени
и только с большой натугой успевает справиться с
работой.
И не только будущую страду, но
и предбудущую, потому что ребенок, родившийся с осени, успеет мало-мальски окрепнуть
и не будет слишком часто отрывать мать от
работы.
Но с"полною чашей"приходит
и старость. Мало-помалу силы слабеют; он не может уже идти сорок вёрст за возом в город
и не выносит тяжелой
работы. Старческое недомогание обступает со всех сторон; он долго перемогает себя, но наконец влезает на печь
и замолкает.
Сенокос обыкновенно убирается помочью; но между этою помочью
и тою, которую устраивает хозяйственный мужичок, существует громадная разница. Мужичок приглашает таких же хозяйственных мужиков-соседей, как он сам;
работа у них кипит, потому что они взаимно друг с другом чередуются. Нынешнее воскресенье у него помочь; в следующий праздничный день он сам идет на помочь к соседу. Священник обращается за помочью ко всему миру; все обещают, а назавтра добрая половила не явится.
Народ собрался разнокалиберный,
работа идет вяло. Поп сам в первой косе идет, но прихожане не торопятся, смотрят на солнышко
и часа через полтора уже намекают, что обедать пора. Уж обнесли однажды по стакану водки
и по ломтю хлеба с солью — приходится по другому обнести, лишь бы отдалить час обеда. Но
работа даже
и после этого идет всё вялее
и вялее; некоторые
и косы побросали.
Попадья
и с своей стороны собирает помочь: на сушку сена, на жнитво. Тут та же процедура, та же вялость
и неспорость в
работе.
Ежели нет такого старика, то
и эта забота падает на долю священника, мешая его полевым
работам, потому что пчела капризна: как раз не усмотришь —
и новый рой на глазах улетел.
Священник начинает плохо разбирать печатное; рука его еле держит потир; о тяжелых полевых
работах он
и не помышляет.
И все такие
работы, которые представляют только безвозвратную трату.
И всякий знает мою
работу, всякий сразу скажет: эту записку писал не Андрей Филиппыч, а Филипп Андреев, сын Люберцев.
— Да, но без
работы скверно; не знаешь, куда деваться. В нумере у себя сидеть, сложивши руки, — тоска! На улицу выйдешь — еще пуще тоска! Словно улица-то новая; в обыкновенное время идешь
и не примечаешь, а тут вдруг… магазины, экипажи, народ… К товарке одной — вместе работаем — иногда захожу, да
и она уж одичала. Посидим, помолчим
и разойдемся.
— Одна. Отец давно умер, мать — в прошлом году. Очень нам трудно было с матерью жить — всего она пенсии десять рублей в месяц получала. Тут
и на нее
и на меня; приходилось хоть милостыню просить. Я, сравнительно, теперь лучше живу. Меня счастливицей называют. Случай как-то помог,
работу нашла. Могу комнату отдельную иметь, обед; хоть голодом не сижу. А вы?
Через месяц они были муж
и жена,
и, как я сказал выше, позволили себе в праздности провести будничный день. Но назавтра оба уж были в
работе.
В летнее время доход уменьшался, за отъездом ученицы; но тогда она приискивала другую
работу, хотя
и подешевле.
Все эти вопросы даже усиленною
работою не заглушались, а волновали
и мучили с утра до вечера.
Не вникая в содержание труда, они ценили его лишь с точки зрения оплаты
и охотно брались за всякую
работу, лишь бы она была оплачена.
— Покуда — ничего. В департаменте даже говорят, что меня столоначальником сделают. Полторы тысячи — ведь это куш. Правда, что тогда от частной службы отказаться придется, потому что
и на дому казенной
работы по вечерам довольно будет, но что-нибудь легонькое все-таки
и посторонним трудом можно будет заработать, рубликов хоть на триста. Квартиру наймем; ты только вечером на уроки станешь ходить, а по утрам дома будешь сидеть; хозяйство свое заведем — живут же другие!
— Ах, боюсь я — особенно этот бухгалтер… Придется опять просить, кланяться, хлопотать, а время между тем летит. Один день пройдет — нет
работы, другой — нет
работы,
и каждый день урезывай себя, рассчитывай, как прожить дольше… Устанешь хуже, чем на
работе. Ах, боюсь!
Спустя некоторое время нашлась вечерняя
работа в том самом правлении, где работал ее муж. По крайней мере, они были вместе по вечерам. Уходя на службу, она укладывала ребенка,
и с помощью кухарки Авдотьи устраивалась так, чтобы он до прихода ее не был голоден. Жизнь потекла обычным порядком, вялая, серая, даже серее прежнего, потому что в своей квартире было голо
и царствовала какая-то надрывающая сердце тишина.
