Неточные совпадения
Зато,
часа через два, когда семейный обед готов, хозяйка заботливо закутывает печь, и
в избе делается светло и тепло.
Народ собрался разнокалиберный, работа идет вяло. Поп сам
в первой косе идет, но прихожане не торопятся, смотрят на солнышко и
часа через полтора уже намекают, что обедать пора. Уж обнесли однажды по стакану водки и по ломтю хлеба с солью — приходится по другому обнести, лишь бы отдалить
час обеда. Но работа даже и после этого идет всё вялее и вялее; некоторые и косы побросали.
Пошутит прохожий, пошутит и сам продавец, пошутит и мироед — так на шутке и помирятся. Расчет будет сделан все-таки, как мироеду хочется; но,
в добрый
час, он и косушку поднести не прочь.
И когда роковой
час наступил, то он, дав барину время разделаться с крестьянами,
в самый день получения выкупной ссуды бросил его на произвол судьбы.
В два
часа садился
в собственную эгоистку и ехал завтракать к Дюсо; там встречался со стаею таких же шалопаев и условливался насчет остального дня;
в четыре
часа выходил на Невский, улыбался проезжавшим мимо кокоткам и жал руки знакомым;
в шесть
часов обедал у того же неизменного Дюсо, а
в праздники — у ma tante; [тетушки (франц.)] вечер проводил
в балете, а оттуда, купно с прочими шалопаями, закатывался на долгое ночное бдение туда же, к Дюсо.
Он еще продолжал гулять
в урочный
час по Невскому, распахнув на груди пальто
в трескучий мороз, но уже начинал чувствовать некоторые телесные изъяны.
"На днях умер Иван Иваныч Обносков, известный
в нашем светском обществе как милый и неистощимый собеседник. До конца жизни он сохранил веселость и добродушный юмор, который нередко, впрочем, заставлял призадумываться. Никто и не подозревал, что ему уж семьдесят лет, до такой степени все привыкли видеть его
в урочный
час на Невском проспекте бодрым и приветливым. Еще накануне его там видели. Мир праху твоему, незлобивый старик!"
До десяти
часов в квартире царствует тишина. Шарль пьет кофе и перемигивается через двор с мастерицами швейного магазина. Но
в то же время он чутко прислушивается.
— Ах, как я тебе завидую, и тебе, и всем вам, благородным и преданным… но только немножко нетерпеливым!.. С каким бы удовольствием я сопровождал тебя, и вот… Долг приковал меня здесь, и до шести
часов я нахожусь
в плену… Ты думаешь, мне дешево достается мое возвышенье?
Вечер заканчивается, по преимуществу,
в балете или у французов; а потом опять к Борелю, где ждет ужин, который длится до двух или трех
часов ночи.
Все он делал систематически, не торопясь; с вечера расписывал завтрашние шестнадцать
часов на клетки, и везде поспевал
в свое время.
Вставал аккуратно
в девять
часов и сам делал свой несложный туалет.
В одиннадцать
часов он выходил на прогулку. Помня завет отца, он охранял свое здоровье от всяких случайностей. Он инстинктивно любил жизнь, хотя еще не знал ее. Поэтому он был
в высшей степени аккуратен и умерен
в гигиеническом смысле и считал часовую утреннюю прогулку одним из главных предохранительных условий
в этом отношении. На прогулке он нередко встречался с отцом (он даже искал этих встреч), которому тоже предписаны были ежедневные прогулки для предупреждения излишнего расположения к дебелости.
В этих присматриваньях идет время до шести
часов. Скучное, тягучее время, но Люберцев бодро высиживает его, и не потому, что — кто знает? вдруг случится
в нем надобность! — а просто потому, что он сознает себя одною из составных частей этой машины, функции которой совершаются сами собой. Затем нелишнее, конечно, чтобы и директор видел, что он готов и ждет только мановения.
Вечер,
часов с девяти, Люберцев проводит
в кругу товарищей, но не таких шалопаев, как Ростокин (он с ним почти не встречается), а таких же основательных и солидных, как и он сам.
И на другой день, урвавши четверть
часа у прогулки, он зашел к Сереже и застал его
в самом разгаре туалетной деятельности.
Стоит только сходить за четыре версты — ноги-то свои, не купленные! — за курицей, за сигом, стоит выждать
часа два у окна, пока появится во дворе знакомый разносчик, — и дело
в шляпе.
