Неточные совпадения
Поэтому всякая дамочка не только с готовностью, но и с наслаждением устремляется к курортам, зная,
что тут
дело совсем не
в том,
в каком положении находятся легкие или почки, а
в том, чтоб иметь законный повод но пяти раз
в день одеваться и раздеваться.
Перед глазами у вас снует взад и вперед пестрая толпа;
в ушах гудит разноязычный говор, и все это сопровождается таким однообразием форм (вечный праздник со стороны наезжих, и вечная лакейская беготня — со стороны туземцев),
что под конец утрачивается даже ясное сознание времен
дня.
Но — странное
дело! — когда люди науки высказались
в том смысле,
что я месяца на три обязываюсь позабыть прошлое, настоящее и будущее, для того чтоб всецело посвятить себя нагуливанию животов, то я не только ничего не возразил, но сделал вид,
что много доволен.
Вместо того чтоб уверять всуе,
что вопрос о распределении уже разрешен нами на практике, мне кажется, приличнее было бы взглянуть
в глаза Колупаевым и Разуваевым и разоблачить детали того кровопивственного процесса, которому они предаются без всякой опаски, при свете
дня.
— А
что вы думаете, ведь это идея! съездить разве
в самом
деле… ха-ха! Ведь у нас… Право, отличная штука выйдет! Все была плешь, и вдруг на ней строевой лес вырос… ха-ха! Ведь у нас волшебства-то эти… ха-ха! Благодарю,
что надоумили! Съезжу, непременно съезжу… ха-ха!
— Сказывают,
что в Вятской губернии еще полезные лесочки втуне лежат? — говорил мне на
днях один бесшабашный советник, о котором при дележках почему-то не вспомнили.
Рассмотреть
в подробности этих алчущих наживы, вечно хватающих и все-таки живущих со
дня на
день людей; определить резон, на основании которого они находят возможным существовать, а затем,
в этой бесшабашной массе, отыскать, если возможно, и человека, который имеет понятие о «собственных средствах», который помнит свой вчерашний
день и знает наверное,
что у него будет и завтрашний
день.
— Потому
что, по мнению моему, только то общество можно назвать благоустроенным, где всякий к своему
делу определен. Так, например: ежели
в расписании сказано,
что такой-то должен получать дани, — тот пусть и получает; а ежели про кого сказано,
что такой-то обязывается уплачивать дани, — тот пусть уплачивает. А не наоборот.
— Когда я
в первый раз без посторонней помощи прошел по комнате нашего дома, то моя добрая мать, обращаясь к моему почтенному отцу, сказала следующее: „Не правда ли, мой добрый Карл,
что наш Фриц с нынешнего
дня достоин носить штаны?“ И с тех пор я расстаюсь с этой одеждой только на ночь.
Тогда, по манию волшебства (не надо забывать,
что дело происходит
в сновидении, где всякие волшебства дозволяются),
в немецкую деревню врывается кудластый русский мальчик,
в длинной рубахе, подол которой замочен, а ворот замазан мякинным хлебом. И между двумя сверстниками начинается драматическое представление под названием...
Мальчик без штанов (поняв,
что он слишком далеко зашел
в деле отрицания).Ну, полно! это я так… пошутил! Пословица у нас такая есть, так я вспомнил.
В эту мрачную эпоху головы немцев были до того заколочены,
что они сделались не способными ни на какое
дело.
Мальчик без штанов. Не дошел? Ну, нечего толковать: я и сам, признаться,
в этом не тверд. Знаю,
что праздник у нас на селе, потому
что и нам, мальчишкам,
в этот
день портки надевают, а от бога или от начальства эти праздники приказаны — не любопытствовал. А ты мне вот еще
что скажи: слыхал я,
что начальство здешнее вас, мужиков, никогда скверными словами не ругает — неужто это правда?
Надоел или не надоел — это ваше
дело; но заметьте,
что всегда так бывает, когда
в взаимных отношениях людей не существует самой строгой определенности.
Допустим, пожалуй,
что подобные случаи не невозможны, но ведь
дело не
в том, возможна ли та или другая случайность, а
в том, нужно ли эту случайность обобщать? нужно ли крутить руки к лопаткам всякому проходящему? нужно ли заставлять его беседовать с незнакомцем, хотя бы он назывался становым приставом?
Мало того,
что она держит народ
в невежестве и убивает
в нем чувство самой простой справедливости к самому себе (до этого, по-видимому, никому нет
дела), — она чревата последствиями иного, еще более опасного, с точки зрения предупреждения и пресечения, свойства.
Если бы
дело ограничивалось только этим, то бог бы с нею: пускай утешает бойцов; но есть и существенная опасность, которая ей присуща и которая заключается
в том,
что «заезжание» может надоесть.
