Неточные совпадения
Не потому ли эта встреча до
такой степени уязвила меня, что я никогда
так отчетливо,
как в эту минуту, не сознавал, что ведь я
и сам
такой же шлющийся
и не знающий, куда приткнуть голову, человек,
как и они?
Бубновин открывает один глаз,
как будто хочет сказать: насилу хоть что-нибудь путное молвили! Но предложению не дается дальнейшего развития, потому что оно,
как и все другие восклицания, вроде: вот бы! тогда бы! явилось точно
так же случайно,
как те мухи, которые неизвестно откуда берутся, прилетают
и потом опять неизвестно куда исчезают.
Я не стану описывать впечатления этого чудного вечера. Она изнемогала, таяла, извивалась
и так потрясала «отлетом», что товарищи мои, несмотря на то что все четверо были действительные статские советники, изнемогали, таяли, извивались
и потрясали точно
так же,
как и она.
Нет, это были не более
как люди стеноподобные, обладающие точно
такими же собеседовательными средствами,
какими обладают
и стены одиночного заключения.
Я думаю, что непрерывное их повторение повергло бы даже дедушку в
такое же уныние,
как и меня, если бы тут не было подстрекающей мысли о каких-то якобы правах.
А
так как последнему это было
так же хорошо известно,
как и дедушке, то он, конечно, остерегся бы сказать,
как это делается в странах, где особых твердынь по штату не полагается: я вас, милостивый государь, туда турну, где Макар телят не гонял! — потому что дедушка на
такой реприманд, нимало не сумнясь, ответил бы: вы не осмелитесь это сделать, ибо я сам государя моего отставной подпоручик!
Точно
так же,
как для того, чтобы понятно писать по-русски, надобно прежде всего
и преимущественнейше обзнакомиться с русским языком
и памятниками грамотности, точно
так же, повторяем мы, для того, чтобы благодарить, надобно иметь доброе
и преданнейшее сердце.
—
Как не читать! надо читать! зачем
же ты приехал сюда! Ведь если ты хочешь знать, в чем последняя суть состоит,
так где
же ты об этом узнаешь,
как не тут! Вот, например, прожект о децентрализации — уж
так он мне понравился!
так понравился!
И слов-то, кажется, не приберешь,
как хорошо!
Естественно, что при
такой простоте нравов остается только одно средство оградить свою жизнь от вторжения неприятных элементов — это, откинув все сомнения, начать снова бить по зубам. Но
как бить! Бить — без ясного права на битье; бить —
и в то
же время бояться, что каждую минуту может последовать приглашение к мировому по делу о самовольном избитии!..
— Ах, все не то! Пойми
же ты наконец, что можно, при некотором уменье,
таким образом устроить, что другие-то будут на самом деле только облизываться, глядя,
как ты куски заглатываешь, а между тем будут думать, что
и они куски глотают!
Бесспорно,
такое соседство существовало, но мы до
такой степени мало думали о нем, что даже
и теперь, когда несомненность соседства уже гораздо более выяснилась, мы все-таки продолжаем столь
же мало принимать его в расчет,
как и прежде.
Наконец, еще третье предположение: быть может, в нас проснулось сознание абсолютной несправедливости старых порядков,
и вследствие того потребность новых форм жизни явилась уже делом, необходимым для удовлетворения человеческой совести вообще? — но в
таком случае, почему
же это сознание не напоминает о себе
и теперь с тою
же предполагаемою страстною настойчивостью, с
какою оно напоминало о себе в первые минуты своего возникновения? почему оно улетучилось в глазах наших,
и притом улетучилось, не подвергаясь никаким серьезным испытаниям?
Рассуждая
таким образом, отставные корнеты даже выходят из себя при мысли, что кто-нибудь может не понять их. В их глазах все
так просто,
так ясно. Новая форма жизни — фасон; затем следует естественное заключение: та
же случайность, которая вызвала новый фасон, может
и прекратить его действие. Вот тут-то именно
и является
как нельзя кстати на помощь, слово „вычеркнуть“, которое в немногих буквах, его составляющих, резюмирует все их жизненные воззрения.
Известный криминалист Сергий Баршев говорит: „Ничто
так не спасительно,
как штраф, своевременно налагаемый,
и ничто
так не вредно,
как безнаказанность“. [Напрасно мы стали бы искать этой цитаты в сочинениях бывшего ректора Московского университета. Эта цитата, равно
как и ссылки на Токевиля, Монтескье
и проч., сделаны отставным корнетом Толстолобовым, очевидно, со слов других отставных
же корнетов, наслышавшихся о том, в свою очередь, в земских собраниях. (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)] Святая истина!
