Надежда, что со временем он обтерпится, что ему не будет «стыдно», оправдалась лишь настолько, насколько он сам напускал на себя бесстыжесть. Сам он, пожалуй, и позабыл бы, но посторонние так бесцеремонно прикасались к его язве, что не
было возможности не страдать."Ах, эта паскуда!" — рычал он внутренно, издали завидев на улице, как Феклинья, нарумяненная и набеленная, шумя крахмальными юбками и шевеля бедрами, стремится в пространство.
Неточные совпадения
Он рассуждает так:"Я выбрался из нужды — стало
быть, и другие имеют
возможность выбраться; а если они не делают этого, то это происходит оттого, что они не умеют управлять собою.
— Нет, и ваша жизнь переполнена крохами, только вы иначе их называете. Что вы теперь делаете? что предстоит вам в будущем? Наверно, вы мечтаете о деятельности, о
возможности быть полезною; но разберите сущность ваших мечтаний, и вы найдете, что там ничего, кроме крох, нет.
В продолжение целой зимы она прожила в чаду беспрерывной сутолоки, не имея
возможности придти в себя, дать себе отчет в своем положении. О будущем она, конечно, не думала: ее будущее составляли те ежемесячные пятнадцать рублей, которые не давали ей погибнуть с голода. Но что такое с нею делается? Предвидела ли она, даже в самые скорбные минуты своего тусклого существования, что ей придется влачить жизнь, которую нельзя
было сравнить ни с чем иным, кроме хронического остолбенения?
В фельетонцах он утверждал, что катанье на тройках
есть признак наступления зимы; что
есть блины с икрой — все равно, что в море купаться; что открытие «Аркадии» и «Ливадии» знаменует наступление весны. Вопросцы он разрабатывал крохотные, но дразнящие, оставляя, однако ж, в запасе лазейку, которая давала бы
возможность отпереться. Вообще принял себе за правило писать бойко и хлестко; ненавидел принципы и убеждения и о писателях этой категории отзывался, что они напускают на публику уныние и скучищу.
Это частое перекочевывание дало ему массу знакомств, которые он тщательно поддерживал, не теряя из вида даже тех товарищей, которые мелькнули мимо него почти на мгновение. Острая память помогала ему припоминать, а чрезвычайная повадливость давала
возможность возобновлять такие знакомства, которых начало, так сказать, терялось во мраке времен. Достаточно
было одной черты, одного смутного воспоминания ("а помните, как мы в форточку курили?"), чтобы восстановить целую картину прошлого.
Петербург
был переполнен наезжими провинциалами. Все, у кого водилась лишняя деньга, или кто имел
возможность занять, — все устремлялись в Петербург, к источнику. Одни приезжали из любопытства, другие — потому, что уж очень забавными казались"благие начинания", о которых чуть не ежедневно возвещала печать; третьи, наконец, — в смутном предвидении какой-то угрозы. Крутицын
был тоже в числе приезжих, и однажды, в театре, я услыхал сзади знакомый голос...
Там только, в этой быстро удалявшейся и переехавшей на другую сторону дороги карете, там только
была возможность разрешения столь мучительно тяготившей его в последнее время загадки его жизни.
— Не увидимся с Ольгой… Боже мой! Ты открыл мне глаза и указал долг, — говорил он, глядя в небо, — где же взять силы? Расстаться! Еще
есть возможность теперь, хотя с болью, зато после не будешь клясть себя, зачем не расстался? А от нее сейчас придут, она хотела прислать… Она не ожидает…
Неточные совпадения
Квартальные не поняли; но во взгляде градоначальника
было нечто до такой степени устраняющее всякую
возможность уклониться от объяснения, что они решились отвечать, даже не понимая вопроса.
Произошло объяснение; откупщик доказывал, что он и прежде
был готов по мере
возможности; Беневоленский же возражал, что он в прежнем неопределенном положении оставаться не может; что такое выражение, как"мера
возможности", ничего не говорит ни уму, ни сердцу и что ясен только закон.
Была ли у них история,
были ли в этой истории моменты, когда они имели
возможность проявить свою самостоятельность? — ничего они не помнили.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я не вижу даже
возможности. Ах, ах, какой ужас! И как тривиально она кричала, — говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может
быть, девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из комнаты.
Алексей Александрович стоял лицом к лицу пред жизнью, пред
возможностью любви в его жене к кому-нибудь кроме его, и это-то казалось ему очень бестолковым и непонятным, потому что это
была сама жизнь.