Конечно, «мальчик
в штанах» был отчасти прав, говоря: «вам, русским, все надоело: и сквернословие, и Колупаев, и тумаки, да ведь до этого никому
дела нет?», но сдается мне,
что и «мальчик без штанов» не был далек от истины, настойчиво повторяя: надоело, надоело, надоело…
Нет, право, самое мудрое
дело было бы, если б держали героев взаперти, потому
что это развязало бы простым людям руки и
в то же время дало бы возможность стране пользоваться плодами этих рук.
Но,
в сущности, я буду неправ, потому
что дело совсем не
в том, где и на сколько золотников жизнь угрюмее, а
в том, где и на сколько она интереснее.
Правда,
что в"своем месте"вы каждый
день гуляете по одному и тому же саду, любуетесь одними и теми же полями, и вам это не надоедает.
В сущности, еще очень рано;
день едва достиг того часа, когда дома приканчиваются
дела, и многим по привычке кажется,
что сейчас скажут,
что суп на столе.
Хорошо-то оно хорошо, думалось мне, а
что, ежели и
в самом
деле вся штука разрешится уставом о кантонистах.
Времена уже настолько созрели, (полтинники-то ведь тоже не сладость!),
что"загадка"с каждым
днем приобретает все большую и большую рельефность, все выпуклее и выпуклее выступает наружу… и, разумеется, вводит людей
в искушение.
Я, разумеется, далек от того, чтобы утверждать,
что русская жизнь имеет исключительно
дело с берейторами, идиотами и расточителями, но для меня вполне несомненно,
что всякое негодующее и настойчивое слово, посланное навстречу расхищению и идиотству, неизбежно и как-то само собой зачисляется
в категорию"неотносящихся"
дел.
Человек ничего другого не видит перед собой, кроме"неотносящихся
дел", а между тем понятие о"неотносящихся
делах"уже настолько выяснилось,
что даже
в субъекте наиболее недоумевающем пробуждается сознание всей жестокости и бесчеловечности обязательного стояния с разинутым ртом перед глухой стеной.
Откровенно говоря, я думаю,
что слова эти даже не представляют для западного человека интереса новизны. Несомненно,
что и он
в свое время прошел сквозь все эти"слова", но только позабылих. И «неотносящиеся
дела» у него были, и «тоска» была, и Тяпкин-Ляпкин,
в качестве козла отпущения, был, и многое другое,
чем мы мним его удивить. Все было, но все позабылось, сделалось ненужным…
В городе ходят слухи,
что в деле принимает участие баронесса Мухобоева, которая будто бы ездила
в Берлин и уж переговорила с Мендельсоном…
Гм… а
что, ежели и
в самом
деле прикинуться Подхалимовым?
Граф (вновь смешивает прошедшее с настоящим).Много у нас этих ахиллесовых пят, mon cher monsieur de Podkhalimoff! и ежели ближе всмотреться
в наше положение… ah, mais vraiment ce n'est pas du tout si trou-la-la qu'on se plait a le dire! [ах, но по-настоящому это совсем не такие пустяки, как об этом любят говорить!] Сегодня, например, призываю я своего делопроизводителя (вновь внезапно вспоминает,
что он уже не при
делах)…тьфу!
Оттого ли,
что потухло у бюрократии воображение, или оттого,
что развелось слишком много кафешантанов и нет времени думать о
деле; как бы то ни было, но
в бюрократическую практику мало-помалу начинают проникать прискорбные фельдъегерские предания.
Тем не менее покуда я жил
в Интерлакене и находился под живым впечатлением газетных восторгов, то я ничего другого не желал, кроме наслаждения быть отданным под суд. Но для того, чтоб это было действительное наслаждение, а не перифраза исконного русского озорства, представлялось бы, по мнению моему, небесполезным обставить это
дело некоторыми иллюзиями, которые прямо засвидетельствовали бы,
что отныне воистину никаких препон к размножению быстрых разумом Невтонов полагаемо не будет. А именно...
— По-ни-ма-ю!.. Однако вы напомнили мне,
что и
в самом
дело наступило время, когда я обыкновенно завтракаю… да! как бишь это вы учили меня говорить? Понеже наступило время…
—
В том-то и
дело,
что это не совсем так. Чтоб сделаться денежным знаком, рубль должен еще заслужить. Если он заслужил — его называют монетною единицей, если же не заслужил — желтенькою бумажкой.
— А вы попробуйте-ка к этому
делу"понеже"приспособить — ан выйдет вот
что:"Понеже за желтенькую бумажку, рублем именуемую, дают только полтинник — того ради и дабы не вводить обывателей понапрасну
в заблуждение, Приказали:низшим местам и лицам предписать (и предписано), а к равным отнестись (и отнесено-с), дабы впредь, до особого распоряжения, оные желтенькие бумажки рублями не именовать, но почитать яко сущие полтинники".
