Неточные совпадения
«…Нет, нынче не то,
что было в прежнее время; в прежнее время народ как-то проще, любовнее был. Служил я, теперича, в земском суде заседателем, триста рублей бумажками получал, семейством угнетен был, а не хуже людей жил. Прежде знали,
что чиновнику тоже пить-есть надо,
ну, и место давали так, чтоб прокормиться было
чем… А отчего? оттого,
что простота во всем была, начальственное снисхождение было — вот
что!
Губерния наша дальняя, дворянства этого нет,
ну, и жили мы тут как у Христа за пазушкой; съездишь, бывало, в год раз в губернский город, поклонишься
чем бог послал благодетелям и знать больше ничего не хочешь.
Вот как видят,
что время уходит — полевая-то работа не ждет, —
ну, и начнут засылать сотского: „Нельзя ли, дескать, явить милость, спросить, в
чем следует?“ Тут и смекаешь: коли ребята сговорчивые, отчего ж им удовольствие не сделать, а коли больно много артачиться станут,
ну и еще погодят денек-другой.
Конечно, и все мы этого придерживались, да все же в меру: сидишь себе да благодушествуешь, и много-много
что в подпитии;
ну, а он, я вам доложу, меры не знал, напивался даже до безобразия лица.
И как бы вы думали:
ну, утонул человек, расшибся; кажется, какая тут корысть,
чем тут попользоваться?
Жил у нас в уезде купчина, миллионщик, фабрику имел кумачную, большие дела вел.
Ну, хоть
что хочешь, нет нам от него прибыли, да и только! так держит ухо востро,
что на-поди. Разве только иногда чайком попотчует да бутылочку холодненького разопьет с нами — вот и вся корысть. Думали мы, думали, как бы нам этого подлеца купчишку на дело натравить — не идет, да и все тут, даже зло взяло. А купец видит это, смеяться не смеется, а так, равнодушествует, будто не замечает.
Что же бы вы думали? Едем мы однажды с Иваном Петровичем на следствие: мертвое тело нашли неподалеку от фабрики. Едем мы это мимо фабрики и разговариваем меж себя,
что вот подлец, дескать, ни на какую штуку не лезет. Смотрю я, однако, мой Иван Петрович задумался, и как я в него веру большую имел, так и думаю: выдумает он что-нибудь, право выдумает.
Ну, и выдумал. На другой день, сидим мы это утром и опохмеляемся.
Слово за словом, купец видит,
что шутки тут плохие, хочь и впрямь пруд спущай, заплатил три тысячи,
ну, и дело покончили. После мы по пруду-то маленько поездили, крючьями в воде потыкали, и тела, разумеется, никакого не нашли. Только, я вам скажу, на угощенье, когда уж были мы все выпивши, и расскажи Иван Петрович купцу, как все дело было; верите ли, так обозлилась борода,
что даже закоченел весь!
Ну, конечно-с, тут разговаривать нечего: хочь и ругнул его тесть, может и чести коснулся, а деньги все-таки отдал. На другой же день Иван Петрович, как ни в
чем не бывало. И долго от нас таился, да уж после, за пуншиком, всю историю рассказал, как она была.
Само собой, следствие;
ну, невзначай так невзначай, и суд уездный решил дело так,
что предать, мол, это обстоятельство воле божьей, а мужика отдать на излечение уездному лекарю.
Ну, это, я вам доложу, точно грех живую душу таким родом губить. А по прочему по всему чудовый был человек, и прегостеприимный — после, как умер, нечем похоронить было: все,
что ни нажил, все прогулял! Жена до сих пор по миру ходит, а дочки — уж бог их знает! — кажись, по ярмонкам ездят: из себя очень красивы.
Дело было зимнее; мертвое-то тело надо было оттаять; вот и повезли мы его в
что ни на есть большую деревню,
ну, и начали, как водится, по домам возить да отсталого собирать.
Как все заприметит,
что ему нужно,
ну и велит в ворота стучаться, а сам покуда все в скважинку высматривает.
Молчит Фейер, только усами, как таракан, шевелит, словно обнюхивает,
чем пахнет. Вот и приходит как-то купчик в гостиный двор в лавку, а в зубах у него цигарка. Вошел он в лавку, а городничий в другую рядом: следил уж он за ним шибко,
ну, и свидетели на всякий случай тут же. Перебирает молодец товары, и всё швыряет, всё не по нем, скверно да непотребно, да и все тут; и рисунок не тот, и доброта скверная, да уж и
что это за город такой,
что, чай, и ситцу порядочного найтить нельзя.
Да и мало ли еще случаев было! Даже покойниками, доложу вам, не брезговал! Пронюхал он раз,
что умерла у нас старуха раскольница и
что сестра ее сбирается похоронить покойницу тут же у себя, под домом.
Что ж он? ни гугу, сударь; дал всю эту церемонию исполнить да на другой день к ней с обыском.
