Неточные совпадения
Губерния наша дальняя, дворянства этого нет, ну, и жили мы тут как у
Христа за пазушкой; съездишь, бывало, в год раз в губернский город, поклонишься чем бог послал благодетелям и
знать больше ничего
не хочешь.
Но ты ласково сдерживаешь их нетерпение; ты
знаешь, что в этот день придут к тебе разговеться такие же труженики, как и ты сам,
не получившие, быть может, на свою долю ничего из «остаточков»; сердце твое в этот день для всех растворяется; ты любишь и тоскуешь только о том, что
не можешь всех насытить, всех напитать во имя Христа-искупителя.
С тем я и ушел. Много я слез через эту бабу пролил! И
Христос ее
знает, что на нее нашло!
Знаю я сам, что она совсем
не такая была, какою передо мной прикинулась; однако и денег ей сулил, и извести божился — нет, да и все тут. А
не то возьмет да дразнить начнет:"Смотри, говорит, мне лесничий намеднись платочек подарил!"
Да хошь бы я пальцем-те до него дотронулся, все бы легше было — потому как
знаю, что в эвтим я точно бы виноват был, — а то и
не подходил к нему: умирай, мол,
Христос с тобой!..
— А
Христос ее
знает! Бает, с Воргушина, от немки от управительши по миру ходит! Летось она и ко мне эк-ту наслалась:"Пусти, говорит, родименькой, переночевать". Ну, и порассказала же она мне про ихние распорядки! Хошь она и в ту пору на язык-от
не шустра была, а наслушался я.
— А старушонка кака-то,
Христос ее
знает! Воргушинская, сказывают робята. Только вот что чудно, парень, что лежит она, а руки-ноги у ней вожжами перевязаны… Уж мы и то хотели развязать ее да посмотреть, чьи вожжи, да сотский
не пускает: до станового нельзя, говорит.
— Ну, — сказал он под конец, — вижу, что и подлинно я стар стал, а пуще того вам
не угоден…
Знаю я,
знаю, чего тебе хочется, отец Мартемьян! К бабам тебе хочется, похоть свою утолить хощешь у сосуда дьявольского… Коли так, полно вам меня настоятелем звать; выбирайте себе другого. Только меня
не замайте,
Христа ради, дайте перед бога в чистоте предстать!
Можно
не знать Христа, будучи чуждым христианству (каковы и теперь нехристианские религии, в известной мере принадлежащие к еще дохристианской эпохе), но зная о Нем и в то же время отрицаясь Церкви, как единственного пути жизни в Нем, человек делается жертвой религиозного обмана и самообмана.
Именем ты христианин, но по сущности своей язычник, столь же жалкий и несчастный, как и все прочие язычники, даже еще жалчее, ибо: те язычники,
не зная Христа, погибают от неведения, ты же погибаешь оттого, что обладаешь сокровищем, но небрежешь им.
Неточные совпадения
— Ах перестань!
Христос никогда бы
не сказал этих слов, если бы
знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю
не то, что думаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков боишься, а я этих гадин. Ты ведь, наверно,
не изучал пауков и
не знаешь их нравов: так и я.
Правда, что легкость и ошибочность этого представления о своей вере смутно чувствовалась Алексею Александровичу, и он
знал, что когда он, вовсе
не думая о том, что его прощение есть действие высшей силы, отдался этому непосредственному чувству, он испытал больше счастья, чем когда он, как теперь, каждую минуту думал, что в его душе живет
Христос и что, подписывая бумаги, он исполняет Его волю; но для Алексея Александровича было необходимо так думать, ему было так необходимо в его унижении иметь ту, хотя бы и выдуманную, высоту, с которой он, презираемый всеми, мог бы презирать других, что он держался, как за спасение, за свое мнимое спасение.
— «Глас народа — глас божий»? Нет, нет! Народ говорит только о вещественном, о материальном, но — таинственная мысль народа, мечта его о царствии божием — да! Это святые мысль и мечта. Святость требует притворства — да, да! Святость требует маски. Разве мы
не знаем святых, которые притворялись юродивыми
Христа ради, блаженными, дурачками? Они делали это для того, чтоб мы
не отвергли их,
не осмеяли святость их пошлым смехом нашим…
— Вот они, великомученики нашей церкви, церкви интеллектуалистов, великомученики духа, каких
не знает и
не имеет церковь
Христа…
— Был проповедник здесь, в подвале жил, требухой торговал на Сухаревке. Учил: камень — дурак, дерево — дурак, и бог — дурак! Я тогда молчал. «Врешь, думаю,
Христос — умен!» А теперь —
знаю: все это для утешения! Все — слова.
Христос тоже — мертвое слово. Правы отрицающие, а
не утверждающие. Что можно утверждать против ужаса? Ложь. Ложь утверждается. Ничего нет, кроме великого горя человеческого. Остальное — дома, и веры, и всякая роскошь, и смирение — ложь!