Неточные совпадения
— То-то же! смотри, чтоб у меня теперь лошади… ни-ни… никуда…
понимаешь! даже на пожар не сметь… слышишь? везде брать обывательских, даже для барышень!..
Но на этот счет Алексей Дмитрич оставался непреклонным. Кшецынский продолжал обедать за столом его высокородия, и — мало
того! — каждый раз, вставая из-за стола, проходил мимо своего врага с улыбкою, столь неприметною, что
понимать и оценить всю ее ядовитость мог только Федор. Но возвратимся к рассказу.
— То-то, любезный! ты
пойми, ты вникни в мои усилия… как я, могу сказать, денно и нощно…
Вообще, он старается руководить своего партнера более взорами и телодвижениями; если же партнер так туп (и это бывает), что разговора этого не
понимает,
то оставляет его на произвол судеб, употребив, однако ж, наперед все меры к вразумлению несчастного.
— Ты меня послушай! — говорил он таинственным голосом, — это, брат, все зависит от
того, как поведешь дело! Может быть славная штука, может быть и скверная штука; можно быть становым и можно быть ничем…
понимаешь?
— Мы здесь рассуждаем об
том, — говорит он мне, — какое нынче направление странное принимает литература — всё какие-то нарывы описывают! и так, знаете, все это подробно, что при дамах даже и читать невозможно… потому что дама — vous concevez, mon cher! [вы
понимаете, мой милый! (франц.)] — это такой цветок, который ничего, кроме тонких запахов, испускать из себя не должен, и вдруг ему, этому нежному цветку, предлагают навозную кучу… согласитесь, что это неприятно…
mais vous concevez, mon cher, делай же он это так, чтоб читателю приятно было; ну, представь взяточника, и изобрази там… да в конце-то, в конце-то приготовь ему возмездие, чтобы знал читатель, как это не хорошо быть взяточником… а
то так на распутии и бросит — ведь этак и
понять, пожалуй, нельзя, потому что, если возмездия нет, стало быть, и факта самого нет, и все это одна клевета…
Живновский. Да, да, по-моему, ваше дело правое…
то есть все равно что божий день. А только, знаете ли? напрасно вы связываетесь с этими подьячими! Они, я вам доложу, возвышенности чувств
понять не в состоянии. На вашем месте, я поступил бы как благородный человек…
Хоробиткина. Потому что женщина все эти чувства бессравнительнее
понимать может… ну, опять и
то, что женщина, можно сказать, живет для одной любви, и кажется, нет еще
той приятности, которою не пожертвовала бы женщина, которая очень сильно влюблена. (Смотрит томно на Налетова.)
Змеищев. Ну, конечно, конечно, выгнать его; да напишите это так, чтоб энергии, знаете, побольше, а
то у вас все как-то бесцветно выходит — тара да бара, ничего и не
поймешь больше. А вы напишите, что вот, мол, так и так, нарушение святости судебного приговора, невинная жертва служебной невнимательности, непонимание всей важности долга…
понимаете! А потом и повесьте его!.. Ну, а того-то, что скрыл убийство…
Живого матерьялу они, сударь, не
понимают! им все бы вот за книжкой, али еще пуще за разговорцем: это ихнее поле; а как дойдет дело до
того, чтоб пеньки считать, — у него, вишь, и ноженьки заболели.
«Везде, говорит, был; на вас только и надежда; нигде суда нет!» Вот, видите ли, он даже не
понимает, что я не для
того тут сижу, чтоб ихние эти мелкие дрязги разбирать; мое дело управлять ими, проекты сочинять, pour leur bien, наблюдать, чтоб эта машина как-нибудь не соскочила с рельсов — вот моя административная миссия.
Может ли он
понять, se faire une idée [составить себе представление (франц.).] о
том, что такое назначение человека? Non, non, non et cent fois non! Je vous le donne en mille, [Нет, нет, нет и сто раз нет!
Слесарь, которого души коснулось истинное просвещение,
поймет, что замок и ключ изобретены на
то, чтобы законный владелец ящика, шкафа или сундука мог запирать и отмыкать эти казнохранилища; напротив
того, слесарь-грамотей смотрит на это дело с своей оригинальной точки зрения: он видит в ключе и замке лишь средство отмыкать казнохранилища, принадлежащие его ближнему.
Да вы
поймите,
поймите же наконец, что нечего рассуждать о
том, что было бы, если б мы вверх ногами, а не головой ходили! А потому все эти нелепые толки о самобытном развитии в высшей степени волнуют меня.
