Неточные совпадения
С горы спускается деревенское стадо; оно уж близко к деревне, и картина мгновенно оживляется; необыкновенная суета проявляется
по всей улице; бабы выбегают из изб с прутьями в руках, преследуя тощих, малорослых коров; девчонка
лет десяти, также с прутиком, бежит вся впопыхах, загоняя теленка и не находя никакой возможности следить за его скачками; в воздухе раздаются самые разнообразные звуки, от мычанья до визгливого голоса тетки Арины, громко ругающейся на всю деревню.
— Я еще как ребенком был, — говорит, бывало, — так мамка меня с ложечки водкой поила, чтобы не ревел, а семи
лет так уж и родитель
по стаканчику на день отпущать стал.
По тринадцатому
году отдали Порфирку в земский суд, не столько для письма, сколько на побегушки приказным за водкой в ближайший кабак слетать. В этом почти единственно состояли все его занятия, и, признаться сказать не красна была его жизнь в эту пору: кто за волоса оттреплет, кто в спину колотушек надает; да бьют-то всё с маху, не изловчась, в такое место, пожалуй, угодит, что дух вон. А жалованья за все эти тиранства получал он всего полтора рубля в треть бумажками.
По двадцатому
году сам исправник его Порфирием Петровичем звать начал, а приказные — не то чтоб шлепками кормить, а и посмотреть-то ему в глаза прямо не смеют.
Мне кажется, что только горькая необходимость заставила ее сделать свой дом"приятным", — необходимость, осуществившаяся в лице нескольких дочерей, которые,
по достаточной зрелости
лет, обещают пойти в семена, если в самом непродолжительном времени не будут пристроены.
Хрептюгин — мужчина
лет сорока пяти, из себя видный и высокий, одетый по-немецкому и не дозволяющий себе ни малейшего волосяного украшения на лице.
Если б большая часть этого потомства не была в постоянной отлучке из дому
по случаю разных промыслов и торговых дел, то, конечно, для помещения его следовало бы выстроить еще
по крайней мере три такие избы; но с Прохорычем живет только старший сын его, Ванюша, малый
лет осьмидесяти, да бабы, да малые ребята, и весь этот люд он содержит в ежовых рукавицах.
— Порозы, сударь, порозы! Нонче езда малая, всё, слышь, больше
по Волге да на праходах ездят! Хошь бы глазком посмотрел, что за праходы такие!.. Еще зимой нешто, бывают-таки проезжающие, а
летом совсем нет никого!
— Я, милостивый государь, здешняя дворянка, — сказала она мне мягким голосом, но не без чувства собственного достоинства, — коллежская секретарша Марья Петровна Музовкина, и хотя не настоящая вдова, но
по грехам моим и
по воле божией вдовею вот уж двадцать пятый
год…
Имела я тогда всего-навсе двадцать пять
лет от роду, и,
по невинности своей, ничего, можно сказать, не понимала: не трудно после этого вообразить, каким искушениям я должна была подвергнуться!
— В настоящее время, пришедши в преклонность моих
лет, я, милостивый государь, вижу себя лишенною пристанища. А как я, с самых малых
лет, имела к божественному большое пристрастие, то и хожу теперь больше
по святым монастырям и обителям, не столько помышляя о настоящей жизни, сколько о жизни будущей…
"Такого-то числа, месяца и
года, собравшись я,
по усердию моему, на поклонение св. мощам в *** монастырь, встречена была на постоялом дворе, в деревне Офониной, здешним помещиком, господином Николаем Иванычем Щедриным, который, увлекши меня в горницу… (следовали обвинительные пункты).
Отставной капитан Пафнутьев, проситель шестидесяти
лет, с подвязанною рукою и деревяшкой вместо ноги вид имеет не столько воинственный, сколько наивный, голова плешивая, усы и бакенбарды от старости лезут, напротив того, на местах, где не должно быть волос, как-то на конце носа, оконечностях ушей, — таковые произрастают в изобилии. До появления князя стоит особняком от прочих просителей,
по временам шмыгает носом и держит в неповрежденной руке приготовленную заранее просьбу.
