Неточные совпадения
Давидовой корове бог послал теленка,
Ах, теленка!
А
на другой год она принесла
другого теленка.
Ах,
другого!
А
на третий год принесла третьего теленка,
Ах, третьего!
Когда принесла трех телят, то пастор узнал об этом,
Ах, узнал!
И сказал Давиду: ты, Давид, забыл своего пастора,
Ах, забыл!
И за это увел к себе самого большого теленка,
Ах, самого большого!
А Давид остался только с двумя телятами,
Ах, с двумя!
Все это я не во сне видел, а воочию. Я слышал, как провинция наполнялась криком, перекатывавшимся из края в край; я видел и улыбки, и нахмуренные брови; я ощущал их действие
на самом себе. Я помню так называемые «столкновения», в которых один толкался, а
другой думал единственно о том, как бы его не затолкали вконец. Я не только ничего не преувеличиваю, но, скорее, не нахожу настоящих красок.
Пирог съеден, гости разошлись по домам, а
на другой день «свое средство» уже в ходу.
Нужно полагать, что, несмотря
на неудачный конец, он все-таки сохранит благодарную память и предпочтет русскую партию всякой
другой.
Случайно или не случайно, но с окончанием баттенберговских похождений затихли и европейские концерты. Визиты, встречи и совещания прекратились, и все разъехались по домам. Начинается зимняя работа; настает время собирать материалы и готовиться к концертам будущего лета. Так оно и пойдет колесом, покуда есть налицо человек (имярек), который держит всю Европу в испуге и смуте. А исчезнет со сцены этот имярек,
на месте его появится
другой, третий.
Людей продавали и дарили, и целыми деревнями, и поодиночке; отдавали в услужение
друзьям и знакомым; законтрактовывали партиями
на фабрики, заводы, в судовую работу (бурлачество); торговали рекрутскими квитанциями и проч.
Торг заключался. За шестьдесят рублей девку не соглашались сделать несчастной, а за шестьдесят пять — согласились. Синенькую бумажку ее несчастье стоило.
На другой день девке объявляли через старосту, что она — невеста вдовца и должна навсегда покинуть родной дом и родную деревню. Поднимался вой, плач, но «задаток» был уже взят — не отдавать же назад!
Но у редких помещиков барщина отбывалась «брат
на брата»; у большинства — совсем не велось никакого учета, или же последний велся смотря по состоянию погоды и по
другим хозяйственным соображениям.
— Однако догадлив-таки Петр Иванович! — говорил один про кого-нибудь из участвовавших в этой драме: — сдал деревню Чумазому — и прав… ха-ха-ха! — Ну, да и Чумазому это дело не обойдется даром! — подхватывал
другой, — тут все канцелярские крысы добудут ребятишкам
на молочишко… ха-ха-ха! — Выискивались и такие, которые даже в самой попытке защищать закабаленных увидели вредный пример посягательства
на освященные веками права
на чужую собственность, чуть не потрясение основ.
Шли в Сибирь, шли в солдаты, шли в работы
на заводы и фабрики; лили слезы, но шли… Разве такая солидарность со злосчастием мыслима, ежели последнее не представляется обыденною мелочью жизни? И разве не правы были жестокие сердца, говоря: „Помилуйте! или вы не видите, что эти люди живы? А коли живы — стало быть, им ничего
другого и не нужно“…
— А я еще ему
на дорогу целый коробок с провизией послал! — отзовется
другой.
Ревизоры приезжали и уезжали;
на место их приезжали
другие ревизоры и тоже уезжали; губернские чиновные кадры убывали и вновь пополнялись, а слезы все капали да капали…
Надо, стало быть, забыть о неудачах и стараться наверстать
на чем-нибудь
другом.
У него дом больше — такой достался ему при поступлении
на место; в этом доме, не считая стряпущей, по крайней мере, две горницы, которые отапливаются зимой «по-чистому», и это требует лишних дров; он круглый год нанимает работницу, а
на лето и работника, потому что земли у него больше, а стало быть, больше и скота — одному с попадьей за всем недоглядеть; одежда его и жены дороже стоит, хотя бы ни он, ни она не имели никаких поползновений к франтовству; для него самовар почти обязателен, да и закуска в запасе имеется, потому что его во всякое время может посетить нечаянный гость: благочинный, ревизор из уездного духовного правления, чиновник, приехавший
на следствие или по
другим казенным делам, становой пристав, волостной старшина, наконец, просто проезжий человек, за метелью или непогодой не решающийся продолжать путь.
Сенокос обыкновенно убирается помочью; но между этою помочью и тою, которую устраивает хозяйственный мужичок, существует громадная разница. Мужичок приглашает таких же хозяйственных мужиков-соседей, как он сам; работа у них кипит, потому что они взаимно
друг с
другом чередуются. Нынешнее воскресенье у него помочь; в следующий праздничный день он сам идет
на помочь к соседу. Священник обращается за помочью ко всему миру; все обещают, а назавтра добрая половила не явится.
