Неточные совпадения
Соберутся девицы, и первое у них условие: «Ну, mesdames, с нынешнего
дня мы ни слова
не будем говорить по-русски».
Я
не люблю его гостиных, в которых, в самом
деле, все глядит как-то неуклюже.
Чиновники,
не обуздываемые в этот
день никаким присутственным местом, из всех сил устремляются к его превосходительству поздравить с праздником.
Случается, что его превосходительство
не совсем благосклонно смотрит на эти поклонения, находя, что они вообще
не относятся к
делу, но духа времени изменить нельзя: «Помилуйте, ваше превосходительство, это нам
не в тягость, а в сладость!»
— Отчего же
не удовлетвориться, ваше превосходительство? ведь им больше для очистки
дела ответ нужен: вот они возьмут да целиком нашу бумагу куда-нибудь и пропишут-с, а то место опять пропишет-с; так оно и пойдет…
Но я предполагаю, что вы — лицо служащее и
не заживаетесь в Крутогорске подолгу. Вас посылают по губернии обревизовать, изловить и вообще сделать полезное
дело.
Да, я люблю тебя, далекий, никем
не тронутый край! Мне мил твой простор и простодушие твоих обитателей! И если перо мое нередко коснется таких струн твоего организма, которые издают неприятный и фальшивый звук, то это
не от недостатка горячего сочувствия к тебе, а потому собственно, что эти звуки грустно и болезненно отдаются в моей душе. Много есть путей служить общему
делу; но смею думать, что обнаружение зла, лжи и порока также
не бесполезно, тем более что предполагает полное сочувствие к добру и истине.
Брали мы, правда, что брали — кто богу
не грешен, царю
не виноват? да ведь и то сказать, лучше, что ли, денег-то
не брать, да и
дела не делать? как возьмешь, оно и работать как-то сподручнее, поощрительнее. А нынче, посмотрю я, всё разговором занимаются, и всё больше насчет этого бескорыстия, а
дела не видно, и мужичок —
не слыхать, чтоб поправлялся, а кряхтит да охает пуще прежнего.
Это, значит,
дело идет на лад, порешили идти к заседателю,
не будет ли божецкая милость обождать до заработков.
Главное тут
дело — характер иметь,
не скучать бездельем,
не гнушаться избой да кислым молоком.
И отпустишь через полчаса. Оно, конечно,
дела немного, всего на несколько минут, да вы посудите, сколько тут вытерпишь: сутки двое-трое сложа руки сидишь, кислый хлеб жуешь… другой бы и жизнь-то всю проклял — ну, ничего таким манером и
не добудет.
— Я еще как ребенком был, — говорит, бывало, — так мамка меня с ложечки водкой поила, чтобы
не ревел, а семи лет так уж и родитель по стаканчику на
день отпущать стал.
— Мое, говорит, братцы, слово будет такое, что никакого
дела, будь оно самой святой пасхи святее,
не следует делать даром: хоть гривенник, а слупи, руки
не порти.
Да и времена были тогда другие: нынче об таких случаях и
дел заводить
не велено, а в те поры всякое мертвое тело есть мертвое тело.
— Вы, братцы, этого греха и на душу
не берите, — говорит бывало, — за такие
дела и под суд попасть можно. А вы мошенника-то откройте, да и себя
не забывайте.
Оно, вы скажете, скверно преступника покрывать, а я вам доложу, что
не покрывать, а примерно, значит, пользоваться обстоятельствами
дела.
Жил у нас в уезде купчина, миллионщик, фабрику имел кумачную, большие
дела вел. Ну, хоть что хочешь, нет нам от него прибыли, да и только! так держит ухо востро, что на-поди. Разве только иногда чайком попотчует да бутылочку холодненького разопьет с нами — вот и вся корысть. Думали мы, думали, как бы нам этого подлеца купчишку на
дело натравить —
не идет, да и все тут, даже зло взяло. А купец видит это, смеяться
не смеется, а так, равнодушествует, будто
не замечает.
