Неточные совпадения
А в городе между
тем во всех окнах горят уж огни; по улицам еще бродят рассеянные группы гуляющих; вы чувствуете себя дома и, остановив ямщика, вылезаете из экипажа и сами
идете бродить.
— Отчего же не удовлетвориться, ваше превосходительство? ведь им больше для очистки дела ответ нужен: вот они возьмут да целиком нашу бумагу куда-нибудь и пропишут-с, а
то место опять пропишет-с; так оно и
пойдет…
Но через четверть часа вы снова бодры и веселы, вы
идете бродить по деревне, и перед вами развертывается
та мирная сельская идиллия, которой первообраз так цельно и полно сохранился в вашей душе.
Убиица-то он один, да знакомых да сватовей у него чуть не целый уезд; ты вот и поди перебирать всех этих знакомых, да и преступника-то подмасли, чтоб он побольше народу оговаривал: был, мол, в таком-то часу у такого-то крестьянина? не
пошел ли от него к такому-то? а часы выбирай
те, которые нужно… ну, и привлекай, и привлекай.
Их сиятельство уважили;
пошли они это в другую комнату; целый час он там объяснял: что и как — никому неизвестно, только вышли их сиятельство из комнаты очень ласковы, даже приглашали Ивана Петровича к себе, в Петербург, служить, да отказался он
тем, что скромен и столичного образования не имеет.
И не
то чтоб на что-нибудь путное, а так — все прахом
пошло.
Дело в
том, что в этот самый день случилось Дмитрию Борисычу быть именинником, и он вознамерился сотворить для дорогого гостя бал на
славу.
— Спасибо Сашке Топоркову! спасибо! — говорил он, очевидно забывая, что
тот же Топорков обольстил его насчет сахара. — «Ступай, говорит, в Крутогорск, там, братец, есть винцо тенериф — это, брат, винцо!» Ну, я, знаете, человек военный, долго не думаю: кушак да шапку или, как сказал мудрец, omnia me cum me… [Все свое ношу с собою (от искаженного лат. omnia mea mecum porto).] зарапортовался! ну, да все равно!
слава богу, теперь уж недалечко и до места.
— Драться я, доложу вам, не люблю: это дело ненадежное! а вот помять, скомкать этак мордасы — уж это наше почтение, на
том стоим-с. У нас, сударь, в околотке помещица жила, девица и бездетная, так она истинная была на эти вещи затейница. И тоже бить не била, а проштрафится у ней девка, она и
пошлет ее по деревням милостыню сбирать; соберет она там куски какие — в застольную: и дворовые сыты, и девка наказана. Вот это, сударь, управление! это я называю управлением.
Пробыли они таким манером с полчаса и
пошли домой уж повеселее. Не
то чтоб «Евсигней Федотыч», или «Прасковья Михайловна», а «Евсигнеюшка, голубчик», «Параша, жись ты моя» — других слов и нет.
Однако все ему казалось, что он недовольно бойко
идет по службе. Заприметил он, что жена его начальника не
то чтоб балует, а так по сторонам поглядывает. Сам он считал себя к этому делу непригодным, вот и думает, нельзя ли ему как-нибудь полезным быть для Татьяны Сергеевны.
Ощутил лесной зверь, что у него на лбу будто зубы прорезываются. Взял письма, прочитал — там всякие такие неудобные подробности изображаются. Глупая была баба! Мало ей
того, чтоб грех сотворить, — нет, возьмет да на другой день все это опишет: «Помнишь ли, мол, миленький, как ты сел вот так, а я села вот этак, а потом ты взял меня за руку, а я, дескать, хотела ее отнять, ну, а ты»… и
пошла, и
пошла! да страницы четыре мелко-намелко испишет, и все не
то чтоб дело какое-нибудь, а так, пустяки одни.
Душа начинает тогда без разбора и без расчета выбрасывать все свои сокровища; иногда даже и привирает, потому что когда дело на откровенность
пошло,
то не приврать точно так же невозможно, как невозможно не наесться до отвала хорошего и вкусного кушанья.
