Неточные совпадения
Все в этом хозяйничанье основывалось
на случайности,
на том, что дедушка захватывал ту, а не другую горсть мякины; но эта случайность составляла
один из тех жизненных эпизодов, совокупность которых заставляла говорить: в сельском хозяйстве вздохнуть некогда; сельское хозяйство такое дело, что только
на минутку ты от него отвернись, так оно тебя рублем по карману наказало.
И эта потребность «спрашивать» не сосредоточивалась
на одном хозяйстве, но преследовала его всюду, окрашивала
всю остальную его деятельность, сообщая ей характер неумолкающей суеты.
— Боюсь сказать, но думаю выразить мысль, общую нам
всем: мы быстрыми, но твердыми шагами приближаемся… en un mot, nous dansons sur un volcan! [
одним словом, мы пляшем
на вулкане!]
Но
всего замечательнее то, что и вступление, и самый проект умещаются
на одном листе, написанном очень разгонистою рукой! Как мало нужно, чтоб заставить воссиять лицо добродетели! В особенности же кратки заключения, к которым приходит автор. Вот они...
Вот Прокоп — так тот мигом поправился. Очевидно,
на него даже реформы не действуют. Голова у него трещала
всего один день, а
на другой день он уже прибежал ко мне как ни в чем не бывало и навалил
на стол целую кипу проектов.
Сначала произвел наружный осмотр, причем оказалось, что
все прожекты были коротенькие,
на одном, много
на двух листах.
Одни названия навели
на меня какие-то необыкновенно тоскливые мысли, от которых я не мог отделаться ни насвистыванием арий из „Герцогини Герольштейнской“, ни припоминанием особенно характерных эпизодов из последних наших трактирных похождений, ни даже закусыванием соленого огурца, каковое закусывание, как известно, представляет, во время загула,
одно из самых дивных, восстановляющих средств (увы! даже и это средство отыскано не мною, непризнанным Гамлетом сороковых годов, а
все тем же дедушкой Матвеем Иванычем!).
Естественно, что при такой простоте нравов остается только
одно средство оградить свою жизнь от вторжения неприятных элементов — это, откинув
все сомнения, начать снова бить по зубам. Но как бить! Бить — без ясного права
на битье; бить — и в то же время бояться, что каждую минуту может последовать приглашение к мировому по делу о самовольном избитии!..
Прокоп мигом очистил мою шкатулку. Там было пропасть всякого рода ценных бумаг
на предъявителя, но он оставил только две акции Рыбинско-Бологовской железной дороги, да и то лишь для того, чтобы не могли сказать, что дворянина
одной с ним губернии (очень он
на этот счет щекотлив!) не
на что было похоронить.
Все остальное запихал он в свои карманы и даже за голенищи сапогов.
— Ну да, держи карман — миллионщики! В прежнее время — это точно: и из помещиков миллионщики бывали! а с тех пор как прошла над нами эта сипация
всем нам
одна цена: грош! Конечно, вот кабы дали
на концессии разжиться — ну тогда слова нет; да и тут подлец Мерзавский надул!
Издержки по погребению моего тела принял Прокоп
на свой счет и, надо отдать ему справедливость, устроил похороны очень прилично. Прекраснейшие дроги, шесть попов, хор певчих и целый взвод факельщиков, а сзади громаднейший кортеж, в котором приняли участие
все находящиеся в Петербурге налицо кадыки.
На могиле моей
один из кадыков начал говорить, что душа бессмертна, но зарыдал и не кончил. Видя это, отец протоиерей поспешил
на выручку.
На этот раз, впрочем, сонная фантазия не представила мне никаких преувеличений. Перед умственным взором моим действительно стояла моя собственная усадьба, с потемневшими от дождя стенами, с составленными из кусочков стекла окнами, с проржавевшею крышей, с завалившеюся оранжереей, с занесенными снегом в саду дорожками,
одним словом, со
всеми признаками несомненной опальности, в которую ввергла ее так называемая"катастрофа".
Я сказал это нарочно, ибо знал, что
одно упоминовение имени сестрицы Машеньки выведет сестрицу Дашеньку из себя. И действительно, Дарья Ивановна немедленно понеслась
на всех парусах. Уж лучше первого встречного наемника, чем Марью Ивановну. Разбойник с большой дороги — и у того сердце мягче, добрее, нежели у Марьи Ивановны. Марья Ивановна! да разве не ясно, как дважды два — четыре, что она способна насыпать яду, задушить подушками, зарубить топором!