и 5) Относительно почтительности, одежды
и прочего поступают с
такою же пунктуальностию,
как и члены.
Я уж тогда сознавал, насколько было бы лучше, чище, благороднее
и целесообразнее, если б лампопо для меня приготовляли, сапоги мои чистили, помои мои выносили не рабы, а
такие же свободные люди,
как я сам.
Теперь
же, хотя я
и говорю: ну, слава богу! свершились лучшие упования моей молодости! — но
так как на душе у меня при этом скребет, то осуществившиеся упования моей юности идут своим чередом, а сны — своим.
Никогда я
так ясно не ощущал, что душа моя бессмертна,
и в то
же время никогда с
такою определенностью не сознавал, до
какой степени может быть беспомощною, бессильною моя бессмертная душа!
— Это
как вам угодно-с. Только я
так полагаю, что, ежели мы вместе похищение делали,
так вместе, значит, следует нам
и линию эту вести. А то
какой же мне теперича, значит, расчет! Вот вы, сударь, на диване теперича сидите — а я стою-с! Или опять: вы за столом кушаете, а я,
как какой-нибудь холоп, — в застольной-с… На что похоже!
Стало быть, положение Прокопа было приблизительно
такое же,
как и то, которое душа моя рисовала для сестрицы Марьи Ивановны, если б не Прокоп, а она украла мои деньги.
—
Какое же такое слово, Гаврилушка?
И что
такое ты против барина можешь, коли он тебя сию минуту
и всячески наказать,
и даже в Сибирь сослать может?
— Ну, хорошо. Положим. Поддели вы меня — это
так. Ходите вы, шатуны, по улицам
и примечаете, не сблудил ли кто, — это уж хлеб
такой нынче у вас завелся. Я вот тебя в глаза никогда не видал, а ты мной здесь орудуешь.
Так дери
же, братец, ты с меня по-божески, а не
так,
как разбойники на больших дорогах грабят! Не все
же по семи шкур драть, а ты пожалей! Ну, согласен на десяти тысячах помириться? Сказывай! сейчас
и деньги на стол выложу!
Я не стану описывать дальнейшего разговора. Это был уж не разговор, а какой-то ни с чем не сообразный сумбур, в котором ничего невозможно было разобрать, кроме:"пойми
же ты!", да"слыхано ли?", да"держи карман, нашел дурака!"Я должен, впрочем, сознаться, что требования адвоката были довольно умеренны
и что под конец он даже уменьшил их до восьмидесяти тысяч. Но Прокоп,
как говорится, осатанел: не идет далее десяти тысяч —
и баста.
И при этом
так неосторожно выражается, что так-таки напрямки
и говорит...
И — странное дело! — ни мне, ни Прокопу не было совестно. Напротив того, я чувствовал,
как постепенно проходила моя головная боль
и как мысли мои все больше
и больше яснели. Что
же касается до Прокопа, то лицо его, под конец беседы, дышало
таким доверием, что он решился даже тряхнуть стариной
и, прощаясь со мной, совсем неожиданно продекламировал...
Я гнал от себя эту ужасную мысль, но в то
же время чувствовал, что сколько я ни размышляю, а ни к
каким положительным результатам все-таки прийти не могу.
И то невозможно,
и другое немыслимо, а третье даже
и совсем не годится. А между тем факт существует! Что
же, наконец,
такое?
Или
же представляет собой,
как уверяют некоторые доброжелатели нашей прессы, хотя
и невинное, но все-таки недозволенное законом тайное общество?
— Погребены — это
так, — продолжал я, — но, признаюсь, меня смущает одно:
каким же образом мы вдруг остаемся без Чурилки
и без Чижика? Ведь это
же, наконец, пустота, которую необходимо заместить?
Но сейчас
же вспомнил, что оффенбаховская музыка не к лицу
такой серьезной птице,
как дятел,
и затянул из «Каменного Гостя...
Но мы отвлеклись опять,
и потому постараемся сдержать себя. Не станем бродить с пером в руках по газетному листу,
как отравленные мухи, но выскажем кратко наши надежды
и упования. По нашему мнению, от которого мы никогда ни на одну йоту не отступим, самые лучшие сроки для платежа налогов — это первое февраля
и первое апреля. Эти
же сроки наиболее подходящие
и для экзекуций.
И мы докажем это
таким множеством фактов, которые заставят замолчать наших слишком словоохотливых противников.