— Вот-с, изволите видеть, — подхватывает торопливо Харченко, как будто опасаясь, чтобы Коловоротов или кто-нибудь другой не посягнул на его авторскую
славу, — вот изволите видеть: стоял один офицер перед зеркалом и волосы себе причесывал, и говорит денщику:"Что это, братец, волосы у меня лезут?"А
тот, знаете, подумавши этак минут с пять, и отвечает:"Весною, ваше благородие, всяка скотина линяет…"А в
то время весна была-с, — прибавил он, внезапно краснея.
— На своих все на ногах… охромела я нонече, а
то как бы не сходить сто верст!.. больно уж долго
шла… ох, да и котомка-то плечи щемит!
Давно ли русский мужичок, cet ours mal léche, [этот сиволапый (франц.).] являлся на театральный помост за
тем только, чтоб сказать слово «кормилец», «шея лебединая, брови соболиные», чтобы прокричать заветную фразу, вроде «
идем!», «бежим!», или же отплясать где-то у воды [34] полуиспанский танец — и вот теперь он как ни в чем не бывало семенит ногами и кувыркается на самой авансцене и оглашает воздух неистовыми криками своей песни!
— Да ноне чтой-то и везде жить некорыстно стало. Как старики-то порасскажут, так что в старину-то одного хлеба родилось! А ноне и земля-то словно родить перестала… Да и народ без християнства стал…
Шли мы этта на богомолье, так по дороге-то не
то чтоб тебе копеечку или хлебца, Христа ради, подать, а еще тебя норовят оборвать… всё больше по лесочкам и ночлежничали.
— А добрый парень был, — продолжает мужичок, — какова есть на свете муха, и
той не обидел, робил непрекословно, да и в некруты непрекословно
пошел, даже голосу не дал, как «лоб» сказали!
— Мне на что молчать, мне на
то бог язык дал, чтоб говорить… только от тебя и слов, что молчать… а тоже гулять
идет!
Она же по стопам родителей не
пошла, и столь много даже сыздетска к богу прилепилась, что ни о чем больше не помышляла, разве о
том, чтобы младые свои страсти сокрушить и любить единого господа и спаса своего.
По молитве ее в лесу место очищается; стоят перед нею хоромы высокие, высоки рубленые, тесом крытые; в
тех хоромах
идет всенощное пение; возглашают попы-диаконы
славу божию, поют они гласы архангельские, архангельские песни херувимские, величают Христа царя небесного, со отцем и святым духом спокланяема и сославима.
Пришла она на
ту пору на распутие: лежат перед нею три дороженьки, и не знает старица, по которой
идти.
И видит Пахомовна: перед нею святая обитель стоит, обитель стоит тихая, мужьми праведными возвеличенная, посреде ее златые главы на храмах светятся, и в
тех храмах
идет служба вечная, неустанная. Поют тамо гласами архангельскиими песни херувимские, честное и великолепное имя Христово прославляючи со отцем и святым духом и ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Многие помнят также, как Иван Онуфрич в
ту пору поворовывал и как питейный ревизор его за волосяное царство таскивал; помнят, как он постепенно, тихим манером
идя, снял сначала один уезд, потом два, потом вдруг и целую губернию; как самая кожа на его лице из жесткой постепенно превращалась в мягкую, а из загорелой в белую…
Между
тем внизу, в черной избе, происходит иного рода сцена. Там обедают извозчики, и
идет у них разговор дружный, неперемежающийся.
Постоялый двор, о котором
идет речь, одноэтажный; в распоряжение проезжающих отдаются в нем всего две комнаты, да и
те частенько остаются праздными.
— Что станешь с ним, сударь, делать! Жил-жил, все радовался, а теперь вот ко гробу мне-ка уж время, смотри, какая у нас оказия вышла! И чего еще я, сударь, боюсь: Аким-то Кузьмич человек ноне вольной, так Кузьма-то Акимыч, пожалуй, в купцы его выпишет, да и деньги-то мои все к нему перетащит… А ну, как он в
ту пору, получивши деньги-то, отцу вдруг скажет:"Я, скажет, папынька, много вами доволен, а денежки, дескать, не ваши, а мои… прощайте, мол, папынька!"Поклонится ему, да и вон
пошел!