Сделавшись мужем и женой, они не оставили ни прежних привычек, ни бездомовой жизни; обедали
в определенный
час в кухмистерской, продолжали жить
в меблированных нумерах, где занимали две комнаты, и, кроме того, обязаны были иметь карманные деньги на извозчика, на завтрак, на подачки сторожам и нумерной прислуге и на прочую мелочь.
Сходились они обыкновенно за обедом
в кухмистерской и дома
в поздний
час.
К двум
часам ночи он был весь
в огне и разбудил жену.
Утром,
часу в девятом, как только на дворе побелело, Надежда Владимировна побежала за доктором; но последний был еще
в постели и выслал сказать, что приедет
в одиннадцать
часов.
В одиннадцать
часов приехал доктор, осмотрел больного и осторожно заявил, что Черезов безнадежен.
В шесть
часов вечера его не стало. Черезовская удача до такой степени изменила, что он не воспользовался даже льготным сроком, который на казенной службе дается заболевшим чиновникам. Надежда Владимировна совсем растерялась. Ей не приходило
в голову, что нужно обрядить умершего, послать за гробовщиком, положить покойника на стол и пригласить псаломщика. Все это сделала за нее Авдотья.
Указанные нумера помещались
в четвертом этаже громадного дома. Его встретила
в дверях сама хозяйка, чистенькая старушка лет под шестьдесят. Было около десяти
часов, и нумера пустели;
в коридоре то и дело сновали уходящие жильцы.
— Обед будет из двух блюд: суп и мясное блюдо, — продолжала хозяйка. — Считается
в двадцать копеек; а ежели третье блюдо закажете — прибавка 15 копеек. Обедают
в общей столовой между пятью и шестью
часами, как кто удосужается. Остальные девять рублей — за квартиру. Мелочных расходов прислуге, дворнику — рубля два
в месяц наберется. Чай — ваш, свечи — тоже ваши. Вы место искать приехали?
Семь
часов вечера. Чудинов лежит
в постели; лицо у него
в поту;
в теле чувствуется то озноб, то жар; у изголовья его сидит Анна Ивановна и вяжет чулок.
В полузабытьи ему представляется то светлый дух с светочем
в руках, то злобная парка с смердящим факелом. Это — «ученье», ради которого он оставил родной кров.
За всем тем он понимает, что
час ликвидации настал.
В былое время он без церемоний сказал бы ненавистнику: пустое, кум, мелешь! А теперь обязывается выслушивать его, стараясь не проронить ни одного слова и даже опасаясь рассердить его двусмысленным выражением
в лице. Факты налицо, и какие факты!
В дом взяли немку, так как немки (кроме гамбургских) исстари пользуются репутацией добродетельных. Француженка и англичанка (тоже вновь приусловленные) должны были приходить лишь
в определенные дни и
часы.
Целый
час они провели
в взаимных признаниях и
в задушевной беседе о предстоящих радостях жизни.
Квартира была готовая, и она устроилась
в ней, как могла, хотя каждый день выгонял ее
часа на два из дома угар.
Ученье началось. Набралось до сорока мальчиков, которые наполнили школу шумом и гамом. Некоторые были уж на возрасте и довольно нахально смотрели
в глаза учительнице. Вообще ее испытывали, прерывали во время объяснений, кричали, подражали зверям. Она старалась делать вид, что не обращает внимания, но это ей стоило немалых усилий. Под конец у нее до того разболелась голова, что она едва дождалась конца двух
часов,
в продолжение которых шло ученье.
Корреспонденция эта была единственным звеном, связывающим ее с живым миром; она одна напоминала сироте, что у нее есть где-то свое гнездо, и
в нем своя церковь,
в которой старая тетка молится о ней, Лидочке, и с нетерпением ждет
часа, когда она появится
в свете и — кто знает — быть может, составит блестящую партию…
Было уже одиннадцать
часов, но Настенька еще нежилась
в постели. Разумеется, она была очень рада приходу Лидочки.
— Ты очень хорошо сделала, что пораньше приехала, — сказала она, — а то мы не успели бы наговориться. Представь себе, у меня целый день занят!
В два
часа — кататься, потом с визитами, обедаем у тети Головковой, вечером —
в театр. Ах, ты не можешь себе представить, как уморительно играет
в Михайловском театре Берне!