Ну, конечно, откупилась, да штука-то в том,
что каждый раз, как ему деньги занадобятся, каждый раз он к ней с обыском...
Ну, родственники, сами изволите ведать, народ безобразнейший, в законе не искусились: где же им знать,
что в правиле и
что не в правиле?
—
Ну так то-то же! — сказал Дмитрий Борисыч и хотел было погрозить пальцем, по подобию его высокородия, но, должно быть, не изловчился, потому
что Алексеев засмеялся.
Ну, если да они скажут,
что «я, дескать, с такими канальями хлеба есть не хочу!» — а этому ведь бывали примеры.
— Помню, господин Желваков! будем, будем, господин Желваков! Кшецынский! и ты, братец, можешь с нами! Смотри же, не ударь лицом в грязь: я люблю, чтоб у меня веселились…
Ну,
что новенького в городе? Как поживают пожарные лошадки?
— Как же это? надо, брат, надо отыскать голову… Голова, братец, это при следствии главное…
Ну, сам ты согласись, не будь, например, у нас с тобой головы,
что ж бы это такое вышло! Надо, надо голову отыскать!
—
Ну, то-то же! Впрочем, ты у меня молодец! Ты знаешь,
что вот я завтра от вас выеду, и мне все эта голова показываться будет… так ты меня успокой!
—
Ну, вы-то
что? — говорит он судейше, —
ну, Степанида Карповна… это точно! а вы-то
что?
— Господи! Иван Перфильич! и ты-то! голубчик!
ну, ты умница! Прохладись же ты хоть раз, как следует образованному человеку!
Ну, жарко тебе — выпей воды, иль выдь,
что ли, на улицу… а то водки! Я ведь не стою за нее, Иван Перфильич! Мне
что водка! Христос с ней! Я вам всем завтра утром по два стаканчика поднесу… ей-богу! да хоть теперь-то ты воздержись… а!
ну, была не была! Эй, музыканты!
—
Ну, а
что, Федя, ведь и мы веселиться умеем? — спрашивал Дмитрий Борисыч, изредка забегая к нему.
— Мне зачем смущать! я не смущаю! Я вот только знаю,
что Кшеца эта шестьсот шестьдесят шесть означает…
ну, и продаст он вас…
— Хорош? рожа-то, рожа-то! да вы взгляните, полюбуйтесь! хорош? А знаете ли, впрочем,
что? ведь я его выдрессировал — истинно вам говорю, выдрессировал! Теперь он у меня все эти, знаете, поговорки и всякую команду — все понимает; стихи даже французские декламирует. А
ну, Проша, потешь-ка господина!
— Спасибо Сашке Топоркову! спасибо! — говорил он, очевидно забывая,
что тот же Топорков обольстил его насчет сахара. — «Ступай, говорит, в Крутогорск, там, братец, есть винцо тенериф — это, брат, винцо!»
Ну, я, знаете, человек военный, долго не думаю: кушак да шапку или, как сказал мудрец, omnia me cum me… [Все свое ношу с собою (от искаженного лат. omnia mea mecum porto).] зарапортовался!
ну, да все равно! слава богу, теперь уж недалечко и до места.
Ну, а нам этих негоциантов,
что в кургузых там пиджаках щеголяют да тенерифцем отделываются, даром не надобно!
— Так-с, без этого нельзя-с. Вот и я тоже туда еду; бородушек этих, знаете, всех к рукам приберем! Руки у меня, как изволите видеть, цепкие, а и в писании сказано: овцы без пастыря — толку не будет. А я вам истинно доложу,
что тем эти бороды мне любезны,
что с ними можно просто, без церемоний… Позвал он тебя, например, на обед:
ну, надоела борода — и вон ступай.
— Ре-ко-мен-да-цшо! А зачем, смею вас спросить, мне рекомендация? Какая рекомендация? Моя рекомендация вот где! — закричал он, ударя себя по лбу. — Да, здесь она, в житейской моей опытности! Приеду в Крутогорск, явлюсь к начальству, объясню,
что мне нужно… ну-с, и дело в шляпе… А то еще рекомендация!.. Эй, водки и спать! — прибавил он совершенно неожиданно.
Видит жена,
что муж малодушествует, ее совсем обросил, только блудницей вавилонской обзывает, а сам на постели без дела валяется, а она бабенка молодая да полная, жить-то хочется, —
ну, и пошла тоже развлекаться.
Долго ли, коротко ли, а стали на селе замечать,
что управительский сын и лег и встал все у пономарицы. А она себе на уме, видит,
что он уж больно голову терять начал,
ну, и попридерживать его стала.
—
Ну, вор так вор!
что ж,
что вор!
— Да то,
что служить мне у вас больше не приходится: жалованье маленькое, скоро вот первый чин получу.
Ну, и место это совсем не по моим способностям.
Задаром-с, совсем задаром, можно сказать, из уважения к вам,
что как вы мои начальники были, ласкали меня —
ну, и у нас тоже не бесчувственность, а чувство в сердце обитает-с.