Россия представляла собой область, как бы застланную туманом,
в которой даже такое
дело, как опубликование"Собрания русских пословиц", являлось прихотливым и предосудительным 4; напротив того, во Франции все было ясно как
день, несмотря на то,
что газеты доходили до нас с вырезками и помарками.
Так
что когда министр внутренних
дел Перовский начал издавать таксы на мясо и хлеб, то и это заинтересовало нас только
в качестве анекдота, о котором следует говорить с осмотрительностью.
Человек того времени настолько прижился
в атмосфере, насыщенной девизом «не твое
дело»,
что подлинно ему ни до
чего своегоне было
дела.
По-видимому, ЛабулИ намеревался излиться передо мной
в жалобах по поводу Шамбора,
в смысле смоковницы, но шампанское уже сделало свое
дело: собеседник мой окончательно размяк. Он опять взял опорожненную бутылку и посмотрел на свет, но уже не смог сказать: пусто! а как сноп грохнулся
в кресло и моментально заснул. Увидевши это, я пошевелил мозгами, и
в уме моем столь же моментально созрела идея: уйду-ка я за добрЮ-ума из отеля, и ежели меня остановят, то скажу,
что по счету сполна заплатит ЛабулИ.
Так
что если уже утром, едучи
в Версаль, я сомневался
в успешном исходе
дела, то теперь, слушая Клемансо, чувствовал,
что и сомнения не может быть.
Ибо тупец,
в деле защиты инстинктов, обладает громадной силой инициативы и никогда ни перед
чем не отступает.
В этих приютах останавливались по большей части иногородные купцы, приезжавшие
в Москву по
делам, с своей квашеной капустой, с соленой рыбой, огурцами и прочей соленой и копченой снедью, ничего не требуя от гостиницы, кроме самовара, и ни за
что не платя, кроме как за"тепло".
Обращаюсь ко всем jeunes premiers [любовникам] сороковых годов: кто из них подозревал,
что у него есть какой-то седалищный нерв, который может наделать переполоха
в столь обыкновенном
деле, как «чуждых удовольствий любопытство»?
Нет, тысячу раз был прав граф ТвэрдоонтС (см. предыдущую главу), утверждая,
что покуда он не ворошил вопроса о неизобилии, до тех пор, хотя и не было прямого изобилия, но было"приспособление"к изобилию. А как только он тронул этот вопрос, так тотчас же отовсюду и наползло неизобилие. Точно то же самое повторяется и
в деле телесных озлоблений. Только чуть-чуть поворошите эту материю, а потом уж и не расстанетесь с ней.
И хотя на другой
день в газетах было объявлено,
что эти завтраки не имели политического характера, но буржуа только хитро подмигивает, читая эти толкования, и, потирая руки, говорит: «Вот увидите,
что через год у нас будут рябчики! будут!» И затем,
в тайне сердца своего, присовокупляет: «И, может быть, благодаря усердию республиканской дипломатии возвратятся под сень трехцветного знамени и страсбургские пироги».
В деле публицистики он любит газетные строчки,
в которых коротенько излагается, с кем завтракал накануне Гамбетта, какие титулованные особы удостоили своим посещением Париж, и приходит
в восторг, когда при этом ему докладывают,
что сам Бисмарк,
в интимном разговоре с Подхалимовым, нашел Францию достойною участвовать
в концерте европейских держав.
В деле беллетристики он противник всяких психологических усложнений и анализов и требует от автора, чтоб он, без отвлеченных околичностей, но с возможно большим разнообразием «особых примет», объяснил ему, каким телом обладает героиня романа, с кем и когда и при каких обстоятельствах она совершила первый, второй и последующие адюльтеры,
в каком была каждый раз платье, заставляла ли себя умолять или сдавалась без разговоров, и ежели
дело происходило
в cabinet particulier, [
в отдельном кабинете] то
в каком именно ресторане, какие прислуживали гарсоны и
что именно было съедено и выпито.
Он вспомнил, как во
дни его юности его вывели mit Skandal und Trompeten, [со скандалом и шумом] из заведения Марцинкевича, и не мог прийти
в себя от сердечной боли, узнав,
что тот же самый прием допущен мосьИ Кобе (chef de suretИ, [начальник охранной полиции] он же и позитивист) относительно отцов «реколлетов» 56.
В ряду этих разоблачений особенно яркую роль играет сознание,
что у него, скитальца, ни дома, ни на чужбине, словом сказать, нигде
в целом мире нет ни личного, ни общественного
дела.
Он может сознавать,
что в его отечестве
дела идут неудовлетворительно, но
в то же время понимает,
что эта неудовлетворительность устраняется не сквернословием, а прямым возражением, на которое уполномочивает его и закон.