Неточные совпадения
А он, по счастью, был на
ту пору в уезде, на следствии, как раз с Иваном Петровичем. Вот и дали мы им знать, что будут завтра у них их сиятельство, так имели бы это в предмете, потому что вот так и так, такие-то, мол, их сиятельство речи держит. Струсил наш заседатель, сконфузился так, что и желудком слабеть
начал.
Известное дело, смятение:
начнут весь свой припас прятать, а ему все и видно. Отопрут наконец. Стоят они все бледные; бабы, которые помоложе,
те больше дрожат, а старухи так совсем воют. И уж все-то он углы у них обшарит, даже в печках полюбопытствует, и все оттоль повытаскает.
По двадцатому году сам исправник его Порфирием Петровичем звать
начал, а приказные — не
то чтоб шлепками кормить, а и посмотреть-то ему в глаза прямо не смеют.
Вострепетали исправники, вздрогнули городничие, побледнели дворянские заседатели; только и слышится по губернии: «Ах ты, господи!» И не
то чтоб поползновение какое-нибудь — сохрани бог! прослезится даже, бывало, как
начнет говорить о бескорыстии.
Она уже довольно отчетливо сознает, что надежда —
та самая, которая утешает царя на троне и земледельца в поле, —
начинает изменять ей.
С двадцатипятилетнего возраста,
то есть с
того времени, как мысль о наслаждениях жизни оказалась крайне сомнительною, княжна
начала уже думать о гордом страдании и мысленно создавала для себя среди вечно волнующегося океана жизни неприступную скалу, с вершины которой она, „непризнанная“, с улыбкой горечи и презрения смотрела бы на мелочную суетливость людей.
Княжна с ужасом должна сознаться, что тут существуют какие-то смутные расчеты, что она сама до такой степени embourbée, что даже это странное сборище людей, на которое всякая порядочная женщина должна смотреть совершенно бесстрастными глазами, перестает быть безразличным сбродом, и напротив
того, в нем выясняются для нее совершенно определительные фигуры, между которыми она
начинает уже различать красивых от уродов, глупых от умных, как будто не все они одни и
те же — о, mon Dieu, mon Dieu! [о, боже мой, боже мой! (франц.)]
Душа
начинает тогда без разбора и без расчета выбрасывать все свои сокровища; иногда даже и привирает, потому что когда дело на откровенность пошло,
то не приврать точно так же невозможно, как невозможно не наесться до отвала хорошего и вкусного кушанья.
Анфиса Ивановна тоже не желали такую партию для дитяти своего упустить, и
начали меня попрекать всем-с: даже куски, которые я в пять лет съела, и
те, кажется, пересчитали!
— Да точно так-с. Теперь конец месяца, а сами вы изволите помнить, что его высокородие еще в прошлом месяце пытал меня бранить за
то, что у меня много бумаг к отчетности остается, да посулил еще из службы за это выгнать. Ну, а если мы эту бумагу
начнем разрешать, так разрешим ее не раньше следующего месяца, а дополнительных-то сведений потребуешь, так хоть и не разрешена она досконально, а все как будто исполнена: его высокородие и останутся довольны.
Когда придет к нему крестьянин или мещанин"за своею надобностью"или проще по рекрутской части и принесет все нужные по делу документы, он никогда сразу не
начнет дела, а сначала заставит просителя побожиться пред образом, что других документов у него нет, и когда
тот побожится,"чтоб и глаза-то мои лопнули"и"чтоб нутро-то у меня изгнило", прикажет ему снять сапоги и тщательно осмотрит их.
Я вижу, что он
начинает нравиться даже Грише, потому что
тот, поглядывая на него, изредка проговаривается:"Ишь постреленок!", что доказывает, что он находится в хорошем расположении духа.
И я вдвое
начинаю любить эту милую Палагею Ивановну за
то, во-первых, что она назвала меня «сердечным», а во-вторых, за
то, что она от всей души пригрела и приютила меня в великий праздник.
