Неточные совпадения
Народ собрался разнокалиберный, работа идет вяло. Поп сам в первой косе идет, но прихожане
не торопятся, смотрят на солнышко и часа через полтора уже намекают, что обедать пора. Уж обнесли
однажды по стакану водки и по ломтю хлеба с солью — приходится по другому обнести, лишь бы отдалить час обеда. Но работа даже и после этого идет всё вялее и вялее; некоторые и косы побросали.
А он что? Как вышел из «заведения» коллежским секретарем (лет двенадцать за границей потом прожил, все хозяйству учился), так и теперь коллежский секретарь. Даже земские собрания ни разу
не посетил, в мировые
не баллотировался. Связи все растерял, с бывшими товарищами переписки прекратил, с деревенскими соседями
не познакомился. Только и побывал,
однажды в три года, у"интеллигентного работника", полюбопытствовал, как у него хозяйство идет.
— Ты обо мне
не суди по-теперешнему; я тоже повеселиться мастер был.
Однажды даже настоящим образом был пьян. Зазвал меня к себе начальник, да в шутку, должно быть, — выпьемте да выпьемте! — и накатил! Да так накатил, что воротился я домой — зги божьей
не вижу! Сестра Аннушкина в ту пору у нас гостила, так я Аннушку от нее отличить
не могу: пойдем, — говорю! Месяца два после этого Анюта меня все пьяницей звала. Насилу оправдался.
Генечка последовал и этому совету. Он даже сошелся с Ростокиным, хотя должен был, так сказать, привыкать к его обществу. Через Ростокина он надеялся проникнуть дальше, устроить такие связи, о каких отец и
не мечтал. Однако ж сердце все-таки тревожилось воспоминанием о товарищах, на глазах которых он вступил в жизнь и из которых значительная часть уже отшатнулась от него. С одним из них он
однажды встретился.
Старуха мать заботливо приискивала сыну приличную партию и
однажды даже совсем было высватала ему богатенькую купеческую дочь, Похотневу, и Генечка чуть
не соблазнился блестящим приданым и даже решил в уме, что неловко звучащую фамилию «Похотнев» можно без труда изменить на «Пахотнев» (madame de Lubertzeff, nee de Pakhotneff).
Ничем подобным
не могли пользоваться Черезовы по самому характеру и обстановке их труда. Оба работали и утром, и вечером вне дома, оба жили в готовых,
однажды сложившихся условиях и, стало быть,
не имели ни времени, ни привычки, ни надобности входить в хозяйственные подробности. Это до того въелось в их природу, с самых молодых ногтей, что если бы даже и выпал для них случайный досуг, то они
не знали бы, как им распорядиться, и растерялись бы на первом шагу при вступлении в практическую жизнь.
Однажды, ночью, когда никого около него
не было, он потянулся, чтобы достать стакан воды, стоявший на ночном столике. Но рука его застыла в воздухе…
Такое положение вещей может продлиться неопределенное время, потому что общественное течение,
однажды проложивши себе русло, неохотно его меняет. И опять-таки в этом коснении очень существенную роль играет солидный читатель. Забравшись в мурью (какой бы то ни было окраски), он любит понежиться и потягивается в ней до тех пор, пока блохи и другая нечисть
не заставят выскочить. Тогда он с несвойственною ему стремительностью выбегает наверх и высматривает, куда укрыться.
— Ишь ведь… et la proprete! — удивился
однажды Ардальон Семеныч Братцев, случайно подслушав эту странную молитву, — а обо мне, ангелочек, молиться
не нужно?
Но зато он честен и, конечно,
не изменит
однажды вызванному чувству любви, хоть бы это чувство и неожиданно подстерегло его.
Она никогда
не думала о том, красива она или нет. В действительности, она
не могла назваться красивою, но молодость и свежесть восполняли то, чего
не давали черты лица. Сам волостной писарь заглядывался на нее; но так как он был женат, то открыто объявлять о своем пламени
не решался и от времени до времени присылал стихи, в которых довольно недвусмысленно излагал свои вожделения. Дрозд тоже
однажды мимоходом намекнул...
После этого он зачастил в школу. Просиживал в продолжение целых уроков и
не спускал с учительницы глаз. При прощании так крепко сжимал ее руку, что сердце ее беспокойно билось и кровь невольно закипала. Вообще он действовал
не вкрадчивостью речей,
не раскрытием новых горизонтов, а силою своей красоты и молодости. Оба были молоды, в обоих слышалось трепетание жизни. Он посетил ее даже в ее каморке и похвалил, что она сумела устроиться в таком жалком помещении.
Однажды он ей сказал...