Что же бы вы думали? Едем мы однажды с Иваном Петровичем на следствие: мертвое тело нашли неподалеку от фабрики. Едем мы это мимо фабрики и разговариваем меж себя, что вот подлец, дескать, ни на какую штуку
не лезет. Смотрю я, однако, мой Иван Петрович задумался, и как я в него веру большую имел, так и думаю: выдумает он что-нибудь, право выдумает. Ну, и выдумал. На другой
день, сидим мы это утром и опохмеляемся.
Слово за словом, купец видит, что шутки тут плохие, хочь и впрямь пруд спущай, заплатил три тысячи, ну, и
дело покончили. После мы по пруду-то маленько поездили, крючьями в воде потыкали, и тела, разумеется, никакого
не нашли. Только, я вам скажу, на угощенье, когда уж были мы все выпивши, и расскажи Иван Петрович купцу, как все
дело было; верите ли, так обозлилась борода, что даже закоченел весь!
И ведь
не то чтоб эти
дела до начальства
не доходили: доходили, сударь, и изловить его старались, да
не на того напали — такие штуки отмачивал под носом у самого начальства, что только помираешь со смеху.
Мещанинишку выгнали, да на другой
день не смотря и забрили в присутствии. А имперьяльчики-то с полу подняли! Уж что смеху у нас было!
Обещал ему тесть пять тысяч, а как
дело кончилось —
не дает, да и шабаш.
Ждет Иван Петрович месяц, ждет другой; кажной-то
день жену бьет, а тестя непристойно обзывает —
не берет.
Ну, конечно-с, тут разговаривать нечего: хочь и ругнул его тесть, может и чести коснулся, а деньги все-таки отдал. На другой же
день Иван Петрович, как ни в чем
не бывало. И долго от нас таился, да уж после, за пуншиком, всю историю рассказал, как она была.
— Что мне, брат, в твоей жизни, ты говори
дело. Выручать так выручать, а
не то выпутывайся сам как знаешь.
А ведь и дел-то он тех в совершенстве
не знал, о которых его сиятельству докладывал, да на остроумие свое понадеялся, и
не напрасно.
— Ох, уж и
не говорите! на таком
деле попался, что совестно сказать, — на мертвом теле.
Собрали на другой
день понятых, ну, и тут, разумеется, покорыстоваться желалось: так чтоб
не разошлись они по домам, мы и отобрали у них шапки, да в избу и заперли.
Только
не совсем осторожно это
дело состроили, больно многие это заприметили.
Уж это, я вам доложу, самое последнее
дело, коли человек белокурый да суров еще: от такого ни в чем пардону себе
не жди.
А на
дела и на всю эту полицейскую механику был предошлый: готов
не есть,
не пить целые сутки, пока всего
дела не приделает.
Мечется Фейер как угорелый, мечется и
день и другой — есть рыба, да все
не такая, как надо: то с рыла вся в именинника вышла, скажут: личность; то молок мало, то пером
не выходит, величественности настоящей
не имеет.
Повлекут раба божия в острог, а на другой
день и идет в губернию пространное донесение, что вот так и так, „имея неусыпное попечение о благоустройстве города“ — и пошла писать. И чего
не напишет! И „изуверство“, и „деятельные сношения с единомышленниками“, и „плевелы“, и „жатва“ — все тут есть.
Видят парни, что
дело дрянь выходит: и каменьями-то ему в окна кидали, и ворота дегтем по ночам обмазывали, и собак цепных отравливали — неймет ничего! Раскаялись. Пришли с повинной, принесли по три беленьких, да
не на того напали.
Да и мало ли еще случаев было! Даже покойниками, доложу вам,
не брезговал! Пронюхал он раз, что умерла у нас старуха раскольница и что сестра ее сбирается похоронить покойницу тут же у себя, под домом. Что ж он? ни гугу, сударь; дал всю эту церемонию исполнить да на другой
день к ней с обыском. Ну, конечно, откупилась, да штука-то в том, что каждый раз, как ему деньги занадобятся, каждый раз он к ней с обыском...