Начнешь ему резон докладывать, так он не
то чтоб тебе благодарен, а словно теленок всеми четырьми ногами брыкается.
Начнет это околесицу ему рассказывать,
тот станет его останавливать, так куда тебе!"
Второе дело, совсем не с
того конца
начинаете.
Повторяю вам, вы очень ошибаетесь, если думаете, что вот я призову мужика, да так и
начну его собственными руками обдирать… фи! Вы забыли, что от него там бог знает чем пахнет… да и не хочу я совсем давать себе этот труд. Я просто призываю писаря или там другого, et je lui dis:"Mon cher, tu me dois tant et tant", [и я ему говорю «Дорогой мой, ты мне должен столько
то и столько
то» (франц.).] — ну, и дело с концом. Как уж он там делает — это до меня не относится.
Молодой человек, напротив
того,
начинает уже смутно понимать, что вокруг его есть что-то неладное, разрозненное, неклеящееся; он видит себя в странном противоречии со всем окружающим, он хочет протестовать против этого, но, не обладая никакими живыми
началами, необходимыми для примирения [59], остается при одном зубоскальстве или псевдотрагическом негодовании.
Самый ли процесс жизни нас умаивает, или обстоятельства порастрясут дорогой кости, только сердце вдруг оказывается такое дрябленькое, такое робконькое, что как
начнешь самому о себе откровенно докладывать, так и показывается на щеках, ни с
того ни с сего, девический румянец…
— Да, брат, я счастлив, — прервал он, вставая с дивана и
начиная ходить по комнате, — ты прав! я счастлив, я любим, жена у меня добрая, хорошенькая… одним словом, не всякому дает судьба
то, что она дала мне, а за всем
тем, все-таки… я свинья, брат, я гнусен с верхнего волоска головы до ногтей ног… я это знаю! чего мне еще надобно! насущный хлеб у меня есть, водка есть, спать могу вволю… опустился я, брат, куда как опустился!
— Нет-с, Павел Петрович, положил-с, это именно как пред богом, — положил-с, — это верно-с. Только вот приходит теперь двенадцатый год к концу… мне бы,
то есть, пользу бы
начать получать, ан тут торги новые назначают-с. Так мне бы, ваше высокоблагородие, желательно, чтоб без торгов ее как-нибудь…
С одной стороны, не подлежало сомнению, что в душе его укоренились
те общие и несколько темные
начала, которые заставляют человека с уважением смотреть на всякий подвиг добра и истины, на всякое стремление к общему благу.
— Согласитесь, однако ж, что если бы все смотрели на это так же равнодушно, как вы смотрите; если б никто не
начинал, а все ограничивались только разговорцем,
то куда ж бы деваться от блох?
В это самое время мой камердинер шепнул мне на ухо, что меня дожидается в передней полицеймейстер. Хотя я имел душу и сердце всегда открытыми, а следовательно, не знал за собой никаких провинностей, которые давали бы повод к знакомству с полицейскими властями, однако ж встревожился таинственностью приемов, употребленных в настоящем случае,
тем более что Горехвастов внезапно побледнел и
начал дрожать.
С
тем я и ушел. Много я слез через эту бабу пролил! И Христос ее знает, что на нее нашло! Знаю я сам, что она совсем не такая была, какою передо мной прикинулась; однако и денег ей сулил, и извести божился — нет, да и все тут. А не
то возьмет да дразнить
начнет:"Смотри, говорит, мне лесничий намеднись платочек подарил!"
У него, сударь, в это самое время лесничий в гостях сидел —
тот самый, что платок-от ей подарил;
начал было он меня бить, да мне уж что!..
— Да как же тут свяжешься с эким каверзником? — заметил смотритель, — вот намеднись приезжал к нам ревизор, только раз его в щеку щелкнул, да и
то полегоньку, — так он себе и рожу-то всю раскровавил, и духовника потребовал:"Умираю, говорит, убил ревизор!" — да и все тут. Так господин-то ревизор и не рады были, что дали рукам волю… даже побледнели все и прощенья просить
начали — так испужались! А тоже, как шли сюда, похвалялись: я, мол, его усмирю! Нет, с ним свяжись…
Поставила Василиса свечку к образу,
начала над старухой молитвы читать, а мне ровно не до
того.