Одним словом, и обкладывающие и обкладываемые —
все стояли
на реальной почве.
Одни говорили: мы обкладываем, другие — нас обкладывают, и никто из этого простейшего акта внутренней политики никаких для себя якобы прав не ожидал. Напротив того, всякий молчаливо сознавал, что самое нестерпимое реальное положение все-таки лучше, нежели какие-то"якобы права".
И как хитро
все это придумано! По наружности, вы видите как будто отдельные издания: тут и"Старейшая Всероссийская Пенкоснимательница", и"Истинный Российский Пенкосниматель", и"Зеркало Пенкоснимателя", а
на поверку выходит, что
все это
одна и та же сказка о белом бычке, что это лишь рубрики
одного и того же ежедневно-еженедельно-ежемесячного издания"Общероссийская Пенкоснимательная Срамница"! Каков сюрприз!
Невинны!
на чем основано это мнение?
На том ли, что
все они славословят и поют хвалу?
На том ли, что
все в
одно слово прорицают: тише! не расплывайтесь! не заезжайте! не раздражайте?! Прекрасно. Я первый бы согласился, что нет никакой опасности, если бы они кричали"тише!" — каждый сам по себе. Но ведь они кричат
все вдруг, кричат единогласно — поймите это, ради Христа! Ведь это уж скоп! Ведь этак можно с часу
на час ожидать, что они не задумаются кричать"тише!" — с оружием в руках! Ужели же это не анархия?!
Прерванный
на минуту разговор возобновился; но едва успел Менандр сообщить, что ладзарони лежат целый день
на солнце и питаются макаронами, как стали разносить чай, и гости разделились
на группы. Я горел нетерпением улучить минуту, чтобы пристать к
одной из них и предложить
на обсуждение волновавшие меня сомнения. Но это положительно не удавалось мне, потому что у каждой группы был свой вопрос, поглощавший
все ее внимание.
Я смотрел во
все глаза и, конечно, старался стать
на один уровень со
всеми.
— Кто? я-то хочу отнимать жизнь? Господи! да кабы не клятва моя! Ты не поверишь, как они меня мучают!
На днях — тут у нас обозреватель
один есть принес он мне свое обозрение… Прочитал я его — ну, точно в отхожем месте часа два просидел! Троша у него за душой нет, а он так и лезет, так и скачет! Помилуйте, говорю, зачем? по какому случаю? Недели две я его уговаривал, так нет же, он
все свое: нет, говорит, вы клятву дали! Так и заставил меня напечатать!
Мы со
всех сторон слышим жалобы
на ненадежность литературной профессии, и между тем ни
один из ожиревших каплунов, занимающихся антрепренерством пенкоснимательства, пальца о палец не ударит, чтоб прийти
на помощь или, по малой мере, возбудить вопрос об устранении этой ненадежности.
— Боговдухновенный, сударь! Не"великий человек", а боговдухновенный муж!"Правило веры, образ кротости, воздержания учителю!" — вот что-с! произнес Прокоп строго. — А по-вашему, по-немецки,
все одно: Бисмарк великий человек, и Николай Чудотворец великий человек! На-тко выкуси!
Спорить было бесполезно, ибо в Прокопе
все чувства и мысли прорывались как-то случайно. Сегодня он негодует
на немцев и пропагандирует мысль о необходимости свергнуть немецкое иго; завтра он же будет говорить: чудесный генерал!
одно слово, немец! и даже станет советовать: хоть бы у немцев министра финансов
на подержание взяли — по крайности, тот аккуратно бы нас обремизил!
— Пристанищев у нас нет никаких — оттого и времени праздного много. А и дело навернется — тоска
на него глядеть! Отвыкли.
Все тоска!
все тоска! а от тоски, известно,
одно лекарство: водка. Вот мы и жрем ее, чтобы, значит, время у нас свободнее летело.
— Чего же, вашество, хуже! У меня до эмансипации-то пять поваров
на кухне готовило, да народ-то
все какой! Две тысячи целковых за
одного Кузьму губернатор Толстолобов давал — не продал! Да и губернатор-то какой был:
один целый окорок ветчины съедал! И куда они
все подевались!
