Неточные совпадения
Возьмем теперь другой пример: образование. Не о высшей культуре
идет здесь речь, а просто о школе. Школа приготовляет человека
к восприятию знания: она дает
ему основные элементы
его. Это достаточно указывает, какая тесная связь существует между школой и знанием.
Таким образом, губерния постепенно приводится
к тому томительному однообразию, которое не допускает ни обмена мыслей, ни живой деятельности. Вся она твердит одни и те же подневольные слова, не сознавая
их значения и только руководствуясь одним соображением: что эти слова
идут ходко на жизненном рынке.
Случайно или не случайно, но с окончанием баттенберговских похождений затихли и европейские концерты. Визиты, встречи и совещания прекратились, и все разъехались по домам. Начинается зимняя работа; настает время собирать материалы и готовиться
к концертам будущего лета. Так
оно и
пойдет колесом, покуда есть налицо человек (имярек), который держит всю Европу в испуге и смуте. А исчезнет со сцены этот имярек, на месте
его появится другой, третий.
Сенокос обыкновенно убирается помочью; но между этою помочью и тою, которую устраивает хозяйственный мужичок, существует громадная разница. Мужичок приглашает таких же хозяйственных мужиков-соседей, как
он сам; работа у
них кипит, потому что
они взаимно друг с другом чередуются. Нынешнее воскресенье у
него помочь; в следующий праздничный день
он сам
идет на помочь
к соседу. Священник обращается за помочью ко всему миру; все обещают, а назавтра добрая половила не явится.
Как ни просто держит себя священник, все же
он не свой брат, — без нужды мужик
к нему не
пойдет.
Конон Лукич подкрадывался
к ней издалека, еще в то время, когда только что
пошли слухи о предстоящей крестьянской передряге (так называет
он упразднение крепостной зависимости).
Заглянемте утром в
его квартиру. Это очень уютное гнездышко, которое француз-лакей Шарль содержит в величайшей опрятности. Это для
него тем легче, что хозяина почти целый день нет дома, и, стало быть, обязанности
его не
идут дальше утра и возобновляются только
к ночи. Остальное время
он свободен и шалопайничает не плоше самого Ростокина.
Разумеется, Сережа ничего этого не знает, да и знать
ему, признаться, не нужно. Да и вообще ничего
ему не нужно, ровно ничего. Никакой интерес
его не тревожит, потому что
он даже не понимает значения слова «интерес»; никакой истины
он не ищет, потому что с самого дня выхода из школы не слыхал даже, чтоб кто-нибудь произнес при
нем это слово. Разве у Бореля и у Донона говорят об истине? Разве в"Кипрской красавице"или в"Дочери фараона"
идет речь об убеждениях, о честности, о любви
к родной стране?
— Теперича
его в пот вгонит, — утешала Авдотья, — а
к утру потом болезнь и выгонит. Посидит денька два дома, а потом и, опять молодцом на службу
пойдет!
Анализировать эти факты, в связи с другими жизненными явлениями,
он вообще не способен, но, кроме того, ненавистник, услыхав о такой претензии, пожалуй, так цыркнет, что и ног не унесешь. Нет, лучше уж молча
идти за течением, благо ненавистник благодаря кумовству относится
к нему благодушно и скорее в шутливом тоне, нежели серьезно, напоминает о недавних проказах.
Он живет изо дня в день; ничего не провидит, и только практика может вызвать
его из оцепенения. Когда наступит время для практических применений, когда
к нему принесут окладной лист, или сын
его, с заплаканными глазами, прибежит из школы — только тогда
он вспомнит, что нечто читал, да не догадался подумать. Но и тут
его успокоит соображение: зачем думать? все равно плетью обуха не перешибешь! — "Ступай, Петя, в школу — терпи!""Готовь, жена, деньги! Новый налог бог
послал!"
Постом
пошли рауты; но Братцевы выезжали не часто, потому что
к ним начал ездить князь Сампантрё. Наконец, на святой,
он приехал утром, спросил Софью Михайловну и открылся ей. Верочка в это время сидела в своем гнездышке (un vrai nid de colibri [настоящее гнездышко колибри (франц.)]), как вдруг maman, вся взволнованная, вбежала
к ней.
Когда приехал доктор, она
пошла к больному вместе с
ним; но доктор, осмотрев пациента, объявил, что
он безнадежен, и таких средств, которые могли бы восстановить здоровье Мирона, у
него, доктора, в распоряжении не имеется.
—
Пойдем к отцу… теперь! — сказала она, — мне хочется показать тебя
ему!
Она должна была согласиться, и
он уехал. Долго глядела она вслед пролетке, которая увозила
его, и всякий раз, как
он оборачивался, махала
ему платком. Наконец облако пыли скрыло и экипаж и седока. Тогда она
пошла к отцу, встала на колени у
его ног и заплакала.
Вечером ей стало невыносимо скучно в ожидании завтрашнего дня. Она одиноко сидела в той самой аллее, где произошло признание, и вдруг ей пришло на мысль
пойти к Семигорову. Она дошла до самой
его усадьбы, но войти не решилась, а только заглянула в окно.