„Куда, говорит, сестру
девала?“ Замучил старуху совсем, так что она, и умирая, позвала его да и говорит: „Спасибо тебе, ваше благородие, что меня, старуху,
не покинул, венца мученического
не лишил“. А он только смеется да говорит: „Жаль, Домна Ивановна, что умираешь, а теперь бы деньги надобны! да куда же ты, старая, сестру-то
девала?“
А впрочем, мы, чиновники, этого Фейера
не любили. Первое
дело, он нас перед начальством исполнительностью в сумненье приводил, а второе, у него все это как-то уж больно просто выходило, — так, ломит нахрапом сплеча, да и все. Что ж и за удовольствие этак-то служить!
Провинностей за ним особенных
не водилось, кроме того, что за стол он садился всякий
день сам-двадцат, по случаю непомерного количества дочек, племянниц и других сирот-родственниц.
Алексей Дмитрич очень хорошо сознавал, что на месте Желвакова он бы и
не так еще упарил лошадей, но порядок службы громко вопиял о мыле и щелоке, и мыло и щелок были употреблены в
дело.
Ну, побранили его высокородие —
не повесили же в самом
деле!
— Экой народ безобразный! зовет есть, словно
не знает, кого зовет! Рыба да рыба — обрадовался, что река близко! Ел, кажется, пропасть, а в животе бурчит, точно три
дня не едал! И изжога эта… Эй, Кшецынский!
— Спят, мол; известно, мол, что им делать, как
не спать! ночью едем — в карете спим,
днем стоим — на квартере спим.
Между тем для Дмитрия Борисыча питие чая составляло действительную пытку. Во-первых, он пил его стоя; во-вторых, чай действительно оказывался самый горячий, а продлить эту операцию значило бы сневежничать перед его высокородием, потому что если их высокородие и припускают, так сказать, к своей высокой особе, то это еще
не значит, чтоб позволительно было утомлять их зрение исполнением обязанностей, до
дел службы
не относящихся.
Перегоренский (
не слушая его). Коварный Живоглот, воспользовавшись темнотою ночи, с толпою гнусных наемников окружил дом торгующего в селе Чернораменье, по свидетельству третьего рода, мещанина Скурихина, и алчным голосом требовал допустить его к обыску, под предлогом, якобы Скурихин производит торговлю мышьяком. Причем обозвал Скурихина непотребными словами; за оставление же сего
дела втайне, взял с него пятьдесят рублей и удалился с наемниками вспять. Это первый пункт.
— Но вот что в особенности меня поразило, — продолжает его высокородие, — это то, что эту голову нигде
не могут найти! даже Маремьянкин! Vous savez, c'est un coquin pour ces choses-là! [Вы знаете, он ведь мастак в этих
делах! (франц.)]
— Как
не помнить? такое
дело разве позабыть можно? — отвечает Федор угрюмо.
Но страсти, должно полагать,
не унимались, потому что когда
дело доходило до «я пла-а-чу, я стрра-а-жду!», то в голосе его происходила какая-то удивительнейшая штука: словно и ветер воет, и в то же время сапоги скрипят до истомы.
— Драться я, доложу вам,
не люблю: это
дело ненадежное! а вот помять, скомкать этак мордасы — уж это наше почтение, на том стоим-с. У нас, сударь, в околотке помещица жила, девица и бездетная, так она истинная была на эти вещи затейница. И тоже бить
не била, а проштрафится у ней девка, она и пошлет ее по деревням милостыню сбирать; соберет она там куски какие — в застольную: и дворовые сыты, и девка наказана. Вот это, сударь, управление! это я называю управлением.
Был у меня брат, такой брат, что
днем с огнем
не сыщешь — душа!
— И вот все-то я так маюсь по белу свету. Куда ни сунусь, везде какая-нибудь пакость… Ну, да, слава боту, теперь, кажется,
дело на лад пойдет, теперь я покоен… Да вы-то сами уж
не из Крутогорска ли?