Неточные совпадения
Дело в том, что она продолжала сидеть в клетке на площади, и глуповцам в сладость было, в часы досуга, приходить дразнить ее, так
как она остервенялась при этом неслыханно, в особенности же
когда к ее телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.
Однако Аленка и на этот раз не унялась, или,
как выражается летописец, «от бригадировых шелепов [Ше́леп — плеть, палка.] пользы для себя не вкусила». Напротив того, она
как будто пуще остервенилась, что и доказала через неделю,
когда бригадир опять пришел в кабак и опять поманил Аленку.
И действительно, в городе вновь сделалось тихо; глуповцы никаких новых бунтов не предпринимали, а сидели на завалинках и ждали.
Когда же проезжие спрашивали:
как дела? — то отвечали...
Но бумага не приходила, а бригадир плел да плел свою сеть и доплел до того, что помаленьку опутал ею весь город. Нет ничего опаснее,
как корни и нити,
когда примутся за них вплотную. С помощью двух инвалидов бригадир перепутал и перетаскал на съезжую почти весь город, так что не было дома, который не считал бы одного или двух злоумышленников.
Бригадир понял, что дело зашло слишком далеко и что ему ничего другого не остается,
как спрятаться в архив. Так он и поступил. Аленка тоже бросилась за ним, но случаю угодно было, чтоб дверь архива захлопнулась в ту самую минуту,
когда бригадир переступил порог ее. Замок щелкнул, и Аленка осталась снаружи с простертыми врозь руками. В таком положении застала ее толпа; застала бледную, трепещущую всем телом, почти безумную.
И вот настала минута,
когда эта мысль является не
как отвлеченный призрак, не
как плод испуганного воображения, а
как голая действительность, против которой не может быть и возражений.
Когда он стал спрашивать, на
каком основании освободили заложников, ему сослались на какой-то регламент, в котором будто бы сказано:"Аманата сечь, а будет который уж высечен, и такого более суток отнюдь не держать, а выпущать домой на излечение".
Очень может статься, что многое из рассказанного выше покажется читателю чересчур фантастическим.
Какая надобность была Бородавкину делать девятидневный поход,
когда Стрелецкая слобода была у него под боком и он мог прибыть туда через полчаса?
Как мог он заблудиться на городском выгоне, который ему,
как градоначальнику, должен быть вполне известен? Возможно ли поверить истории об оловянных солдатиках, которые будто бы не только маршировали, но под конец даже налились кровью?
Из всех этих слов народ понимал только: «известно» и «наконец нашли». И
когда грамотеи выкрикивали эти слова, то народ снимал шапки, вздыхал и крестился. Ясно, что в этом не только не было бунта, а скорее исполнение предначертаний начальства. Народ, доведенный до вздыхания, —
какого еще идеала можно требовать!
Но тут встретилось непредвиденное обстоятельство. Едва Беневоленский приступил к изданию первого закона,
как оказалось, что он,
как простой градоначальник, не имеет даже права издавать собственные законы.
Когда секретарь доложил об этом Беневоленскому, он сначала не поверил ему. Стали рыться в сенатских указах, но хотя перешарили весь архив, а такого указа, который уполномочивал бы Бородавкиных, Двоекуровых, Великановых, Беневоленских и т. п. издавать собственного измышления законы, — не оказалось.
Общие подозрения еще более увеличились,
когда заметили, что местный предводитель дворянства с некоторого времени находится в каком-то неестественно возбужденном состоянии и всякий раз,
как встретится с градоначальником, начинает кружиться и выделывать нелепые телодвижения.
Прежде нежели начать доказывать, надобно еще заставить себя выслушать, а
как это сделать,
когда жалобщик самого себя не умеет достаточно убедить, что его не следует истреблять?
Как нарочно, это случилось в ту самую пору,
когда страсть к законодательству приняла в нашем отечестве размеры чуть-чуть не опасные; канцелярии кипели уставами,
как никогда не кипели сказочные реки млеком и медом, и каждый устав весил отнюдь не менее фунта.
Наевшись досыта, он потребовал, чтоб ему немедленно указали место, где было бы можно passer son temps a faire des betises, [Весело проводить время (франц.).] и был отменно доволен,
когда узнал, что в Солдатской слободе есть именно такой дом,
какого ему желательно.
Было время, — гремели обличители, —
когда глуповцы древних Платонов и Сократов благочестием посрамляли; ныне же не токмо сами Платонами сделались, но даже того горчае, ибо едва ли и Платон хлеб божий не в уста, а на пол метал,
как нынешняя некая модная затея то делать повелевает".
Если бы Грустилов стоял действительно на высоте своего положения, он понял бы, что предместники его, возведшие тунеядство в административный принцип, заблуждались очень горько и что тунеядство,
как животворное начало, только тогда может считать себя достигающим полезных целей,
когда оно концентрируется в известных пределах.
Только впоследствии,
когда блаженный Парамоша и юродивенькая Аксиньюшка взяли в руки бразды правления, либеральный мартиролог вновь восприял начало в лице учителя каллиграфии Линкина, доктрина которого,
как известно, состояла в том, что"все мы, что человеки, что скоты, — все помрем и все к чертовой матери пойдем".
Бессонная ходьба по прямой линии до того сокрушила его железные нервы, что,
когда затих в воздухе последний удар топора, он едва успел крикнуть:"Шабаш!" —
как тут же повалился на землю и захрапел, не сделав даже распоряжения о назначении новых шпионов.
Когда он разрушал, боролся со стихиями, предавал огню и мечу, еще могло казаться, что в нем олицетворяется что-то громадное, какая-то всепокоряющая сила, которая, независимо от своего содержания, может поражать воображение; теперь,
когда он лежал поверженный и изнеможенный,
когда ни на ком не тяготел его исполненный бесстыжества взор, делалось ясным, что это"громадное", это"всепокоряющее" — не что иное,
как идиотство, не нашедшее себе границ.
Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с
какой стати сидеть ему здесь,
когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и есть этот чиновник.
Анна Андреевна. Ах,
какой чурбан в самом деле! Ну,
когда тебе толкуют?
Анна Андреевна. Вот хорошо! а у меня глаза разве не темные? самые темные.
Какой вздор говорит!
Как же не темные,
когда я и гадаю про себя всегда на трефовую даму?
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом
каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь:
когда кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься,
когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала,
как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право,
как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю,
когда ты будешь благоразумнее,
когда ты будешь вести себя,
как прилично благовоспитанной девице;
когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.