Он некоторое время ходил в волнении по комнате, но потом сел
к письменному столу и начал писать. Ей сделалось совестно своей нескромности, и она убежала.
Чем же отвечает на эту бесшабашность общее течение жизни? Отворачивается ли
оно от нее или
идет ей навстречу? На этот вопрос я не могу дать вполне определенного ответа. Думаю, однако ж, что современная жизнь настолько заражена тлением всякого рода крох, что одно лишнее зловоние не составляет счета. Мелочи до такой степени переполнили ее и перепутались между собою, что критическое отношение
к ним сделалось трудным. Приходится принимать
их — только и всего.
Практика, установившаяся на Западе и не отказывающаяся ни от эмпиреев, ни от низменностей, положила конец колебаниям Перебоева.
Он сказал себе:"Ежели так поступают на Западе, где адвокатура имеет за собой исторический опыт, ежели там общее не мешает частному, то тем более подобный образ действий может быть применен
к нам. У западных адвокатов золотой век недалеко впереди виднеется, а
они и
его не боятся; а у нас и этой узды,
слава богу, нет. С богом! — только и всего".
— Вы
пойдете к следователю, — формулировали свое мнение консультанты, обращаясь
к первому вору, — и откажетесь от первого показания; скажите:
он не украл у меня, я сам
ему деньги на сохранение отдал, а
он и не знал, откуда
они ко мне пришли…
— Нынче
они очень смирны сделались. Прежде, бывало, действительно, чуть что — и
пошел дым коромыслом. А в последнее время так сократили себя, так сократили, что даже на удивление. Только и слов:"В нас, брат Семен, не нуждаются;
пошли в ход выродки да выходцы — ну, как-то
они справятся, увидим". А впрочем,
к часу карету приказали, чтобы готова была…
— Чего еще вернее! От Котильона я отправился
к одному приятелю — в контроле старшим ревизором служит."У нас, говорит, сегодня экстренное заседание: хотят в Болгарии единство касс вводить". Оттуда —
к начальнику отделения, в министерстве внутренних дел служит.
Он тоже:"Не знаете ли вы, говорит, человечка такого, которого можно было бы в Журжево исправником
послать?"
Однако и с
ним бывают прорухи. На днях встречаю я
его на Морской;
идет, понуривши голову, и,
к величайшему удивлению… молчит! А это большая в
нем редкость, потому что
он так полон разговора, что ежели нет встречного знакомого, то
он сам себе сообщает новости.
— И сами теперь об этом тужим, да тогда, вишь, мода такая была: все вдруг с места снялись, всей гурьбой
пошли к мировому. И что тогда только было — страсть! И не кормит-то барин, и бьет-то! Всю, то есть, подноготную разом высказали. Пастух у нас жил, вроде как без рассудка. Болонa у
него на лбу выросла, так
он на нее все указывал: болит! А господин Елпатьев на разборку-то не явился. Ну, посредник и выдал всем разом увольнительные свидетельства.
— Как же, сударь, возможно! все-таки… Знал я, по крайней мере, что"свое место"у меня есть. Не позадачится в Москве — опять
к барину: режьте меня на куски, а я оброка добыть не могу! И не что поделают."Ах ты, расподлая твоя душа! выпороть
его!" — только и всего. А теперь я
к кому явлюсь? Тогда у меня хоть церква своя, Спас-преображенья, была —
пойду в воскресенье и помолюсь.
— Это так точно-с. Кончите и уедете. И
к городничему в гости, между прочим, ездите — это тоже… На днях
он именинник будет — целый день по этому случаю пированье у
него пойдет. А мне вот что на ум приходит: где же правду искать? неужто только на гербовом листе она написана?
Так
он и не притронулся
к чаю. Просидел с час на верстаке и
пошел на улицу. Сначала смотрел встречным в глаза довольно нахально, но потом вдруг застыдился, точно
он гнусное дело сделал, за которое на
нем должно лечь несмываемое пятно, — точно не
его кровно обидели, а
он всем, и знакомым и незнакомым, нанес тяжкое оскорбление.
Всю ночь
он шел, терзаемый сознанием безвыходности своего положения, и только
к заутрене (кстати был праздник) достиг цели и прямо зашел в церковь.
— Мне бы, тетенька, денька три отдохнуть, а потом я и опять… — сказал
он. — Что ж такое! в нашем звании почти все так живут. В нашем звании как? — скажет тебе паскуда:"Я полы мыть нанялась", — дойдет до угла — и след простыл. Где была, как и что? — лучше и не допытывайся! Вечером принесет двугривенный — это, дескать, поденщина — и бери. Жениться не следовало — это так; но если уж грех попутал, так ничего не поделаешь; не
пойдешь к попу:"Развенчайте, мол, батюшка!"
— Ворочусь домой и прямо
пойду к Бархатникову шутки шутить. Комедию сломаю —
он двугривенничек даст.
К веселому рабочему и давальцы ласковее. Иному и починиваться не нужно, а
он, за «представление», старую жилетку отыщет:"На, брат, почини!"
Пошел он к купцу Поваляеву и сразу начал шутки шутить.