Начали было уговаривать его не оставлять братию: иные искренно, а большая часть только для виду, потому что всем им из лесу вон хотелось. Кончилось, разумеется,
тем, что выбрали из среды своей
того же Мартемьяна, который всю смуту завел.
Напротив
того, в себе самом
начинаешь сознавать какую-то особенную чуткость и восприимчивость,
начинаешь смутно понимать эту общую жизнь природы, от которой так давно уж отвык…
В
ту пору вот, как исправлять-то ее примались, так плотник Осип
начал накаты было рубить: такие ли здоровенные, что, слышь, и топор не берет, а нутро-то у бревна словно желток желтое скипелось… во как отцы-то наши на долгие века строились, словно чуяли, что и про нас будет надобе…
Время, предшествующее
началу следствия, самое тягостное для следователя. Если план следствия хорошо составлен, вопросы обдуманы,
то нетерпение следователя растет, можно сказать, с каждою минутой. Все мыслящие силы его до такой степени поглощены предметом следствия, что самая малейшая помеха выводит его из себя и заставляет горячиться и делать тысячу промахов в
то самое время, когда всего нужнее хладнокровие и расчет.
Бывало, даже молиться
начнет, так и
то и нагни ты ее, и подними ты ее, а она только знает командует.
— Вишь, как пришло ей узлом, вишь, какую чушь городить
начала! Память, что ли, у
те отшибло, старая, что Варвару не узнаешь? — сказал Половников.
Добру учить было некому, а и
начнет, бывало, родитель учить, так все больше со злом: за волосы притаскает либо так прибьет, а не
то так и прищемить норовит… как еще жива осталась…
Лицо Маслобойникова сияло; он мял губами гораздо более прежнего, и в голосе его слышались визгливые перекатистые тоны, непременно являющиеся у человека, которого сердце до
того переполнено радостию, что
начинает там как будто саднить. Мне даже показалось, что он из дому Мавры Кузьмовны сбегал к себе на квартиру и припомадился по случаю столь великого торжества, потому что волосы у него не торчали вихрами, как обыкновенно, а были тщательно приглажены.
Шевельнется, например, ни с
того ни с сего в сердце совесть, взбунтуется следом за нею рассудок, который
начнет, целым рядом самых строгих силлогизмов, доказывать, как дважды два — четыре, что будь следователь сам на месте обвиняемого,
то… и так далее.
И меня действительно никто не бьет и не режет. Только его превосходительство изредка назовет «размазней» или «мямлей», и
то единственно по чувствам отеческого участия к моей служебной карьере. Когда дело зайдет уже слишком далеко, когда я
начинаю чересчур «мямлить», его превосходительство призывает меня к себе.
С другой стороны, случалось мне нередко достигать и таких результатов, что, разговаривая и убеждая, зарапортуешься до
того, что
начнешь уверять обвиненного, что я тут ничего, что я тут так, что я совсем не виноват в
том, что мне, а не другому поручили следствие, что я, собственно говоря, его друг, а не гонитель, что если… и остановишься только в
то время, когда увидишь вытаращенные на тебя глаза преступника, нисколько не сомневающегося, что следователь или хитрейшая бестия в подлунной, или окончательно спятил с ума.
Между
тем спускаются на землю сумерки, и сверху
начинает падать снег. Снег этот тает на моем лице и образует водные потоки, которые самым неприятным образом ползут мне за галстук. Сверх
того, с некоторого времени начинаются ухабы, которые окончательно расстраивают мой дорожный туалет.
И я действительно сконфужен; я чувствую себя совершенно уничтоженным, и, между
тем как в ушах моих снова
начинает раздаваться скрип полозьев, мне все мерещится: что подумает ямщик? и как это народ такую волю взял?