— Кто? я-то хочу отнимать жизнь? Господи! да кабы не клятва моя! Ты не поверишь,
как они меня мучают! На днях — тут у нас обозреватель один есть принес он мне свое обозрение… Прочитал я его — ну, точно в отхожем месте часа два просидел! Троша у него за душой нет, а он
так и лезет,
так и скачет! Помилуйте, говорю, зачем? по
какому случаю? Недели две я его уговаривал,
так нет
же, он все свое: нет, говорит, вы клятву дали!
Так и заставил меня напечатать!
Он не понимает, что утопия точно
так же служит цивилизации,
как и самое конкретное научное открытие.
Поэтому,
и с точки зрения конкретного факта, пенкосниматель точно
так же обнажен,
как и на почве утопий.
Правда, что тогда
же был
и Булгарин, но ведь
и Булгарины бывают разные. Бывают"Булгарины злобствующие
и инсинуирующие, но бывают
и добродушные, в простоте сердца переливающие из пустого в порожнее на тему, что все на свете коловратно
и что даже привоз свежих устриц к Елисееву
и Смурову ничего не может изменить в этой истине. Кто
же может утверждать наверное, что современная русская литература не кишит
как злобствующими,
так и простосердечными Бултариными?
Давно я не слыхал
такой блестящей импровизации. Тушканчик стоял передо мной
как живой. Я видел его в норе, окруженного бесчисленным
и вредным семейством; я видел его выползающим из норы, стоящим некоторое время на задних лапках
и вредно озирающимся; наконец, я видел его наносящим особенный вред нашим полям
и поучающим тому
же вредных членов своего семейства. Это было нечто поразительное.
— Ну-с, господа! — сказал лжепрезус, — мы исполнили свой долг, вы свой. Но мы не забываем, что вы
такие же люди,
как и мы. Скажу более: вы наши гости,
и мы обязаны позаботиться, чтоб вам было не совсем скучно. Теперь, за куском сочного ростбифа
и за стаканом доброго вина, мы можем вполне беззаботно предаться беседе о тех самых проектах, за которые вы находитесь под судом. Человек! ужинать!
и вдоволь шампанского!
То
же самое следует сказать
и о другом вопросе, предложенном присяжным заседателям: не поступили ли бы точно
таким же образом родственницы покойного, если б были в
таких же обстоятельствах, в
каких находился подсудимый?
И он
так нагло захохотал им в лицо, что я вдруг совершенно ясно понял,
какая подлая печать проклятия должна тяготеть на всем этом паскудном роде Хлестаковых, которые готовы вертеться колесом перед всем, что носит название капитала
и силы,
и в то
же время не прочь плюнуть в глаза всякому, кто хоть на волос стоит ниже их на общественной лестнице.
— Ваше высокородие! Довольно вам сказать:
как перед истинным,
так и перед вами-с! Наплюйте вы мне в лицо! В самые, тоись, глаза мне плюньте, ежели я хоть на волосок сфальшу! Сами посудить извольте: они мне теперича двести рублей посулили, а от вас я четыреста в надежде получить! Не низкий ли
же я против вас человек буду, ежели я этих пархатых в лучшем виде вашему высокородию не предоставлю! Тоись,
так их удивлю!
так удивлю! Тоись…
и боже ты мой!
Так, например, в сновидении я совсем не встречался с личностью официального Прокопова адвоката (Прокоп имел двоих адвокатов: одного секретного,"православного жида", который, олицетворяя собой всегда омерзительный порок, должен был вносить смуту в сердца свидетелей
и присяжных заседателей,
и другого — открытого, который, олицетворяя собою добродетель, должен был убедить, что последняя даже в том случае привлекательна, когда устраняет капиталы из первоначального их помещения) теперь
же эта личность представилась мне с
такою ясностью, что я даже изумился,
как мог до сих пор просмотреть ее.
Точно
такие же трудности представляются (только, разумеется, в обратном смысле)
и относительно другой категории людей — людей, почему-либо выдающихся из тьмы тем легионов, составляющих противоположный лагерь, людей, мнящих себя руководителями, но, в сущности, стоящих в обществе столь
же изолированно,
как и"новые люди",
и столь
же мало,
как и они, сообщающих общий тон жизни (в действительности, не они подчиняют себе толпу, а она подчиняет их себе, они
же извлекают из этого подчинения лишь некоторые личные выгоды, в награду за верную службу бессознательности).
—
И я, братец, не знаю, да кто
же знает нынче! Вот приступлю —
и буду знать.
И зачем мне знать, коли мне незачем! Жид-то пархатый — ты думаешь, он лучше меня знает! Нет, он тоже, брат, швах по этой части! Вот подходцы он знает — это
так! На это он мастер! В
такую, брат, помойную яму с головой окунется,
какая нам с тобой
и во сне не приснится!