Александр Петрович Налетов, двадцати пяти
лет, помещик. Смотрит очень гордо и до появления князя беспокойно ходит взад и вперед
по комнате. С так называемыми gens de rien [низшими людьми (франц.).] говорит отрывисто, прибавляя букву э и подражая голосом и манерами начальственным лицам.
Я, наконец, малолетний был, когда это сделал, мне не было двадцати
лет! я сделал это
по глупости,
по неопытности…
Проходя службу два
года и три месяца в Белобородовском гусарском полку в чине корнета уволен из оного
по домашним обстоятельствам и смерти единственной родительницы в чине подпоручика и скитаясь после того как птица небесная где день где ночь возымел желание отдохнуть в трудах служебных…
Ижбурдин — средних
лет, нрава до крайности сообщительного, говорит много, но как-то,
по временам, неприятно размазывает.
Поди-ка
лет пятнадцать назад, как плывет, бывало,
по реке конная-то машина, так и что диву!
В стороне, у забора, положено бревно, поперек которого брошена доска, и две девушки,
лет по двенадцати, делают величайшие усилия, чтобы подскакнуть как можно выше.
— Вы старика-то моего не обессудьте, барин любезный, — продолжает Палагея Ивановна, — что он,
по старости
лет, почтения вам отдать не в силах.
— Рекомендую вам! Иван Семеныч Фурначев, сын статского советника Семена Семеныча Фурначева [60], который, двадцать
лет живя с супругой, не имел детей, покуда наконец, шесть
лет тому назад, не догадался съездить на нижегородскую ярмарку.
По этому-то самому Иван Семеныч и слывет здесь больше под именем антихриста… А что, Иван Семеныч, подсмотрел ты сегодня после обеда, как папка деньги считает?
Но у меня ничего этого нет, и я еще очень живо помню, как в
годы учения приходилось мне бегать
по гостиному двору и из двух подовых пирогов, которые продаются на лотках официянтами в белых галстуках, составлять весь обед свой…
Прошло уж
лет пятнадцать с тех пор, как мы не видались, и я совершенно нечаянно, находясь
по службе в Песчанолесье, узнал, что Лузгин живет верстах в двадцати от города в своей собственной усадьбе.
Я взглянул на его жену; это была молодая и свежая женщина,
лет двадцати пяти; по-видимому, она принадлежала к породе тех женщин, которые никогда не стареются, никогда не задумываются, смотрят на жизнь откровенно, не преувеличивая в глазах своих ни благ, ни зол ее.
Пробовали мы его в свою компанию залучить, однако пользы не оказалось никакой; первое дело, что отец отпускал ему самую малую сумму, всего тысяч десять на серебро в
год, и, следовательно, денег у него в наличности не бывало; второе дело, что хотя он заемные письма и с охотою давал, но уплаты
по ним приходилось ждать до смерти отца, а это в нашем быту не расчет; третье дело, чести в нем совсем не было никакой: другой, если ткнуть ему кулаком в рожу или назвать при всех подлецом, так из кожи вылезет, чтобы достать деньги и заплатить, а этот ничего, только смеется.
— Нет-с, Григорий Сергеич, не говорите этого! Этот Полосухин, я вам доложу, сначала в гвардейской кавалерии служил, но за буйную манеру переведен тем же чином в армейскую кавалерию; там тоже не заслужил-с; ну и приютился у нас… Так это был человек истинно ужаснейший-с!"Мне, говорит, все равно! Я, говорит, и
по дорогам разбивать готов!"Конечно-с, этому многие десятки
лет прошли-с…
Впереди всех стоял молодой парень
лет двадцати, не более,
по прозванию Колесов; он держал себя очень развязно, и тогда как прочие арестанты оказывали при расспросах более или менее смущения и вообще отвечали не совсем охотно, он сам вступал в разговор и вел себя как джентельмен бывалый, которому на все наплевать.
Впервой-ет раз, поди
лет с десяток уж будет, шел, знашь, у нас
по деревне парень, а я вот на улице стоял…
— Видел.
Года два назад масло у них покупал, так всего туточка насмотрелся. На моих глазах это было: облютела она на эту самую на Оринушку… Ну, точно, баба, она ни в какую работу не подходящая,
по той причине, что убогая — раз, да и разумом бог изобидел — два, а все же християнский живот, не скотина же… Так она таскала-таскала ее за косы, инно жалость меня взяла.