Роман ее был непродолжителен. Через неделю Аигин собрался так же внезапно, как внезапно приехал. Он
не был особенно нежен с нею, ничего
не обещал,
не говорил о том, что они когда-нибудь встретятся, и только
однажды спросил,
не нуждается ли она. Разумеется, она ответила отрицательно. Даже собравшись совсем, он
не зашел к ней проститься, а только, проезжая в коляске мимо школы, вышел из экипажа и очень тихо постучал указательным пальцем в окно.
Сам батюшка, несмотря на доброту, усомнился и
однажды за обедом объявил, что долее содержать ее на хлебах
не может.
В ноябре, когда наступили темные, безлунные ночи, сердце ее до того переполнилось гнетущей тоской, что она
не могла уже сдержать себя. Она вышла
однажды на улицу и пошла по направлению к мельничной плотинке. Речка бурлила и пенилась; шел сильный дождь; сквозь осыпанные мукой стекла окон брезжил тусклый свет; колесо стучало, но помольцы скрылись. Было пустынно, мрачно, безрассветно. Она дошла до середины мостков, переброшенных через плотину, и бросилась головой вперед на понырный мост.
Однажды только она
не на шутку взволновалась: ей приснился муж Машеньки Гронмейер, «херувим» с маленькими усиками и в щегольском сюртучке, которого она, еще будучи институткой, видела в приемные дни в числе посетителей.
Никогда она
не давала себе отчета, какого рода чувства возбуждал в ней Копорьев, но, вероятно, у нее вошло в привычку называть его «херувимом», потому что это название
не оставляло его даже тогда, когда «херувим»
однажды предстал перед нею в вицмундире и с Анной на шее.
Тем
не менее газетная машина,
однажды пущенная в ход, работает все бойчее и бойчее. Без идеи, без убеждения, без ясного понятия о добре и зле, Непомнящий стоит на страже руководительства,
не веря ни во что, кроме тех пятнадцати рублей, которые приносит подписчик, и тех грошей, которые один за другим вытаскивает из кошеля кухарка. Он даже щеголяет отсутствием убеждений, называя последние абракадаброю и во всеуслышание объявляя, что ни завтра, ни послезавтра он
не намерен стеснять себя никакими узами.
— Чего мне худого ждать! Я уж так худ, так худ, что теперь со мной что хочешь делай, я и
не почувствую. В самую, значит, центру попал.
Однажды мне городничий говорит:"В Сибирь, говорит, тебя, подлеца, надо!"А что, говорю, и ссылайте, коли ваша власть; мне же лучше: новые страны увижу. Пропонтирую пешком отселе до Иркутска — и чего-чего
не увижу. Сколько раз в бегах набегаюсь! Изловят — вздуют:"влепить ему!" — все равно как здесь.
Однажды, поздно ночью, Феклинья пришла домой пьяная. Гришка еще
не спал и до того рассвирепел, что на этот раз она струсила.
Он любил быть «счастливым» — вот и все.
Однажды прошел было слух, что он безнадежно влюбился в известную в то время лоретку (так назывались тогдашние кокотки), обладание которой оказалось ему
не по средствам, но на мой вопрос об этом он очень резонно ответил...
— Женщина для меня святыня, —
однажды сказал он мне, — я боюсь коснуться этой святыни, чтобы каким-нибудь неосторожным выражением
не оскорбить ее. И потому храню молчание.
Петербург был переполнен наезжими провинциалами. Все, у кого водилась лишняя деньга, или кто имел возможность занять, — все устремлялись в Петербург, к источнику. Одни приезжали из любопытства, другие — потому, что уж очень забавными казались"благие начинания", о которых чуть
не ежедневно возвещала печать; третьи, наконец, — в смутном предвидении какой-то угрозы. Крутицын был тоже в числе приезжих, и
однажды, в театре, я услыхал сзади знакомый голос...
И скажу без хвастовства, что сознательно против
однажды усвоенной regie de conduite [линия поведения (франц.)]
не поступал.
В первый раз пришлось ему постичь истинный смысл слова «борьба», но,
однажды сознав необходимость участия этого элемента в человеческой деятельности, он уже
не остановился перед ним, хотя, по обычаю всех ищущих душевного мира людей, принял его под другим наименованием.
Однажды, однако ж, я
не вытерпел и спросил его...
К счастию, Имярек, по самой природе своей, по всему складу своей жизненной деятельности,
не мог
не остаться верным той музе, которая,
однажды озарив его существование, уже
не оставляла его. У него и других слов
не было, кроме тех, которые охарактеризовали его деятельность, так что если бы он даже хотел сказать нечто иное, то запутался бы в своих усилиях. Одного бы
не досказал, в другом перешел бы за черту и, в конце концов, еще более усилил бы раздражение.
Независимо от того, что намеченные носы
не всегда охотно подчинялись операции вождения, необходимо было,
однажды вступив на стезю уступок, улаживаний и урезываний, поступаться более цельными убеждениями, изменять им. «Носы» подозрительны и требуют, чтобы вожаки отдавались им всецело, так сказать,
не отлучались от них.