Народ собрался разнокалиберный, работа идет вяло. Поп сам в первой косе идет, но прихожане не торопятся, смотрят
на солнышко и часа через полтора уже намекают, что обедать пора. Уж обнесли однажды по стакану водки и по ломтю хлеба с солью — приходится по
другому обнести, лишь бы отдалить час обеда. Но работа даже и после этого идет всё вялее и вялее; некоторые и косы побросали.
А
на другой день матушка по приходу с лукошком ходит — опять яйца.
Третье, и самое значительное, подспорье — новь. Около Воздвиженья священник ездит по приходу в телеге и собирает новую рожь и овес. Кто насыплет в мешок того и
другого по гарнцу, а кто — и
на два расщедрится. Следом за батюшкой является и матушка — ей тоже по горсточке льняного семени кинут.
— Вон
на Петра Матвеева посмотреть любо! — вторит ему попадья, — старшего сына в запрошлом году женил,
другого — по осени женить собирается. Две новых работницы в доме прибудет. Сам и в город возок сена свезет, сам и купит, и продаст —
на этом одном сколько выгадает! А мы, словно прикованные, сидим у окошка да ждем барышника: какую он цену назначит —
на том и спасибо.
О равнодушном помещике в этом этюде не будет речи, по тем же соображениям, как и о крупном землевладельце: ни тот, ни
другой хозяйственным делом не занимаются. Равнодушный помещик
на скорую руку устроился с крестьянами, оставил за собой пустоша, небольшой кусок лесу, пашню запустил, окна в доме заколотил досками, скот распродал и, поставив во главе выморочного имущества не то управителя, не то сторожа (преимущественно из отставных солдат), уехал.
Помещик перебрался
на одну половину дома, а
другую предоставил в распоряжение плотников и маляров.
— Нет, это коровы такие… Одна корова два года ялова ходит, чайную чашечку в день доит; коров с семь перестарки, остальные — запущены. Всех надо
на мясо продать, все стадо возобновить, да и скотницу прогнать. И быка
другого необходимо купить — теперешнего коровы не любят.
Однако
на другой день он пожелал проверить оценку Анпетова. Выйдя из дому, он увидел, что работник Семен уж похаживает по полю с плужком. Лошадь — белая, Семен в белой рубашке — издали кажет, точно белый лебедь рассекает волны. Но, по мере приближения к пашне, оказывалось, что рубашка
на Семене не совсем белая, а пропитанная потом.
— Лучше бы ты о себе думал, а
другим предоставил бы жить, как сами хотят. Никто
на тебя не смотрит, никто примера с тебя не берет. Сам видишь! Стало быть, никому и не нужно!
Рядом с убежденным помещиком процветает
другой помещик, Конон Лукич Лобков, и процветает достаточно удовлетворительно. Подобно соседу своему, он надеется
на землю и верит, что она даст ему возможность существовать; но возможность эту он ставит в зависимость от множества подспорьев, которые к полеводству вовсе не относятся.
— Мне
на что деньги, — говорит он, —
на свечку богу да
на лампадное маслице у меня и своих хватит! А ты вот что,
друг: с тебя за потраву следует рубль, так ты мне, вместо того, полдесятинки вспаши да сдвой, — ну, и заборони, разумеется, — а уж посею я сам. Так мы с тобой по-хорошему и разойдемся.
Словом сказать, и потравы и порубки не печалят его, а радуют. Всякий нанесенный ему ущерб оценен заблаговременно,
на все установлена определенная такса. Целый день он бродит по полям, по лугам, по лесу, ничего не пропустит и словно чутьем угадает виновного. Даже ночью одним ухом спит, а
другим — прислушивается.
— Всё
на гулянках да
на гулянках! — и то круглый год гуляем у вас, словно
на барщине! — возражают мужички, — вы бы лучше, как и
другие, Конон Лукич: за деньги либо исполу…
Есть два сына: один —
на Кавказе ротным командиром служит,
другой — в моряках.
Выше я сказал, что он напомнит дяде Семену о существовании заброшенного тележного рыдвана, но одновременно с этим он прочтет дяде Авдею наставление, что вести
на базар последнюю животину — значит окончательно разорить дом, что можно потерпеть, оборотиться и т. д. Вообще, где следует, он нажмет, а где следует, и отдохнуть даст. Дать мужику без резону потачку — он нос задерет; но, с
другой стороны, дать захудалому отдохнуть — он и опять исподволь обрастет. И опять его стриги, сколько хочется.
a la guerre comme a la guerre! [
на войне как
на войне! (франц.)] — приходится урвать час-другой от сна, чтоб не огорчить
друзей.