Князь Чебылкин (задумчиво). Н-да! ну, поезжай, поезжай! или вот что: ты уж сходи к ней, скажи, что ей моцион необходим… а
то меня-то она, пожалуй, не послушается… Скажи ей, что я сам с ней
пойду пройтись…
Как перед богом, так и перед вашим сиятельством объясняюсь, что ни я, ни товарищи мои не подали к
тому ни малейшего повода, потому что мы
шли, разговаривая тихим манером, как приличествует мирным гражданам, любящим свое отечество…
Вот, говорит, намеднись сестра пишет, корова там у нее пала — пять целковых
послал; там брат, что в священниках, погорел —
тому двадцать пять
послал; нет, нет, брат, лучше и не проси!» С
тем Чернищев-то и отъехал.
«Ну, говорит, мы теперича пьяни; давай, говорит, теперича реку шинпанским поить!» Я было ему в ноги: «За что ж: мол, над моим добром наругаться хочешь, ваше благородие? помилосердуй!» И слушать не хочет… «Давай, кричит, шинпанского! дюжину! мало дюжины, цельный ящик давай! а не
то, говорит, сейчас все твои плоты законфескую, и
пойдешь ты в Сибирь гусей пасти!» Делать-то нечего: велел я принести ящик, так он позвал, антихрист, рабочих, да и велел им вило-то в реку бросить.
Ижбурдин. С казной-то? А вот как:
пошел я, запродавши хлеб-от, к писарю станового, так он мне, за четвертак, такое свидетельство написал,"
то я даже сам подивился. И наводнение и мелководие тут; только нашествия неприятельского не было.
Это, ваше благородие, всё враги нашего отечества выдумали, чтоб нас как ни на есть с колеи сбить. А за ними и наши туда же лезут — вон эта гольтепа, что негоциантами себя прозывают. Основательный торговец никогда в экое дело не
пойдет, даже и разговаривать-то об нем не будет, по
той причине, что это все одно, что против себя говорить.
Да с тех-то пор и
идет у них дебош:
то женский пол соберет, в горнице натопит, да в чем есть и безобразничает, или зазовет к себе приказного какого ни на есть ледящего: «Вот, говорит, тебе сто рублев, дозволь, мол, только себя выпороть!» Намеднись один пьянчужка и согласился, да только что они его, сударь, выпустили, он стал в воротах, да и кричит караул.
Мальчуган смотрит на меня и тихонько посмеивается. Я нахожусь в замешательстве, но внутренно негодую на Гришу, который совсем уж в опеку меня взял. Я хочу
идти в его комнату и строгостью достичь
того, чего не мог достичь ласкою, но в это время он сам входит в гостиную с тарелкой в руках и с самым дерзким движением — не кладет, а как-то неприлично сует эту тарелку на стол. На ней оказывается большой кусок черного хлеба, посыпанный густым слоем соли.
Тому хочь и предписано, да если он видит, что и впрямь торговцу-то тесно, так и в предписании-то отыщет такую мякоть, что все
пойдет как будто по-прежнему.
Какая была
тому причина — этого я вам растолковать не могу, но только ученье не впрок мне
шло.
Весною поют на деревьях птички; молодостью, эти самые птички поселяются на постоянное жительство в сердце человека и поют там самые радостные свои песни; весною, солнышко
посылает на землю животворные лучи свои, как бы вытягивая из недр ее всю ее роскошь, все ее сокровища; молодостью, это самое солнышко просветляет все существо человека, оно, так сказать, поселяется в нем и пробуждает к жизни и деятельности все
те богатства, которые скрыты глубоко в незримых тайниках души; весною, ключи выбрасывают из недр земли лучшие, могучие струи свои; молодостью, ключи эти, не умолкая, кипят в жилах, во всем организме человека; они вечно зовут его, вечно порывают вперед и вперед…
— Да просто никакого толку нет-с. Даже и не говорят ничего…
Пошел я этта сначала к столоначальнику, говорю ему, что вот так и так… ну, он было и выслушал меня, да как кончил я: что ж, говорит, дальше-то? Я говорю:"Дальше, говорю, ничего нет, потому что я все рассказал". — "А! говорит, если ничего больше нет… хорошо, говорит". И ушел с этим, да с
тех пор я уж и изымать его никак не мог.