Она
и теперь продолжает работать с утра до вечера. Теряя одну
работу, подыскивает другую, так что «каторга» остается в прежней силе.
Он сам определенно не сознает, что привело его из глубины провинции в Петербург. Учиться
и, для того чтобы достигнуть этого, отыскать
работу, которая давала бы средства хоть для самого скудного существования, — вот единственная мысль, которая смутно бродит в его голове.
Он ходит по стогнам города
и гремит проклятиями; собственный его организм весь потрясен от переполнения злобой
и ненавистью, но он скорее согласится пасть под тяжестью своей разъедающей
работы, нежели прекратить ее.
В мае Ольга Васильевна начала ходить в поле, где шла пахота
и начался посев ярового.
Работа заинтересовала ее; она присматривалась, как управляющий распоряжался, ходил по пашне, тыкал палкою в вывороченные сохой комья земли, делал работникам выговоры
и проч.; ей хотелось
и самой что-нибудь узнать, чему-нибудь научиться. На вопросы ее управляющий отвечал как мог, но при этом лицо его выражало такое недоумение, как будто он хотел сказать: ты-то каким образом сюда попала?
Прислуга при доме состояла из двух человек: хромоногого бобыля Фоки да пожилой бобылки Филанидушки, которые
и справляли все
работы около дома.
Каждый новый шаг грозит, что коробка оборвется
и осыплет его преступлениями. Хотя в столичных захолустьях существует множество ворожей, которые на гуще
и на бобах всякую штуку развести могут, но такой ворожеи, которая наперед угадала бы: пройдет или не пройдет? — еще не народилось. Поэтому Ахбедный старается угадать сам.
Работа изнурительная, жестокая. Напуганное воображение говорит без обиняков:"Не пройдет!" — но в сердце в это же время закипает робкая надежда:"А вдруг… пройдет!"
Всем было известно, что, участвуя в
работах редакционных комиссий, он отстаивал свою мысль, сколько мог,
и, следовательно, явил себя вполне достойным доверия, которым его облекли.
Покуда кругом все бездействует
и безмолвствует, Афанасью Аркадьичу Бодрецову
и дела по горло,
и наговориться он досыта не может. Весь город ему знаком, — с утра до вечера он бегает. То нырнет куда-то, то опять вынырнет. Пока другие корпят за
работой в канцеляриях
и конторах, он собирает материалы для ходячей газеты, которая, в его лице, появляется в определенные часы дня на Невском
и бесплатно сообщает новости дня.
—
И хоть бы она на минутку отвернулась или вышла из комнаты, — горько жаловался Гришка, — все бы я хоть на картуз себе лоскуток выгадал. А то глаз не спустит, всякий обрезок оберет. Да
и за
работу выбросят тебе зелененькую — тут
и в пир,
и в мир,
и на пропой,
и за квартиру плати: а ведь коли пьешь, так
и закусить тоже надо. Неделю за ней, за этой парой, просидишь, из-за трех-то целковых!
А сверх того,
и голодом донимают: питаться нужно, а
работы нет.
С утра до вечера все в
работе находишься: утюги таскаешь, воду носишь; за пять верст с ящиками да с корзинками бегаешь —
и все угодить не можешь.
"Всю жизнь провел в битье,
и теперь срам настал, — думалось ему, — куда деваться? Остаться здесь невозможно — не выдержишь! С утра до вечера эта паскуда будет перед глазами мыкаться. А ежели ей волю дать — глаз никуда показать нельзя будет. Без
работы, без хлеба насидишься, а она все-таки на шее висеть будет. Колотить ежели, так жаловаться станет, заступку найдет. Да
и обтерпится, пожалуй, так что самому надоест… Ах, мочи нет, тяжко!"
Двугривенные так
и сыпались на него
и за
работу,
и за повадливость.
Он был счастлив;
работа немногим достается так легко
и скоро.
В конце концов, он уже с трудом находил себе места
и действительно целыми неделями шатался по ночлежным домам, содержа себя случайною поденною
работою.
На
работу рассчитывать, разумеется, было нельзя; но предстояло «жить»,
и эта мысль рвала ему сердце.
Даже половые встрепенулись
и летали по залам трактиров с сияющими лицами, довольные
и счастливые, что наконец узы разорваны
и наступило время настоящей «вольной»
работы.