Изредка,
на досуге, он перечитывает то один, то
другой проект и от времени до времени глубокомысленно восклицает...
В одном месте хлеб не убран, в
другом — не засеян; там молотьба прекратилась, тут льют дожди, хлеб гниет
на корню — разве это приятно?
Точно
на другой день ожидается светопреставление.
В свое время он умрет, и прах его с надлежащею помпой отвезут сначала
на варшавский вокзал, а потом в родовое имение, где похоронены останки его предков. А
на другой день в газетах появится его некролог...
"Вчера скончался Сергей Семенович Ростокин, один из самых ревностных реформаторов последнего времени. Еще накануне он беседовал с
друзьями об одном проекте, который составлял предмет его постоянных забот, и в этой беседе, внезапно,
на порвавшемся слове, застигла его смерть… Мир праху твоему, честный труженик!"
— Мне что делается! я уж стар, и умру, так удивительного не будет… А ты береги свое здоровье, мой
друг! это — первое наше благо. Умру, так вся семья
на твоих руках останется. Ну, а по службе как?
Теория, мой
друг, окраску человеку дает, клеймо кладет
на его деятельность — ну, и смотри
на дело с точки зрения этой окраски, только не выставляй ее.
— И прекрасно, мой
друг, делаешь, — хвалит его отец, — и я выслушиваю, когда начальник отделения мне возражает, а иногда и соглашаюсь с ним. И директор мои возражения благосклонно выслушивает. Ну, не захочет по-моему сделать — его воля! Стало быть, он прав, а я виноват, — из-за чего тут горячку пороть! А чаще всего так бывает, что поспорим-поспорим, да
на чем-нибудь середнем и сойдемся!
И
на другой день, урвавши четверть часа у прогулки, он зашел к Сереже и застал его в самом разгаре туалетной деятельности.
— Я в нем уверен, — говорил старик Люберцев, — в нем наша, люберцевская кровь. Батюшка у меня умер
на службе, я —
на службе умру, и он пойдет по нашим следам. Старайся, мой
друг, воздерживаться от теорий, а паче всего от поэзии… ну ее! Держись фактов — это в нашем деле главное. А пуще всего пекись об здоровье. Береги себя,
друг мой, не искушайся! Ведь ты здоров?
Его радовало, что сын здоров, что он
на виду, — ничего
другого он не желал.
Пили чай, съедали принесенную закуску и засыпали, чтобы
на другой день, около десяти часов утра, разойтись.
— Покуда — ничего. В департаменте даже говорят, что меня столоначальником сделают. Полторы тысячи — ведь это куш. Правда, что тогда от частной службы отказаться придется, потому что и
на дому казенной работы по вечерам довольно будет, но что-нибудь легонькое все-таки и посторонним трудом можно будет заработать, рубликов хоть
на триста. Квартиру наймем; ты только вечером
на уроки станешь ходить, а по утрам дома будешь сидеть; хозяйство свое заведем — живут же
другие!
— Ах, боюсь я — особенно этот бухгалтер… Придется опять просить, кланяться, хлопотать, а время между тем летит. Один день пройдет — нет работы,
другой — нет работы, и каждый день урезывай себя, рассчитывай, как прожить дольше… Устанешь хуже, чем
на работе. Ах, боюсь!
— Кандидатов слишком довольно.
На каждое место десять — двадцать человек,
друг у дружки так и рвут. И чем больше нужды, тем труднее: нынче и к месту-то пристроиться легче тому, у кого особенной нужды нет. Доверия больше, коли человек не жмется, вольной ногой в квартиру к нанимателю входит. Одёжа нужна хорошая, вид откровенный. А коли этого нет, так хошь сто лет грани мостовую — ничего не получишь. Нет, ежели у кого родители есть — самое святое дело под крылышком у них смирно сидеть.
— Хотение-то наше не для всех вразумительно. Деньги нужно добыть, чтоб хотенье выполнить, а они
на мостовой не валяются. Есть нужно, приют нужен, да и за ученье, само собой, заплати.
На пожертвования надежда плоха, потому нынче и без того все испрожертвовались. Туда десять целковых, в
другое место десять целковых — ан, под конец, и скучно!
На другой же день начались похождения Чудинова. Прежде всего он отправился в контору газеты и подал объявление об уроке, причем упомянул об основательном знании древних языков, а равно и о том, что не прочь и от переписки. Потом явился в правление университета, подал прошение и получил ответ, что он обязывается держать проверочный экзамен.
По примеру
других, он обмундировался и
на первых же порах убедился в справедливости отзыва его нового знакомца по нумерам.
Но когда он
на другой день вечером явился
на урок, то ему сказал швейцар, что утром приходил
другой студент, взял двадцать рублей и получил предпочтение.