Всякому из нас памятны, вероятно, эти дни учения, в которые мы не столько учимся, сколько любим поговорить, а еще больше послушать, как говорят другие, о разных взглядах на науку и в особенности о
том, что надо во что бы
то ни стало
идти вперед и развиваться.
— Вот хоть бы
тот же капитан Полосухин, об котором я уж имел честь вам докладывать: застал его однажды какой-то ревнивый старец… а старец, знаете, как не надеялся на свою силу,
идет и на всякий случай по пистолету в руках держит.
Не по нраву ей, что ли, это пришлось или так уж всем естеством баба пагубная была — только стала она меня оберегаться. На улице ли встретит — в избу хоронится, в поле завидит — назад в деревню бежит. Стал я примечать, что и парни меня будто на смех подымают;
идешь это по деревне, а сзади тебя
то и дело смех да шушуканье."Слышь, мол, Гаранька, ночесь Парашка от тоски по тебе задавиться хотела!"Ну и я все терпел; терпел не от робости, а по
той причине, что развлекаться мне пустым делом не хотелось.
Пришел и я, ваше благородие, домой, а там отец с матерью ругаются: работать, вишь, совсем дома некому;
пошли тут брань да попреки разные… Сам вижу, что за дело бранят, а перенести на себе не могу; окроме злости да досады, ничего себе в разум не возьму; так-то тошно стало, что взял бы, кажется, всех за одним разом зарубил, да и на себя, пожалуй, руку наложить, так в
ту же пору.
Пришла опять весна,
пошли ручьи с гор, взглянуло и в наши леса солнышко. Я, ваше благородие, больно это времечко люблю; кажется, и не нарадуешься: везде капель, везде вода — везде, выходит, шум; в самом,
то есть, пустом месте словно кто-нибудь тебе соприсутствует, а не один ты бредешь, как зимой, например.
Дразнила она меня таким манером долго, и все я себя перемогал; однако бог попутал. Узнал я как-то, что Параня в лес по грибы
идет.
Пошел и я, а за поясом у меня топор, не
то чтоб у меня в
то время намерение какое было, а просто потому, что мужику без топора быть нельзя. Встретился я с ней, а она — верно, забыла, как я ее у колодца-то трепал, — опять надо мной посмеивается...
А мне, ваше благородие, только всего и денег-то надобно, что за полведра заплатить следует… Вот и стал мне будто лукавый в ухо шептать."Стой, кричу, дядя, подвези до правленья!"А сам, знашь, и камешок за пазуху спрятал… Сели мы это вдвоем на телегу: он впереди, а я сзади, и все у меня из головы не выходит, что будь у меня рубль семьдесят, отдай мне он их, заместо
того чтоб водки купить, не нужно бы и в бурлаки
идти…
— Да как же тут свяжешься с эким каверзником? — заметил смотритель, — вот намеднись приезжал к нам ревизор, только раз его в щеку щелкнул, да и
то полегоньку, — так он себе и рожу-то всю раскровавил, и духовника потребовал:"Умираю, говорит, убил ревизор!" — да и все тут. Так господин-то ревизор и не рады были, что дали рукам волю… даже побледнели все и прощенья просить начали — так испужались! А тоже, как
шли сюда, похвалялись: я, мол, его усмирю! Нет, с ним свяжись…
Сапожнишки-то я загодя скинул, в однех портянках
пошел — и
те скрипят, проклятые, словно звон по улице раздается.
Стал я говорить про это матери, так и
то все прахом
пошло:"Что ж, говорит, разве старцы люди простые? от них, окромя благодати, ничего и быть-то не может".
Только наказал же меня за него бог! После уж я узнал, что за ним шибко следили и что
тот же Андрияшка-антихрист нас всех выдал. Жил я в Крутогорске во всем спокойствии и сумнения никакого не имел, по
той причине, что плата от меня, кому следует,
шла исправно. Сидим мы это вечером, ни об чем не думаем; только вдруг словно в ворота тук-тук. Посмотрел я в оконце, ан там уж и дом со всех сторон окружен. Обернулся, а в комнате частный."Что, говорит, попался, мошенник!"