Верховцевы сходили по лестнице, когда Лидочка поднималась к ним. Впрочем, они уезжали не надолго — всего три-четыре визита, и просили Лидочку подождать. Она вошла
в пустынную гостиную и села у стола с альбомами. Пересмотрела все — один за другим, а Верховцевых все нет как нет. Но Лидочка не обижалась; только ей очень хотелось есть, потому что институтский день начинается рано, и она, кроме того, сделала порядочный моцион. Наконец,
часов около пяти, Верочка воротилась.
Нередко приезжали
в институт, осматривали знакомые комнаты и засаживались на четверть
часа в каморке у старой товарки.
Когда ей было уже за тридцать, ей предложили место классной дамы. Разумеется, она приняла с благодарностью и дала себе слово сделаться достойною оказанного ей отличия. Даже старалась быть строгою, как это ей рекомендовали, но никак не могла. Сама заводила
в рекреационные
часы игры с девицами, бегала и кружилась с ними, несмотря на то, что тугой и высокий корсет очень мешал ей. Начальство, видя это, покачивало головой, но наконец махнуло рукой, убедясь, что никаких беспорядков из этого не выходило.
Наконец наступил
час расставания. Как и при собственном выходе из института, Лидия Степановна стояла
в швейцарской и провожала уезжавших.
Около
часу дня
в кабинет начинает приливать набранное
в типографии для завтрашнего нумера лганье.
Он смотрит на вывешенную на стене табличку и бормочет:"
В 2
часа в коммерческом суде дело по спору о подлинности векселя
в две тысячи рублей… гм!..
В 31/2
часа дело
в окружном суде о краже со взломом рубля семидесяти копеек…
Это —
час приема; Перебоев заглядывает
в клиентскую, где ожидает дама,
в сопровождении шестилетнего сына, и двое мужчин.
Перебоев задумывается. Целых два
часа он употребил на пустяки, а между тем два клиента словно сквозь землю провалились. Может быть,
в них-то и есть вся суть; может быть, на них-то и удалось бы заработать… Всегда с ним так… Третьего дня тоже какая-то дурища задержала, а серьезный клиент ждал, ждал и ушел. Полтораста рубликов — хорош заработок! Вчера — ничего, третьего дня — ничего, сегодня — полторы сотни.
Перебоев возвратился домой
часа в два ночи,
в подпитии. Бросая
в ящик письменного стола деньги, он, однако ж, сосчитал, что сегодня заработано триста рублей. Затем поспешно разделся и бросился
в постель, бормоча...
Губернатор, поехавши
в губернию по ревизии, вынужден был на одном перевозе прождать целых два
часа, а через один мост переходить пешком, покуда экипаж переезжал вброд: это уж не заря, не солнце, а факт.
Покуда кругом все бездействует и безмолвствует, Афанасью Аркадьичу Бодрецову и дела по горло, и наговориться он досыта не может. Весь город ему знаком, — с утра до вечера он бегает. То нырнет куда-то, то опять вынырнет. Пока другие корпят за работой
в канцеляриях и конторах, он собирает материалы для ходячей газеты, которая,
в его лице, появляется
в определенные
часы дня на Невском и бесплатно сообщает новости дня.
Таким образом все объясняется. Никому не приходит
в голову назвать Бодрецова лжецом; напротив, большинство думает:"А ведь и
в самом деле, у нас всегда так; сию минуту верно, через пять минут неверно, а через четверть
часа — опять верно". Не может же,
в самом деле, Афанасий Аркадьич каждые пять минут знать истинное положение вещей. Будет с него и того, что он хоть на десять минут сумел заинтересовать общественное мнение и наполнить досуг праздных людей.
Последнее, впрочем,
в значительной мере упрощало его задачу, ибо ежели есть
в запасе такой твердый оплот, как неожиданность, то ложь перестает быть ложью и находит для себя полное оправдание
в словах:"Помилуйте! — два
часа тому назад я сам собственными ушами слышал!"
— Нынче они очень смирны сделались. Прежде, бывало, действительно, чуть что — и пошел дым коромыслом. А
в последнее время так сократили себя, так сократили, что даже на удивление. Только и слов:"
В нас, брат Семен, не нуждаются; пошли
в ход выродки да выходцы — ну, как-то они справятся, увидим". А впрочем, к
часу карету приказали, чтобы готова была…
Так он и не притронулся к чаю. Просидел с
час на верстаке и пошел на улицу. Сначала смотрел встречным
в глаза довольно нахально, но потом вдруг застыдился, точно он гнусное дело сделал, за которое на нем должно лечь несмываемое пятно, — точно не его кровно обидели, а он всем, и знакомым и незнакомым, нанес тяжкое оскорбление.