Остался я после отца
по двадцатому
году; ни братьев, ни сестер не было: один как перст с матушкой.
Года были подходящие; матушка стала стара; хозяйство в расстрой пошло… вот и стала ко мне приставать старуха: женись да женись.
Пришел я домой нищ и убог. Матушка у меня давно уж померла, а жена даже не узнала меня. Что тут у нас было брани да покоров — этого и пересказать не могу. Дома-то на меня словно на дикого зверя показывали:"Вот, мол, двадцать
лет по свету шатался, смотри, какое богачество принес".
Однако ж без проводника именно не сыщешь,
по той причине, что уж оченно лес густ, а тропок и совсем нет: зимой тут весь ход на лыжах, а
летом и ходить некому; крестьяне в работе, а старцы в разброде; остаются дома только самые старые и смиренные.
Прожили мы в этом спокойствии
года три; все это время я находился безотлучно при Асафе,
по той причине, что должен был еще в вере себя подкрепить, да и полюбил он меня крепко, так что и настоятельство мне передать думал.
— Не возмогу рещи, — продолжал он, вздернув голову кверху и подкатив глаза так, что видны делались одни воспаленные белки, — не возмогу рещи, сколь многие претерпел я гонения. Если не сподобился, яко Иона, содержаться во чреве китове, зато в собственном моем чреве содержал беса три
года и три месяца… И паки обуреваем был злою женою,
по вся дни износившею предо мной звериный свой образ… И паки обуян был жаждою огненною и не утолил гортани своей до сего дня…
Приедет, бывало, к ним с ярмарки купчина какой — первое дело, что благодарности все-таки не минем (эта у нас статья, как калач, каждый
год бывала), да и в книжку-то, бывало, для памяти его запишем: ну, и пойдет он на замечание
по вся дни живота.
Лет с пяток назад — была уж я в ту пору игуменьей — приезжает к нам
по осени знакомый купец из Москвы.
— Осталась я после мамыньки
по восьмому годку; родитель наш не больно чтобы меня очень любил, а так даже можно сказать, что с самых детских
лет, кроме бранных слов, ласки от них я не видывала.
— Жила я таким родом до шестнадцати годков. Родитель наш и прежде каждый
год с ярмонки в скиты езживал, так у него завсегда с матерями дружба велась. Только
по один
год приезжает он из скитов уж не один, а с Манефой Ивановной — она будто заместо экономки к нам в дом взята была. Какая она уж экономка была, этого я доложить вашему благородию не умею…
"18**
года, марта… дня, нижеименованные лица, быв спрошены,
по расколу и прикосновенности, без присяги, показали...
1) Михаилом зовут меня, сыном Трофимовым,
по прозванию Тебеньков, от роду имею
лет, должно полагать, шестьдесят, а доподлинно сказать не умею; веры настоящей, самой истинной, «старой»; у исповеди и св. причастия был
лет восемь тому назад, а в каком селе и у какого священника, не упомню, потому как приехали мы в то село ночью, и ночью же из него выехали; помню только, что село большое, и указал нам туда дорогу какой-то мужичок деревенский; он же и про священника сказывал.
2) Манефа Ивановна Загуменникова, от роду имею тридцать
лет; состою
по расколу и жила в скитах, в обители у игуменьи Магдалины, где пострижена в иноческий образ под именем Маремьяны.
Вошел мужчина
лет сорока, небольшого роста, с лицом весьма благообразным и украшенным небольшою русою бородкой. Одет он был в длинный сюртук, вроде тех, какие носят в великороссийских городах мещане, занимающиеся приказничеством, и в особенности
по питейной части; волоса обстрижены были в кружок, и вообще ни
по чему нельзя было заметить в нем ничего обличающего священный сан.
Или, быть может, в слезах этих высказывается сожаление о напрасно прожитых лучших
годах моей жизни? Быть может, ржавчина привычки до того пронизала мое сердце, что я боюсь, я трушу перемены жизни, которая предстоит мне? И в самом деле, что ждет меня впереди? новые борьбы, новые хлопоты, новые искательства! а я так устал уж, так разбит жизнью, как разбита почтовая лошадь ежечасною ездою
по каменистой твердой дороге!