Неточные совпадения
Читатель представляет собой тот устой, на котором всецело зиждется деятельность
писателя; он — единственный объект, ради которого горит писательская
мысль. Убежденность
писателя питается исключительно уверенностью в восприимчивости читателей, и там, где этого условия не существует, литературная деятельность представляет собой не что иное, как беспредельное поле, поросшее волчецом, на обнаженном пространстве которого бесцельно раздается голос, вопиющий в пустыне.
Ежели в стране уже образовалась восприимчивая читательская среда, способная не только прислушиваться к трепетаниям человеческой
мысли, но и свободно выражать свою восприимчивость, —
писатель чувствует себя бодрым и сильным.
Звуча наудачу, речь
писателя превращается в назойливое сотрясание воздуха. Слово утрачивает ясность, внутреннее содержание
мысли ограничивается и суживается. Только один вопрос стоит вполне определенно: к чему растрачивается пламя души? Кого оно греет? на кого проливает свой свет?
Нередко убежденного
писателя обступает целая толпа доброжелателей, которые выпытывают его
мысль и, успев в своем предательском предприятии, отдают эту
мысль, — разумеется, снабженную своеобразными комментариями, — в жертву поруганию.
История культуры объяснит нам побуждения и условия жизни и
мысли писателя или реформатора. Мы узнаем, что Лютер имел вспыльчивый характер и говорил такие-то речи: узнаем, что Руссо был недоверчив и писал такие-то книжки; но не узнаем мы, отчего после реформации резались народы и отчего, во время французской революции, люди казнили друг друга.
Неточные совпадения
Можно сказать, что не столько радовался ученик, когда пред ним раскрывалась какая-<нибудь> труднейшая фраза и обнаруживается настоящий смысл
мысли великого
писателя, как радовался он, когда пред ним распутывалось запутаннейшее дело.
Самгин все замедлял шаг, рассчитывая, что густой поток людей обтечет его и освободит, но люди все шли, бесконечно шли, поталкивая его вперед. Его уже ничто не удерживало в толпе, ничто не интересовало; изредка все еще мелькали знакомые лица, не вызывая никаких впечатлений, никаких
мыслей. Вот прошла Алина под руку с Макаровым, Дуняша с Лютовым, синещекий адвокат. Мелькнуло еще знакомое лицо, кажется, — Туробоев и с ним один из модных
писателей, красивый брюнет.
— Пророками — и надолго! — будут двое: Леонид Андреев и Сологуб, а за ними пойдут и другие, вот увидишь! Андреев —
писатель, небывалый у нас по смелости, а что он грубоват — это не беда! От этого он только понятнее для всех. Ты, Клим Иванович, напрасно морщишься, — Андреев очень самобытен и силен. Разумеется, попроще Достоевского в
мыслях, но, может быть, это потому, что он — цельнее. Читать его всегда очень любопытно, хотя заранее знаешь, что он скажет еще одно — нет! — Усмехаясь, она подмигнула:
Иногда Самгину казалось, что Леонид Андреев досказывает до конца некоторые его
мысли, огрубляя, упрощая их, и что этот
писатель грубит иронически, мстительно.
Русская народная жизнь с ее мистическими сектами, и русская литература, и русская
мысль, и жуткая судьба русских
писателей, и судьба русской интеллигенции, оторвавшейся от почвы и в то же время столь характерно национальной, все, все дает нам право утверждать тот тезис, что Россия — страна бесконечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей, страна мятежная и жуткая в своей стихийности, в своем народном дионисизме, не желающем знать формы.