Неточные совпадения
— Нет, —
говорит, —
не дали, как сам просил, так
не надо мне
ничего, коли так.
«Нет,
говорит, тебе пощады! сам,
говорит,
не пощадил невинность, так клади теперича голову на плаху!» Вот я и так и сяк —
не проймешь его, сударь,
ничем!
«Дама, —
говорит он при этом, — уж то преимущество перед мужчиной имеет, что она, можно сказать, розан и, следовательно,
ничего, кроме запахов, издавать
не может».
— Мы здесь рассуждаем об том, —
говорит он мне, — какое нынче направление странное принимает литература — всё какие-то нарывы описывают! и так, знаете, все это подробно, что при дамах даже и читать невозможно… потому что дама — vous concevez, mon cher! [вы понимаете, мой милый! (франц.)] — это такой цветок, который
ничего, кроме тонких запахов, испускать из себя
не должен, и вдруг ему, этому нежному цветку, предлагают навозную кучу… согласитесь, что это неприятно…
Налетов. Нет, позвольте, Самуил Исакович, уж если так
говорить, так свидетельств было два: по одному точно что «оказалось», а по другому ровно
ничего не оказалось. Так, по-моему, верить следует последнему свидетельству, во-первых, потому, что его производил человек благонамеренный, а во-вторых, потому, что и закон велит следователю действовать
не в ущерб, а в пользу обвиненного… Обвинить всякого можно!
Разбитной. Есть в ней, знаете, эта простота, эта мягкость манер, эта женственность, это je ne sais quoi enfin, [
не знаю, наконец, что (франц.)] которое может принадлежать только аристократической женщине… (Воодушевляясь.) Ну, посмотрите на других наших дам… ведь это просто совестно, ведь от них чуть-чуть
не коровьим маслом воняет… От этого я ни в каком больше доме
не бываю, кроме дома князя… Нет, как ни
говорите, чистота крови — это
ничем не заменимо…
Вот выбрал я другой день, опять иду к нему. «Иван Никитич, —
говорю ему, — имейте сердоболие, ведь я уж десять лет в помощниках изнываю; сами изволите знать, один столом заправляю; поощрите!» А он: «Это,
говорит,
ничего не значит десять лет; и еще десять лет просидишь, и все
ничего не значит».
— Кушай, батюшка, кушай! —
говорит Палагея Ивановна приказному, который, подняв рюмку,
не может
ничего уже выразить словесно и только устремляет на нее долгий, умоляющий взор.
Так куда тебе, и слышать
ничего не хочет: мне,
говорит, до этого дела нет.
— До вас еще
не дошла очередь, княжна… До сих пор мы с Николаем Иванычем об том только
говорили, что мир полон скуки и что порядочному человеку
ничего другого
не остается… но угадайте, на чем мы решили?
И надобно видеть, как он принимается иногда поучать меня — ну, точь-в-точь он патриарх, а я малый ребенок, который, кроме «папы» да «мамы»,
говорить ничего не умеет… так, знаешь, благосклонно,
не сердясь.
— Да просто никакого толку нет-с. Даже и
не говорят ничего… Пошел я этта сначала к столоначальнику,
говорю ему, что вот так и так… ну, он было и выслушал меня, да как кончил я: что ж,
говорит, дальше-то? Я
говорю:"Дальше,
говорю,
ничего нет, потому что я все рассказал". — "А!
говорит, если
ничего больше нет… хорошо,
говорит". И ушел с этим, да с тех пор я уж и изымать его никак
не мог.
—
Ничего я об этом, ваше благородие, объяснить
не могу… Это точно, что они перед тем, как из лодки им выпрыгнуть, обратились к товарищу:"Свяжи мне,
говорит, Трофимушка, руки!"А я еще в ту пору и
говорю им:"Христос, мол, с вами, Аггей Федотыч, что вы над собой задумываете?"Ну, а они
не послушали:"Цыц,
говорит, собака!"Что ж-с, известно, их дело хозяйское: нам им перечить разве возможно!
Где же, мол, их считать?"–"Знать,
говорит,
ничего не хочу — считай"…
Стал я
говорить про это матери, так и то все прахом пошло:"Что ж,
говорит, разве старцы люди простые? от них, окромя благодати,
ничего и быть-то
не может".
И точно, воротился я к Михайлову дню домой, и вижу, что там все новое. Мужички в деревнишке смутились; стал я их расспрашивать —
ничего и
не поймешь. Только и слов, что, мол, генеральская дочь в два месяца большущие хоромы верстах в пяти от деревни поставила. Стали было они ей
говорить, что и без того народу много селится, так она как зарычит, да пальцы-то, знашь, рогулей изладила, и все вперед тычет, да бумагу каку-то указывает.
С тем и ушел, что
ничего найти
не мог…"Ну,
говорю, спасибо, голубушка, за науку".
Сколь ни
говорил, обещал даже капитал в ланбарт положить,
ничем не пронял.
— В чем же я отвечать буду? Я, сударь, тебе наперед
говорю, что
ничего не знаю.
— А что сказать? что прежде
говорила, то и теперь скажу:
не знаю я
ничего; хочь что хотите со мной делайте, а чего
не знаю, так
не знаю.
С другой стороны, случалось мне нередко достигать и таких результатов, что, разговаривая и убеждая, зарапортуешься до того, что начнешь уверять обвиненного, что я тут
ничего, что я тут так, что я совсем
не виноват в том, что мне, а
не другому поручили следствие, что я, собственно
говоря, его друг, а
не гонитель, что если… и остановишься только в то время, когда увидишь вытаращенные на тебя глаза преступника, нисколько
не сомневающегося, что следователь или хитрейшая бестия в подлунной, или окончательно спятил с ума.
Первое дело, что все мы друг дружку уж больно близко знаем; второе дело, что нового
ничего почесть
не случается, следственно,
говорить не об чем; а третье дело, капиталов у нас никаких нет, а потому и угощеньев
не водится.
—
Ничего, —
говорит, — ваше благородие! и
не в таких переделах бывали. Только вы посмелее наступайте.
— Да, —
говорит, — это точно касательство
не малое… И документы, чай, у вашего благородия насчет этого есть?.. Вы меня, старика,
не обессудьте, что я в эвтом деле сумнение имею: дело-то оно такое, что к нам словно очень уж близко подходит, да и Иван Демьяныч
ничего нас о такой напасти
не предуведомляли…
— Неужели вы
ничего не слыхали? —
говорит мне мой добрый приятель Буеракин, внезапно отделяясь от толпы, — а еще считаетесь образцовым чиновником!
Неточные совпадения
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я
ничего не могу сказать. Да и странно
говорить: нет человека, который бы за собою
не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого
говорят.
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с
ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись,
говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы!
не нашли другого места упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
В желудке-то у меня… с утра я
ничего не ел, так желудочное трясение…» — да-с, в желудке-то у Петра Ивановича… «А в трактир, —
говорит, — привезли теперь свежей семги, так мы закусим».
Почтмейстер. Нет, о петербургском
ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы
не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет,
говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего же ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да
говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор, пока
не войдет в комнату,
ничего не расскажет!