Неточные совпадения
Не то чтобы он отличался великолепными зданиями, нет в нем садов семирамидиных, ни одного даже трехэтажного
дома не встретите вы в длинном ряде улиц, да и улицы-то всё немощеные; но есть что-то мирное, патриархальное во всей его физиономии, что-то успокоивающее душу в тишине, которая царствует
на стогнах его.
Пойдут ребята опять
на сход, потолкуют-потолкуют, да и разойдутся по
домам, а часика через два, смотришь, сотский и несет тебе за подожданье по гривне с души, а как в волости-то душ тысячи четыре, так и выйдет рублев четыреста, а где и больше… Ну, и едешь домой веселее.
Лежат день, лежат другой; у иного и хлеб, что из
дому взял,
на исходе, а ты себе сидишь в избе, будто взаправду занимаешься.
Дело было зимнее; мертвое-то тело надо было оттаять; вот и повезли мы его в что ни
на есть большую деревню, ну, и начали, как водится, по
домам возить да отсталого собирать.
Собрали
на другой день понятых, ну, и тут, разумеется, покорыстоваться желалось: так чтоб не разошлись они по
домам, мы и отобрали у них шапки, да в избу и заперли.
Да и мало ли еще случаев было! Даже покойниками, доложу вам, не брезговал! Пронюхал он раз, что умерла у нас старуха раскольница и что сестра ее сбирается похоронить покойницу тут же у себя, под
домом. Что ж он? ни гугу, сударь; дал всю эту церемонию исполнить да
на другой день к ней с обыском. Ну, конечно, откупилась, да штука-то в том, что каждый раз, как ему деньги занадобятся, каждый раз он к ней с обыском...
Темно. По улицам уездного городка Черноборска, несмотря
на густую и клейкую грязь, беспрестанно снуют экипажи самых странных видов и свойств. Городничий уже раз десять, в течение трех часов, успел побывать у подъезда ярко освещенного каменного
дома, чтобы осведомиться о здоровье генерала. Ответ был, однако ж, всякий раз один и тот же: «Его высокородие изволят еще почивать».
Между тем в
доме купчихи Облепихиной происходила сцена довольно мрачного свойства. Его высокородие изволил проснуться и чувствовал себя мучительно.
На обеде у головы подали такое какое-то странное кушанье, что его высокородие ощущал нестерпимую изжогу, от которой долгое время отплевывался без всякого успеха.
Между тем
дом Желвакова давно уже горит в многочисленных огнях, и у ворот поставлены даже плошки, что привлекает большую толпу народа, который, несмотря ни
на дождь, ни
на грязь, охотно собирается поглазеть, как веселятся уездные аристократы.
Разумеется, первое дело самовар, и затем уже является
на стол посильная, зачерствевшая от времени закуска, и прилаживается складная железная кровать, без которой в Крутогорской губернии путешествовать так же невозможно, как невозможно быть станционному
дому без клопов и тараканов.
Стала она сначала ходить к управительше
на горькую свою долю жаловаться, а управительшин-то сын молодой да такой милосердый, да добрый; живейшее, можно сказать, участие принял. Засидится ли она поздно вечером — проводить ее пойдет до
дому; сено ли у пономаря все выдет — у отца сена выпросит, ржицы из господских анбаров отсыплет — и все это по сердолюбию; а управительша, как увидит пономарицу, все плачет, точно глаза у ней
на мокром месте.
У Парашки шелковых платьев три короба, а рубашки порядочной нет; пойдет она
на базар,
на рубль пряников купит, а
дома хлеба корки нет.
Нашел он как-то
на дороге гривенник — поднял и схоронил. В другой раз благодетель гривенничком пожаловал — тоже схоронил. Полюбились ему деньги;
дома об них только и разговору. Отец ли пьяный проспится — все хнычет, что денег нет; мать к благодетелю пристает — все деньгами попрекает.
Однажды сидит утром исправник
дома, чай пьет; по правую руку у него жена,
на полу детки валяются; сидит исправник и блаженствует. Помышляет он о чине асессорском, ловит мысленно таких воров и мошенников, которых пять предместников его да и сам он поймать не могли. Жмет ему губернатор руку со слезами
на глазах за спасение губернии от такой заразы… А у разбойников рожи-то, рожи!..
Чин у Порфирия Петровича был уж изрядный, женился он прилично; везде принят, обласкан и уважен;
на последних выборах единогласно старшиной благородного собрания выбран; губернатор у него в
доме бывает: скажите
на милость, ну, след ли такой, можно сказать, особе по уши в грязи барахтаться!
Княжна пришла в ужас, и
на другой день мадам Шилохвостова была с позором изгнана из
дома, а Подгоняйчиков, для примера прочим, переведен в оковский земский суд
на вакансию простого писца.
— Так вот мы каковы! — говорил Техоцкий, охорашиваясь перед куском зеркала, висевшим
на стене убогой комнаты, которую он занимал в
доме провинцияльной секретарши Оболдуевой, — в нас, брат, княжны влюбляются!.. А ведь она… того! — продолжал он, приглаживая начатки усов, к которым все канцелярские чувствуют вообще некоторую слабость, — бабенка-то она хоть куда! И какие, брат, у нее ручки… прелесть! так вот тебя и манит, так и подмывает!
Что касается до главы семейства, то он играет в своем
доме довольно жалкую роль и значением своим напоминает того свидетеля, который, при следствии,
на все вопросы следователя отвечает: запамятовал, не знаю и не видал.
Я вижу его за сохой, бодрого и сильного, несмотря
на капли пота, струящиеся с его загорелого лица; вижу его
дома, безропотно исполняющего всякую домашнюю нужду; вижу в церкви божией, стоящего скромно и истово знаменующегося крестным знамением; вижу его поздним вечером, засыпающего сном невинных после тяжкой дневной работы, для него никогда не кончающейся.
— Нашего брата, странника,
на святой Руси много, — продолжал Пименов, — в иную обитель придешь, так даже сердце не нарадуется, сколь тесно бывает от множества странников и верующих. Теперь вот далеко ли я от
дому отшел, а и тут попутчицу себе встретил, а там: что ближе к святому месту подходить станем, то больше народу прибывать будет; со всех, сударь, дорог всё новые странники прибавляются, и придешь уж не один, а во множестве… так, что ли, Пахомовна?
Разбитной. Есть в ней, знаете, эта простота, эта мягкость манер, эта женственность, это je ne sais quoi enfin, [не знаю, наконец, что (франц.)] которое может принадлежать только аристократической женщине… (Воодушевляясь.) Ну, посмотрите
на других наших дам… ведь это просто совестно, ведь от них чуть-чуть не коровьим маслом воняет… От этого я ни в каком больше
доме не бываю, кроме
дома князя… Нет, как ни говорите, чистота крови — это ничем не заменимо…
Разбитной. Ваш
дом, верно, не
на месте стоит, сударыня?
Разбитной. То есть, я хотел сказать, что ваш
дом не
на плановом месте выстроен?
Шумилова. Помилуйте, ваше сиятельство, ведь еще наши дедушки дом-от строили… как не
на месте?
Марья Гавриловна (передразнивая). Известно какую! Пошевелиться нельзя,
на весь
дом скрипит.
Встают передо мной и сельский наш
дом, и тополи в саду, и церкови
на небольшом пригорке, и фруктовый сад, о котором мы, дети, говорили не иначе, как «тот сад», потому что он был разведен особняком от усадьбы и потому что нас пускали в него весьма редко.
— А я еще утрось из
дому убег, будто в ряды, да вот и не бывал с тех самых пор… то есть с утра с раннего, — прибавил он, и вдруг, к величайшему моему изумлению, пискливым дискантом запел: — "
На заре ты ее не буди…"[48]
Иногда мне случается подметить ее взор, устремленный
на меня в то время, как я разговариваю с ее племянниками и племянницами, с ее сиротками, которых у нее полон
дом, и взор этот всегда бывает полон какой-то тихой, любящей грусти.
— Да, пьян был папка вчера! — отвечал Лузгин, — свинья вчера папка был! От этих бесенят ничего не скроешь! У соседа вчера
на именинах был: ну, дома-то ничего не дают, так поневоле с двух рюмок свалился!
Пришел и я, ваше благородие, домой, а там отец с матерью ругаются: работать, вишь, совсем
дома некому; пошли тут брань да попреки разные… Сам вижу, что за дело бранят, а перенести
на себе не могу; окроме злости да досады, ничего себе в разум не возьму; так-то тошно стало, что взял бы, кажется, всех за одним разом зарубил, да и
на себя, пожалуй, руку наложить, так в ту же пору.
Сижу я
дома, а меня словно лихоманка ломает: то озноб, то жарынь всего прошибает; то зуб с зубом сомкнуть не могу, то весь так и горю горма. Целую Ночь надо мной баба промаялась, ни-ни, ни одной минуточки не сыпал.
На другой день, раным-ранехонько, шасть ко мне дядя Федот в избу.
В ту же ночь я отправился пешком
на родину, а Андрияшка и доселе в моем
дому хозяйствует.
Пришел я домой нищ и убог. Матушка у меня давно уж померла, а жена даже не узнала меня. Что тут у нас было брани да покоров — этого и пересказать не могу. Дома-то
на меня словно
на дикого зверя показывали:"Вот, мол, двадцать лет по свету шатался, смотри, какое богачество принес".
Однако ж без проводника именно не сыщешь, по той причине, что уж оченно лес густ, а тропок и совсем нет: зимой тут весь ход
на лыжах, а летом и ходить некому; крестьяне в работе, а старцы в разброде; остаются
дома только самые старые и смиренные.
Мещанин этот ту же должность в городе справлял, какую я в Крутогорске; такой же у него был въезжий
дом, та же торговля образами и лестовками; выходит, словно я к себе,
на старое свое пепелище воротился.
— Это нужды нет-с: они завсегда обязаны для полиции
дом свой открытым содержать… Конечно-с, вашему высокоблагородию почивать с дорожки хочется, так уж вы извольте мне это дело доверить… Будьте, ваше высокоблагородие, удостоверены, что мы своих начальников обмануть не осмелимся,
на чести дело сделаем, а насчет проворства и проницательности, так истинно, осмелюсь вам доложить, что мы одним глазом во всех углах самомалейшее насекомое усмотреть можем…
Только к центру, там, где находится и базарная площадь, город становится как будто люднее и принимает физиономию торгового села. Тут уже попадаются изредка каменные
дома местных купцов, лари,
на которых симметрически расположены калачи и баранки, тут же снуют приказные, поспешающие в присутствие или обратно, и, меланхолически прислонясь где-нибудь у ворот, тупо посматривают
на базарную площадь туземные мещане, в нагольных тулупах, заложив одну руку за пазуху, а другую засунув в боковой карман.
Дом Мавры Кузьмовны, недавно выстроенный, глядел чистенько и уютно. Дверь из сеней вела в коридор, разделявший весь
дом на две половины. Впоследствии я узнал, что этот коридор был устроен не случайно, а вследствие особых и довольно остроумных соображений.
На этот крик выбежала баба высокая и плотная, в синем сарафане, подвязанная черным платком. Это была сама хозяйка
дома, которая вмиг поняла, в чем дело.
Старуха встала, глухо кашляя и злобно посматривая
на меня. Она одною рукой уперлась об косяк двери, а другою держала себя за грудь, из которой вылетали глухие и отрывистые вопли. И долгое еще время, покуда я сидел у Мавры Кузьмовны, раздавалось по всему
дому ее голошение, нагоняя
на меня нестерпимую тоску.
— Ну, полноте, полноте, Мавра Кузьмовна, — сказал он, с улыбкою глядя
на хозяйку, которая вся тряслась, — я ничего… я так только покуражился маленько, чтоб знали его высокоблагородие, каков я человек есть, потому как я могу в вашем
доме всякое неистовство учинить, и ни от кого ни в чем мне запрету быть невозможно… По той причине, что могу я вам в глаза всем наплевать, и без меня вся ваша механика погибе.
На другой день вечером все было уже готово; недоставало только депутата, ратмана Половникова, который, заслышав о предстоящем депутатстве, с утра сбежал из
дома и неизвестно куда скрылся.
— Конечно, сударь, может, мамынька и провинилась перед родителем, — продолжала Тебенькова, всхлипывая, — так я в этом виноватою не состою, и коли им было так тошно
на меня смотреть, так почему ж они меня к дяденьке Павлу Иванычу не отдали, а беспременно захотели в своем
доме тиранить?
— Ходил в это время мимо нашего
дому молодой барин. Жили мы в ту пору
на Никольской, в проулке, ну, и ходил он мимо нас в свое присутствие кажной день… Да это нужно ли, ваше благородие?
Ну, и точно-с,
на другой это день, родителя нашего
дома не было, идет Митрий Филипыч мимо, а Манефа Ивановна в окошко глядит.
В эту самую минуту
на улице послышался шум. Я поспешил в следственную комнату и подошел к окну. Перед станционным
домом медленно подвигалась процессия с зажженными фонарями (было уже около 10 часов); целая толпа народа сопровождала ее. Тут слышались и вопли старух, и просто вздохи, и даже ругательства; изредка только раздавался в воздухе сиплый и нахальный смех, от которого подирал по коже мороз. Впереди всех приплясывая шел Михеич и горланил песню.
Лицо Маслобойникова сияло; он мял губами гораздо более прежнего, и в голосе его слышались визгливые перекатистые тоны, непременно являющиеся у человека, которого сердце до того переполнено радостию, что начинает там как будто саднить. Мне даже показалось, что он из
дому Мавры Кузьмовны сбегал к себе
на квартиру и припомадился по случаю столь великого торжества, потому что волосы у него не торчали вихрами, как обыкновенно, а были тщательно приглажены.
То ли дело сидеть себе
дома, пообедать в приятном обществе и, закурив отличную сигару, беседовать «разумно» с приятелями о предметах, вызывающих
на размышление, — хоть бы о том, как трудны бывают обязанности следователя!
Уж
на что бывал я в нужде и скорби, а этакой нужды и я не видывал: в
доме иной день даже корки черствой не увидишь.
Засветили в
доме огня, и вижу я с улицы-то, как они по горницам забегали: известно, прибрать что ни
на есть надо. Хозяин же был
на этот счет уже нашустрен и знал, за какой причиной в ночную пору чиновник наехал. Морили они нас
на морозе с четверть часа; наконец вышел к нам сам хозяин.