Неточные совпадения
— Шутка сказать! — восклицали они, — накануне самой „катастрофы“ и какое дело затеяли! Не смеет, изволите видеть, помещик оградить себя от будущих возмутителей! не смеет распорядиться своею собственностью! Слава богу, права-то еще не отняли! что
хочу, то с своим Ванькой и делаю! Вот завтра, как нарушите права, — будет
другой разговор, а покуда аттанде-с!
У него дом больше — такой достался ему при поступлении на место; в этом доме, не считая стряпущей, по крайней мере, две горницы, которые отапливаются зимой «по-чистому», и это требует лишних дров; он круглый год нанимает работницу, а на лето и работника, потому что земли у него больше, а стало быть, больше и скота — одному с попадьей за всем недоглядеть; одежда его и жены дороже стоит,
хотя бы ни он, ни она не имели никаких поползновений к франтовству; для него самовар почти обязателен, да и закуска в запасе имеется, потому что его во всякое время может посетить нечаянный гость: благочинный, ревизор из уездного духовного правления, чиновник, приехавший на следствие или по
другим казенным делам, становой пристав, волостной старшина, наконец, просто проезжий человек, за метелью или непогодой не решающийся продолжать путь.
— Лучше бы ты о себе думал, а
другим предоставил бы жить, как сами
хотят. Никто на тебя не смотрит, никто примера с тебя не берет. Сам видишь! Стало быть, никому и не нужно!
— И прекрасно, мой
друг, делаешь, — хвалит его отец, — и я выслушиваю, когда начальник отделения мне возражает, а иногда и соглашаюсь с ним. И директор мои возражения благосклонно выслушивает. Ну, не
захочет по-моему сделать — его воля! Стало быть, он прав, а я виноват, — из-за чего тут горячку пороть! А чаще всего так бывает, что поспорим-поспорим, да на чем-нибудь середнем и сойдемся!
В летнее время доход уменьшался, за отъездом ученицы; но тогда она приискивала
другую работу,
хотя и подешевле.
— Вот пройдет весенняя сумятица — и вам легче будет, — говорил студент, — поедете домой — там совсем
другой будете. Только в Петербург уж — шабаш! Ежели
хотите учиться, так отправляйтесь в
другое место.
Ничто
другое его не тревожит,
хотя он читает сплошь все напечатанное. Газета говорит о новом налоге, — он не знает, какое действие этот налог произведет, на ком он преимущественно отразится и даже не затронет ли его самого. Газета говорит о новых системах воспитания, — он и тут не знает, в чем заключается ее сущность и не составит ли она несчастие его детей.
Хотя сам по себе простец не склонен к самостоятельной ненависти, но чувство человечности в его сердце не залегло;
хотя в нем нет настолько изобретательности, чтобы отравить жизнь того или
другого субъекта преднамеренным подвохом, но нет и настолько честности, чтобы подать руку помощи.
— Не особенно. Обращаюсь к нему при случае, как и вообще ко всем, кто может помочь. Ах, мой
друг, так нам тяжело, так тяжело! Ты представь себе только это одно:
захотят нас простить — мы живы; не
захотят — погибли. Одна эта мысль… ах!
Очевидно, внутри его существовало два течения: одно — старое, с либеральной закваской,
другое — новейшее, которое шло навстречу карьере. Первое побуждало его не забывать старых
друзей; второе подсказывало, что
хотя не забывать и похвально, но сношения следует поддерживать с осторожностью. Он, разумеется, прибавлял при этом, что осторожность необходима не столько ради карьеры, сколько для того, чтобы…"не погубить дела".
Да и чего
другого ему
хотеть?
И на тех и на
других фигурируют преимущественно сотрудники и ведется откровенная беседа о том, что
хотя подписчик и наклевывается, но следует и еще"поддать жару", чтобы он продолжал приливать.
— И со мной разговор был, — подхватывает
другой, — слышал я, говорит, что у одного из гарсонов ресторана Маньи, в Париже, локон волос Жорж-Занда сохранился, так я
хочу для своих коллекций приобресть. Только дорого, каналья, заломил — пять тысяч франков!
— Да покуда еще не решено, — беззастенчиво лжет Бодрецов, — поговаривают, будто твое превосходительство побеспокоить
хотят, но с
другой стороны графиня Погуляева через барона фон-Фиша хлопочет…
Но на
другой же день он уже ходил угрюмый. Когда он вышел утром за ворота, то увидел, что последние вымазаны дегтем. Значит, по городу уже ходила «слава», так что если бы он и
хотел скрыть свое «бесчестье», то это был бы только напрасный труд. Поэтому он приколотил жену, потом тестя и, пошатываясь как пьяный, полез на верстак. Но от кабака все-таки воздержался.
Молодые люди, не встречаясь в обществе, легко забывали старое однокашничество, и
хотя пожимали
друг другу руки в театре, на улице и т. д., но эти пожатия были чисто формальные.
В наличности этой трещины еще более убедили меня дальнейшие сношения с Крутицыным. С течением времени в квартире его начали появляться «посторонние» личности. И
хотя он очень предупредительно представлял нас
друг другу, но я всегда чувствовал при этом невольную неловкость. Или придешь так, что «посторонняя» личность уже тут, и тогда она немедленно снимается с места и — со словами:"Итак, в таком-то часу…" — удаляется восвояси.
— Pardon! Выражение: «мелочи» — сорвалось у меня с языка. В сущности, я отнюдь не считаю своего «дела» мелочью. Напротив. Очень жалею, что ты затеял весь этот разговор, и даже не
хочу верить, чтобы он мог серьезно тебя интересовать. Будем каждый делать свое дело, как умеем, — вот и все, что нужно. А теперь поговорим о
другом…
В первый раз пришлось ему постичь истинный смысл слова «борьба», но, однажды сознав необходимость участия этого элемента в человеческой деятельности, он уже не остановился перед ним,
хотя, по обычаю всех ищущих душевного мира людей, принял его под
другим наименованием.
И в этом я ему не препятствовал,
хотя, в сущности, держался совсем
другого мнения о хитросплетенной деятельности этого своеобразного гения, запутавшего всю Европу в какие-то невылазные тенета. Но свобода мнений — прежде всего, и мне не без основания думалось: ведь оттого не будет ни хуже, ни лучше, что два русских досужих человека начнут препираться о качествах человека, который простер свои длани на восток и на запад, — так пускай себе…
К счастию, Имярек, по самой природе своей, по всему складу своей жизненной деятельности, не мог не остаться верным той музе, которая, однажды озарив его существование, уже не оставляла его. У него и
других слов не было, кроме тех, которые охарактеризовали его деятельность, так что если бы он даже
хотел сказать нечто иное, то запутался бы в своих усилиях. Одного бы не досказал, в
другом перешел бы за черту и, в конце концов, еще более усилил бы раздражение.