Нагибин слушал эти ламентации и улыбался. Ему приятно было думать, что устранение
всех этих бедствий: и недостатка поваров, и бездождия, и излишества дождя —
все это лежало
на нем
одном.
На всех лицах только
одно слово и написано: дурак!
— Я
всего один раз говорил, и то лишь для того, чтобы указать
на трактир госпожи Васильевой как
на самое удобное место для заседаний постоянной комиссии!
— Ну, это ты врешь! Этого я не говорил! Ишь ведь что вспомнил! ах ты, сделай милость! Да не то что
одна комиссия, а десять комиссий меня позови передо
всеми один ответ: знать не знаю, ведать не ведаю! Нет, брат, я ведь травленный! Меня тоже нескоро
на кривой-то объедешь!
Мы ехали что-то очень долго (шутники, очевидно, колесили с намерением). Несмотря
на то что мы сидели в карете
одни — провожатый наш сел
на козлы рядом с извозчиком, — никто из нас и не думал снять повязку с глаз. Только Прокоп, однажды приподняв украдкой краешек, сказал:"Кажется, через Троицкий мост сейчас переезжать станем", — и опять привел
все в порядок. Наконец карета остановилась, нас куда-то ввели и развязали глаза.
— И как еще, сестрица, благодарить! Вот я каждый день Лелечке говорю: благодари, говорю, дура! Если б не скончался братец, жила бы я теперь с вами, оболтусихами, в Ветлуге! А у нас, сестрица,
на Ветлуге и мужчин-то
всего один, да и тот землемер!
Но так как в газетах от времени до времени помещалась официозная заметка, извещавшая, что
на днях последовало в законодательном порядке утверждение штатов византийской контрольной палаты, то даже сам И. С. Аксаков согласился до поры до времени молчать об этом предмете, дабы, с
одной стороны, яе волновать бесплодным лиризмом общественного мнения, а с другой стороны развязать правительству руки, буде оно, в самом деле, намерено распространить
на весь юговосток Европы действие единства касс…
Им, по-видимому, казалось даже странным, что
на обсуждение их предлагается вопрос о каких-то родственниках, тогда как
всем известно, что никаких заинтересованных в этом деле родственников нет, а есть просто шайка пархатых жидов, которые, по старинной ненависти к христианству, нанимают легкомысленного Хлестакова, чтобы терзать человека за то, что он не пропускает ни
одной обедни!
Заняв во
всех банках (
вся Россия в то время была, как тенетами, покрыта банками, так что ни
одному зайцу не было надежды проскочить, не попав головой в
одну из петель) более миллиона рублей, он бежал за границу, но в Гамбурге был поймай в ту самую минуту, как садился
на отправлявшийся в Америку пароход, и теперь томится в остроге (присяжные заседатели видели в этом происшествии перст божий).
В этом случае самая"стадность"не производит ущерба художественному воспроизведению; нет нужды, что эти люди чересчур похожи друг
на друга, что они руководятся
одними и теми же побуждениями, а потому имеют
одну или почти
одну и ту же складку, и что
все это, вместе взятое, устраняет всякую идею о разнообразии типов: ведь здесь идет речь собственно не о типах, а о положении минуты, которое выступает тем ярче, чем единодушнее высказывается относительно его лагерь, видящий в чечевичной похлебке осуществление своих идеалов.
И только. В этом
вся наша панацея, в этом перспектива нашего будущего. Бели мы не можем ясно формулировать, чего мы требуем, что же мы можем? Если у нас нет даже рутины, а тем менее знания, то какое занятие может приличествовать нам, кроме"политики"? Если же и"политика"ускользает от наших рук, то чем мы можем ее заменить, кроме слоняния из
одного угла в другой? Какие надежды могут нас оживлять, кроме надежд
на выигрыш двухсот тысяч?
Холодная!"–"Как холодная?
все была теплая, а теперь холодная сделалась!"–"И прежде была холодная, только прежде потому теплее казалась, что мужички подневольные были!"Сел я тогда за хозяйственные книги, стал приход и расход сводить — вижу, в
одно лето из кармана шесть тысяч вылетело, кроме того что
на машины да
на усовершенствование пошло.