Ощутил лесной зверь,
что у него на лбу будто зубы прорезываются. Взял письма, прочитал — там всякие такие неудобные подробности изображаются. Глупая была баба! Мало ей того, чтоб грех сотворить, — нет, возьмет да на другой день все это опишет: «Помнишь ли, мол, миленький, как ты сел вот так, а я села вот этак, а потом ты взял меня за руку, а я, дескать, хотела ее отнять,
ну, а ты»… и пошла, и пошла! да страницы четыре мелко-намелко испишет, и все не то чтоб дело какое-нибудь, а так, пустяки одни.
По мере большего плутовства, Порфирий Петрович все большее и большее снискивал уважение от своих сослуживцев и сограждан. «
Ну,
что ж,
что он берет! — говорили про него, — берет, да зато дело делает; за свой, следственно, труд берет».
«Кому от этого вред!
ну, скажите, кому? — восклицает остервенившийся идеолог-чиновник, который великим постом в жизнь никогда скоромного не едал, ни одной взятки не перекрестясь не бирал, а о любви к отечеству отродясь без слез не говаривал, — кому вред от того,
что вино в казну не по сорока, а по сорока пяти копеек за ведро ставится!»
— Ведь вы знаете, entre nous soit dit, [между нами говоря (франц.)]
что муж ее… (Марья Ивановна шепчет что-то на ухо своей собеседнице.)
Ну, конечно, мсьё Щедрин, как молодой человек… Это очень понятно! И представьте себе: она, эта холодная, эта бездушная кокетка, предпочла мсье Щедрину — кого же? — учителя Линкина! Vous savez?.. Mais elle a des instincts, cette femme!!! [Знаете?.. Ведь эта женщина не без темперамента!!! (франц.)]
Тут начинается шепот, который заключается словами:"
Ну, скажите на милость!"И должно быть, в этом шепоте есть что-то весьма сатанинское, потому
что Анфиса Петровна довольна полученными сведениями выше всякого описания.
Василий Николаич не преминул воспользоваться и этим обстоятельством. Несколько понедельников сряду, к общему утешению всей крутогорской публики, он рассказывал Алексею Дмитричу какую-то историю, в которой одно из действующих лиц говорит:"
Ну, положим,
что я дурак", и на этих словах прерывал свой рассказ.
Докладывал я им сколько раз,
что материялу у меня такого не имеется — так нет, сударь! заладил одно: не хочешь да не хочешь;
ну, и заварили кашу.
— Помилуйте, — возражает Алексей Дмитрич, — как же вы не понимаете?
Ну, вы представьте себе две комиссии: одна комиссия и другая комиссия, и в обеих я, так сказать, первоприсутствующий…
Ну вот, я из одной комиссии и пишу, теперича, к себе, в другую комиссию,
что надо вот Василию Николаичу дом починить, а из этой-то комиссии пишу опять к себе в другую комиссию,
что, врешь, дома чинить не нужно, потому
что он в своем виде… понимаете?
—
Ну, каким же образом вы сведения собираете? Я что-то этого не понимаю. Сами ведь вы не можете сосчитать всякую овцу, и, однако ж, вот у вас значится в сведениях,
что овец в губернии семьсот одиннадцать тысяч шестьсот шестьдесят три… Как же это?
Вот, например, намеднись оковский исправник совсем одной статьи в своих сведениях не включил;
ну, я, разумеется, сейчас же запрос:"Почему нет статьи о шелководстве?"Он отвечает,
что потому этой статьи не включил,
что и шелководства нет.
Тот сгоряча говорит «слушаю-с», да потом и приходит ко мне:"
Что, говорит, я стану делать?"
Ну, я и посоветовал на первый раз вытребовать ревизские сказки [27] из всех уездных казначейств.
— Знакомят с какими-то лакеями, мужиками, солдатами… Слова нет,
что они есть в природе, эти мужики, да от них ведь пахнет, —
ну, и опрыскай его автор чем-нибудь, чтобы, знаете, в гостиную его ввести можно. А то так со всем, и с запахом, и ломят… это не только неприлично, но даже безнравственно…
mais vous concevez, mon cher, делай же он это так, чтоб читателю приятно было;
ну, представь взяточника, и изобрази там… да в конце-то, в конце-то приготовь ему возмездие, чтобы знал читатель, как это не хорошо быть взяточником… а то так на распутии и бросит — ведь этак и понять, пожалуй, нельзя, потому
что, если возмездия нет, стало быть, и факта самого нет, и все это одна клевета…
— Я и сам не прочь иногда посмеяться, — снова проповедует его сиятельство, — il ne faut pas être toujours taciturne, c'est mauvais genre! [не следует быть всегда молчаливым, это дурная манера! (франц.)] мрачные физиономии бывают только у лакеев, потому
что они озабочены, как бы им подноса не уронить;
ну, а мы с подносами не ходим, следовательно, и приличие требует иногда посмеяться; но согласитесь,
что у наших писателей смех уж чересчур звонок…