Молодой человек, напротив
того, начинает уже смутно
понимать, что вокруг его есть что-то неладное, разрозненное, неклеящееся; он видит себя в странном противоречии со всем окружающим, он хочет протестовать против этого, но, не обладая никакими живыми началами, необходимыми для примирения [59], остается при одном зубоскальстве или псевдотрагическом негодовании.
— Размеры не
те, сударыня! Размеры нас душат, — продолжал он, обращаясь ко мне, — природа у нас широкая, желал бы захватить и вдоль и поперек, а размеры маленькие… Ты, Анна Ивановна, этого
понимать не можешь!
Вы не в состоянии
понять, что никогда деятельность души не бывает так напряженно сильна, как в
то время, когда я сплевываю или мурлыкаю под нос арию: Oh, per che non posso odiar ti!
Знаете, я все добиваюсь, нельзя ли как-нибудь до такого состояния дойти, чтоб внутри меня все вконец успокоилось, чтоб и кровь не волновалась, и душа чтоб переваривала только
те милые образы,
те кроткие ощущения, которые она самодеятельно выработала… вы
понимаете? — чтоб этого внешнего мира с его прискорбием не существовало вовсе, чтоб я сам был автором всех своих радостей, всей своей внутренней жизни…
— Сумасшедшие, хотите вы сказать?.. договаривайте, не краснейте! Но кто же вам сказал, что я не хотел бы не
то чтоб с ума сойти — это неприятно, — а быть сумасшедшим? По моему искреннему убеждению, смерть и сумасшествие две самые завидные вещи на свете, и когда-нибудь я попотчую себя этим лакомством. Смерть я не могу себе представить иначе, как в виде состояния сладкой мечтательности, состояния грез и несокрушимого довольства самим собой, продолжающегося целую вечность… Я
понимаю иногда Вертера.
— Но я вас прошу оставить меня сейчас же… вы
понимаете?
то есть не комнату эту оставить, а мой дом, мое имение… слышите?
Других карьер также в виду не имеется,
то есть, коли хотите, они и есть, но все это скучная материя, черепословие, а я, вы
понимаете, славянин, хочу жить, хочу жуировать: homo sum et nihil humani a me alienum puto. [я человек, и ничто человеческое мне не чуждо (лат.).]
— Мастерица она была тоже гривуазные песни петь."Un soir à la barrière"[«Как-то вечером у заставы» (франц.).] выходило у ней так, что пальчики облизать следует… Вот такую жизнь я
понимаю, потому что это жизнь в полном смысле этого слова! надо родиться для нее, чтобы наслаждаться ею как следует… А
то вот и он, пожалуй, говорит, что живет! — прибавил он, указывая на Рогожкина.
Стал я в
ту пору и хмелем зашибаться;
понимал я, конечно, что это дело нехристиянское, да удержаться никак не возможно: так и тянет и тянет в этот разврат.
А пуще
того голова у меня словно онемела; вижу, поля передо мной, снег лежит (тогда первопутка была), лес кругом, с возами мужики едут — и все будто ничего не
понимаю: что лес, что снег, что мужик — даже различить не могу.
И точно, воротился я к Михайлову дню домой, и вижу, что там все новое. Мужички в деревнишке смутились; стал я их расспрашивать — ничего и не
поймешь. Только и слов, что, мол, генеральская дочь в два месяца большущие хоромы верстах в пяти от деревни поставила. Стали было они ей говорить, что и без
того народу много селится, так она как зарычит, да пальцы-то, знашь, рогулей изладила, и все вперед тычет, да бумагу каку-то указывает.
Напротив
того, в себе самом начинаешь сознавать какую-то особенную чуткость и восприимчивость, начинаешь смутно
понимать эту общую жизнь природы, от которой так давно уж отвык…
— А именно, ваше высокоблагородие,
понял я теперь, что мне в полицейской службе настоящее место состоит! — продолжал между
тем Михеич, — именно, в самой, можно сказать, тонкой чистоте всю штуку обработали… Ваше высокоблагородие! не соблаговолите ли, в счет будущей награды и для поощрения к будущим таковым же подвигам, по крайности стакан водки поднести? Сего числа, имея в виду принятие священнического сана, даже не единыя росинки чрез гортань не пропищал.
А иногда и такие бывали, что никакого,
то есть, дела не
понимает; весь земский суд с ног собьет, бегает, кричит — а дело все-таки ни на пядь вперед не подвигается.
Это, ваше высокоблагородие, даже не всякому
понять возможно, как это ничего-таки есть в доме нет, а между
тем это истинная правда.