Неточные совпадения
Папа Порфирия Петровича был сельский пономарь; maman — пономарица. Несомненно, что герою
нашему предстояла самая скромная будущность, если б не одно обстоятельство. Известно, что в древние
времена по селам и весям
нашего обширного отечества разъезжали благодетельные гении, которые замечали природные способности и необыкновенное остроумие мальчиков и затем, по влечению своих добрых сердец, усердно занимались устройством судеб их.
А больше еще и по тому особливому случаю искушения сделались для меня доступными, что в это
время в
нашем селе имел квартирование полк, и следовательно, какую ж я могла иметь против этого защиту?
Шифель. Точно так-с, ваше сиятельство. Сами изволите знать, нынче весна-с, солнце греет-с… а если к этому еще головка сильно работает… Ваше сиятельство!
наша наука, конечно, больше простых людей имеет в виду, но нельзя, однако ж, не согласиться, что все знаменитые практики предписывают в весеннее
время моцион, моцион и моцион.
Помню я и долгие зимние вечера, и
наши дружеские, скромные беседы [46], заходившие далеко за полночь. Как легко жилось в это
время, какая глубокая вера в будущее, какое единодушие надежд и мысли оживляло всех нас! Помню я и тебя, многолюбимый и незабвенный друг и учитель
наш! Где ты теперь? какая железная рука сковала твои уста, из которых лились на нас слова любви и упования?
Во
время наших частых переездов с одного места на другое мы имели полную возможность сблизиться, и, само собою разумеется, разговор
наш преимущественно касался тех же витязей уездного правосудия, о которых я имел честь докладывать в предшествующих очерках.
В особенности же обильным источником для разного рода соображений служил знакомец
наш Порфирий Петрович, которого быстрое возвышение и обогащение служило в то
время баснею и поучением чуть ли не для целой губернии.
Иногда мне случается быть несколько
времени в отсутствии по делам службы — не этой, а действительной службы, — так, поверите ли, многие даже плачут: скоро ли-то
наш Иван Павлыч воротится? спрашивают.
— Обманула! — закричал он наконец, вскакивая из-за стола, визгливым голосом, выходившим из всяких границ естественности, — вы это понимаете: обманула! Обманула, потому что я в это
время был нищ; обманула, потому что в это
время какая-то каналья обыграла
нашу компанию до мозга костей… Обманула, потому что без денег я был только шулер! я был только гадина, которую надо было топтать, топтать и…
Время это было осеннее; об эту пору
наши мужички в заводы на заработки уходит: руду копать, уголье обжигать, лес рубить; почесть что целую зиму в лесах живут.
Третий субъект был длинный и сухой господин. Он нисколько не обеспокоился
нашим приходом и продолжал лежать. По
временам из груди его вырывались стоны, сопровождаемые удушливым кашлем, таким, каким кашляют люди, у которых, что называется, печень разорвало от злости, а в жилах течет не кровь, а желчь, смешанная с оцтом.
Яков Петрович дернул меня за фалду фрака и не отвечал, а как-то странно потупился. Я даже заметил и прежде, что во все
время нашего разговора он отворачивал лицо свое в сторону от лежащего господина, и когда тот начинал говорить, то смотрел больше в потолок. Очевидно, Яков Петрович боялся его. Однако дерганье за фалды не ускользнуло от внимательного взора арестанта.
В это
время застонала
наша гостья на печке. Бросился я к ней, да и думаю:"Только бы ты, баунька, до сумеречен дожила, а там умирай, как тебе надобно".
Я не намерен возобновлять здесь знакомство читателя с Филоверитовым, тем не менее обязываюсь, однако ж, сказать, что он одною своею стороной принадлежал к породе тех крошечных Макиавелей, которыми, благодаря повсюду разливающемуся просвещению, наводнились в последнее
время наши губернские города и которые охотно оправдывают все средства, лишь бы они вели к достижению предположенных целей.
— Только стало мне жить при ней полегче. Начала она меня в скиты сговаривать; ну, я поначалу-то было в охотку соглашалась, да потом и другие тоже тут люди нашлись:"Полно, говорят, дура, тебя хотят от наследства оттереть, а ты и рот разинула". Ну, я и уперлась. Родитель было прогневался, стал обзывать непристойно, убить посулил, однако Манефа Ивановна их усовестили. Оне у себя в голове тоже свой расчет держали. Ходил в это
время мимо
нашего дому…
— Ходил в это
время мимо
нашего дому молодой барин. Жили мы в ту пору на Никольской, в проулке, ну, и ходил он мимо нас в свое присутствие кажной день… Да это нужно ли, ваше благородие?
— Таким родом пробыли мы с полгода места, и хоша и был у нас разговор, чтобы
наше дело законным порядком покончить, однако Манефа Ивановна отговорила родителя этим беспокоить, а присоветовала до
времени обождать. Только в полгода
времени можно много и хорошего, и худого дела сделать; стало быть, выходит, что я не сильна была свою женскую слабость произойти и…
— Точно так-с, моя красавица! и ему тоже бонжур сказали, а в скором
времени скажем: мусьё алё призо! [пожалуйте, сударь, в тюрьму! (искаж. франц.)] — отвечал Маслобойников, притопывая ногой и как-то подло и масляно подмигивая мне одним глазом, — а что, Мавра Кузьмовна, напрасно, видно, беспокоиться изволили, что Андрюшка у вас жить будет; этаким большим людям, в
нашей глухой стороне, по
нашим проселкам, не жительство: перед ними большая дорога, сибирская. Эй, Андрюшка! поди, поди сюда, любезный!
Неточные совпадения
Потом свою вахлацкую, // Родную, хором грянули, // Протяжную, печальную, // Иных покамест нет. // Не диво ли? широкая // Сторонка Русь крещеная, // Народу в ней тьма тём, // А ни в одной-то душеньке // Спокон веков до
нашего // Не загорелась песенка // Веселая и ясная, // Как вёдреный денек. // Не дивно ли? не страшно ли? // О
время,
время новое! // Ты тоже в песне скажешься, // Но как?.. Душа народная! // Воссмейся ж наконец!
В самое то
время, когда взаимная
наша дружба утверждалась, услышали мы нечаянно, что объявлена война.
Что касается до внутреннего содержания «Летописца», то оно по преимуществу фантастическое и по местам даже почти невероятное в
наше просвещенное
время.
Но в том-то именно и заключалась доброкачественность
наших предков, что как ни потрясло их описанное выше зрелище, они не увлеклись ни модными в то
время революционными идеями, ни соблазнами, представляемыми анархией, но остались верными начальстволюбию и только слегка позволили себе пособолезновать и попенять на своего более чем странного градоначальника.
Сказать ли всю истину: по секрету, он даже заготовил на имя известного
нашего географа, К. И. Арсеньева, довольно странную резолюцию:"Предоставляется вашему благородию, — писал он, — на будущее
время известную вам Византию во всех учебниках географии числить тако: