Неточные совпадения
Тем
не менее даже и по этим скудным фактам оказывается возможным уловить физиономию города и уследить, как в
его истории отражались разнообразные перемены, одновременно происходившие в высших сферах.
Внешность «Летописца» имеет вид самый настоящий, то есть такой, который
не позволяет ни на минуту усомниться в
его подлинности; листы
его так же желты и испещрены каракулями, так же изъедены мышами и загажены мухами, как и листы любого памятника погодинского древлехранилища.
Издатель
не счел, однако ж, себя вправе утаить эти подробности; напротив того,
он думает, что возможность подобных фактов в прошедшем еще с большею ясностью укажет читателю на ту бездну, которая отделяет нас от
него.
Сверх того, издателем руководила и та мысль, что фантастичность рассказов нимало
не устраняет
их административно-воспитательного значения и что опрометчивая самонадеянность летающего градоначальника может даже и теперь послужить спасительным предостережением для тех из современных администраторов, которые
не желают быть преждевременно уволенными от должности.
Во всяком случае, в видах предотвращения злонамеренных толкований, издатель считает долгом оговориться, что весь
его труд в настоящем случае заключается только в том, что
он исправил тяжелый и устарелый слог «Летописца» и имел надлежащий надзор за орфографией, нимало
не касаясь самого содержания летописи. С первой минуты до последней издателя
не покидал грозный образ Михаила Петровича Погодина, и это одно уже может служить ручательством, с каким почтительным трепетом
он относился к своей задаче.
Но страннее всего, что
он был незнаком даже со стихами Державина: Калигула! твой конь в сенате
Не мог сиять, сияя в злате: Сияют добрые дела!
Смешно и нелепо даже помыслить таковую нескладицу, а
не то чтобы оную вслух проповедовать, как делают некоторые вольнолюбцы, которые потому свои мысли вольными полагают, что
они у
них в голове, словно мухи без пристанища, там и сям вольно летают.
Но сие же самое соответствие, с другой стороны, служит и
не малым, для летописателя, облегчением. Ибо в чем состоит, собственно, задача
его? В том ли, чтобы критиковать или порицать? Нет,
не в том. В том ли, чтобы рассуждать? Нет, и
не в этом. В чем же? А в том, легкодумный вольнодумец, чтобы быть лишь изобразителем означенного соответствия и об оном предать потомству в надлежащее назидание.
И еще скажу: летопись сию преемственно слагали четыре архивариуса: Мишка Тряпичкин, да Мишка Тряпичкин другой, да Митька Смирномордов, да я, смиренный Павлушка, Маслобойников сын. Причем единую имели опаску, дабы
не попали наши тетрадки к г. Бартеневу и дабы
не напечатал
он их в своем «Архиве». А затем богу слава и разглагольствию моему конец.
«
Не хочу я, подобно Костомарову, серым волком рыскать по земли, ни, подобно Соловьеву, шизым орлом ширять под облакы, ни, подобно Пыпину, растекаться мыслью по древу, но хочу ущекотать прелюбезных мне глуповцев, показав миру
их славные дела и предобрый тот корень, от которого знаменитое сие древо произросло и ветвями своими всю землю покрыло».
Искали, искали
они князя и чуть-чуть в трех соснах
не заблудилися, да, спасибо, случился тут пошехонец-слепород, который эти три сосны как свои пять пальцев знал.
Он вывел
их на торную дорогу и привел прямо к князю на двор.
— Нет,
не я! у тебя
он и на носу-то сидел!
Тогда князь, видя, что
они и здесь, перед лицом
его, своей розни
не покидают, сильно распалился и начал учить
их жезлом.
— Глупые вы, глупые! — сказал
он, —
не головотяпами следует вам по делам вашим называться, а глуповцами!
Не хочу я володеть глупыми! а ищите такого князя, какого нет в свете глупее, — и тот будет володеть вами.
— Что же! — возражали
они, — нам глупый-то князь, пожалуй, еще лучше будет! Сейчас мы
ему коврижку в руки: жуй, а нас
не замай!
Шли
они по ровному месту три года и три дня, и всё никуда прийти
не могли. Наконец, однако, дошли до болота. Видят, стоит на краю болота чухломец-рукосуй, рукавицы торчат за поясом, а
он других ищет.
—
Не знаешь ли, любезный рукосуюшко, где бы нам такого князя сыскать, чтобы
не было
его в свете глупее? — взмолились головотяпы.
Бросились
они все разом в болото, и больше половины
их тут потопло («многие за землю свою поревновали», говорит летописец); наконец, вылезли из трясины и видят: на другом краю болотины, прямо перед
ними, сидит сам князь — да глупый-преглупый! Сидит и ест пряники писаные. Обрадовались головотяпы: вот так князь! лучшего и желать нам
не надо!
— Мы щуку с яиц согнали, мы Волгу толокном замесили… — начали было перечислять головотяпы, но князь
не захотел и слушать
их.
— Я уж на что глуп, — сказал
он, — а вы еще глупее меня! Разве щука сидит на яйцах? или можно разве вольную реку толокном месить? Нет,
не головотяпами следует вам называться, а глуповцами!
Не хочу я володеть вами, а ищите вы себе такого князя, какого нет в свете глупее, — и тот будет володеть вами!
— Есть у меня, — сказал
он, — друг-приятель, по прозванью вор-новото́р, уж если экая выжига князя
не сыщет, так судите вы меня судом милостивым, рубите с плеч мою голову бесталанную!
Видят головотяпы, что вор-новотор кругом на кривой
их объехал, а на попятный уж
не смеют.
— Это, брат,
не то, что с «кособрюхими» лбами тяпаться! нет, тут, брат, ответ подай: каков таков человек? какого чину и звания? — гуторят
они меж собой.
А вор-новотор этим временем дошел до самого князя, снял перед
ним шапочку соболиную и стал
ему тайные слова на ухо говорить. Долго
они шептались, а про что —
не слыхать. Только и почуяли головотяпы, как вор-новотор говорил: «Драть
их, ваша княжеская светлость, завсегда очень свободно».
— Ладно. Володеть вами я желаю, — сказал князь, — а чтоб идти к вам жить —
не пойду! Потому вы живете звериным обычаем: с беспробного золота пенки снимаете, снох портите! А вот посылаю к вам заместо себя самого этого новотора-вора: пущай
он вами дома правит, а я отсель и
им и вами помыкать буду!
Шли головотяпы домой и воздыхали. «Воздыхали
не ослабляючи, вопияли сильно!» — свидетельствует летописец. «Вот она, княжеская правда какова!» — говорили
они. И еще говорили: «Та́кали мы, та́кали, да и прота́кали!» Один же из
них, взяв гусли, запел...
И начал
он донимать глуповцев всякими неправдами и действительно
не в долгом времени возжег бунты.
Но и
он догадался, что без бунтов
ему не жизнь, и тоже стал донимать.
Долго раздумывал
он, кому из двух кандидатов отдать преимущество: орловцу ли — на том основании, что «Орел да Кромы — первые воры», — или шуянину — на том основании, что
он «в Питере бывал, на полу сыпал и тут
не упал», но наконец предпочел орловца, потому что
он принадлежал к древнему роду «Проломленных Голов».
8) Брудастый, Дементий Варламович. Назначен был впопыхах и имел в голове некоторое особливое устройство, за что и прозван был «Органчиком». Это
не мешало
ему, впрочем, привести в порядок недоимки, запущенные
его предместником. Во время сего правления произошло пагубное безначалие, продолжавшееся семь дней, как о том будет повествуемо ниже.
11) Фердыщенко, Петр Петрович, бригадир. Бывший денщик князя Потемкина. При
не весьма обширном уме был косноязычен. Недоимки запустил; любил есть буженину и гуся с капустой. Во время
его градоначальствования город подвергся голоду и пожару. Умер в 1779 году от объедения.
Жители ликовали; еще
не видав в глаза вновь назначенного правителя,
они уже рассказывали об
нем анекдоты и называли
его «красавчиком» и «умницей».
Руководимые
не столько разумом, сколько движениями благодарного сердца,
они утверждали, что при новом градоначальнике процветет торговля и что под наблюдением квартальных надзирателей возникнут науки и искусства.
Между тем новый градоначальник оказался молчалив и угрюм.
Он прискакал в Глупов, как говорится, во все лопатки (время было такое, что нельзя было терять ни одной минуты) и едва вломился в пределы городского выгона, как тут же, на самой границе, пересек уйму ямщиков. Но даже и это обстоятельство
не охладило восторгов обывателей, потому что умы еще были полны воспоминаниями о недавних победах над турками, и все надеялись, что новый градоначальник во второй раз возьмет приступом крепость Хотин.
Начальник может совершать всякие мероприятия,
он может даже никаких мероприятий
не совершать, но ежели
он не будет при этом калякать, то имя
его никогда
не сделается популярным.
Бывали градоначальники истинно мудрые, такие, которые
не чужды были даже мысли о заведении в Глупове академии (таков, например, штатский советник Двоекуров, значащийся по «описи» под № 9), но так как
они не обзывали глуповцев ни «братцами», ни «робятами», то имена
их остались в забвении.
Напротив того, бывали другие, хотя и
не то чтобы очень глупые — таких
не бывало, — а такие, которые делали дела средние, то есть секли и взыскивали недоимки, но так как
они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена
их не только были занесены на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски, на которых, по библейскому преданию, были написаны заповеди Моисея.] но даже послужили предметом самых разнообразных устных легенд.
Увы! последующие события
не только оправдали общественное мнение обывателей, но даже превзошли самые смелые
их опасения.
По временам
он выбегал в зал, кидал письмоводителю кипу исписанных листков, произносил: «
Не потерплю!» — и вновь скрывался в кабинете.
Глуповцы ужаснулись. Припомнили генеральное сечение ямщиков, и вдруг всех озарила мысль: а ну, как
он этаким манером целый город выпорет! Потом стали соображать, какой смысл следует придавать слову «
не потерплю!» — наконец прибегли к истории Глупова, стали отыскивать в ней примеры спасительной градоначальнической строгости, нашли разнообразие изумительное, но ни до чего подходящего все-таки
не доискались.
Говорили, что новый градоначальник совсем даже
не градоначальник, а оборотень, присланный в Глупов по легкомыслию; что
он по ночам, в виде ненасытного упыря, парит над городом и сосет у сонных обывателей кровь.
А что, если это так именно и надо? что, ежели признано необходимым, чтобы в Глупове, грех
его ради, был именно такой, а
не иной градоначальник?
Начались подвохи и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков оставался
нем как рыба и на все увещания ограничивался тем, что трясся всем телом. Пробовали споить
его, но
он,
не отказываясь от водки, только потел, а секрета
не выдавал. Находившиеся у
него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской и с тех пор затосковал.
С течением времени Байбаков
не только перестал тосковать, но даже до того осмелился, что самому градскому голове посулил отдать
его без зачета в солдаты, если
он каждый день
не будет выдавать
ему на шкалик.
Он сшил себе новую пару платья и хвастался, что на днях откроет в Глупове такой магазин, что самому Винтергальтеру [Новый пример прозорливости: Винтергальтера в 1762 году
не было.
Но перенесемся мыслью за сто лет тому назад, поставим себя на место достославных наших предков, и мы легко поймем тот ужас, который долженствовал обуять
их при виде этих вращающихся глаз и этого раскрытого рта, из которого ничего
не выходило, кроме шипения и какого-то бессмысленного звука, непохожего даже на бой часов.
Но в том-то именно и заключалась доброкачественность наших предков, что как ни потрясло
их описанное выше зрелище,
они не увлеклись ни модными в то время революционными идеями, ни соблазнами, представляемыми анархией, но остались верными начальстволюбию и только слегка позволили себе пособолезновать и попенять на своего более чем странного градоначальника.
— Смотри, братцы! как бы нам тово… отвечать бы за
него, за прохвоста,
не пришлось! — присовокупляли другие.
И остался бы наш Брудастый на многие годы пастырем вертограда [Вертоград (церковно-славянск.) — сад.] сего и радовал бы сердца начальников своею распорядительностью, и
не ощутили бы обыватели в своем существовании ничего необычайного, если бы обстоятельство совершенно случайное (простая оплошность)
не прекратило
его деятельности в самом ее разгаре.
Он не без основания утверждал, что голова могла быть опорожнена
не иначе как с согласия самого же градоначальника и что в деле этом принимал участие человек, несомненно принадлежащий к ремесленному цеху, так как на столе, в числе вещественных доказательств, оказались: долото, буравчик и английская пилка.