Неточные совпадения
Брали мы, правда, что брали — кто богу не грешен, царю не виноват? да ведь и то
сказать, лучше, что ли, денег-то не брать, да и дела не делать?
как возьмешь, оно и работать как-то сподручнее, поощрительнее. А нынче, посмотрю я, всё разговором занимаются, и всё больше насчет этого бескорыстия, а дела не видно, и мужичок — не слыхать, чтоб поправлялся, а кряхтит да охает пуще прежнего.
Слово за словом, купец видит, что шутки тут плохие, хочь и впрямь пруд спущай, заплатил три тысячи, ну, и дело покончили. После мы по пруду-то маленько поездили, крючьями в воде потыкали, и тела, разумеется, никакого не нашли. Только, я вам
скажу, на угощенье, когда уж были мы все выпивши, и расскажи Иван Петрович купцу,
как все дело было; верите ли, так обозлилась борода, что даже закоченел весь!
Мечется Фейер
как угорелый, мечется и день и другой — есть рыба, да все не такая,
как надо: то с рыла вся в именинника вышла,
скажут: личность; то молок мало, то пером не выходит, величественности настоящей не имеет.
— То-то, любезный! ты пойми, ты вникни в мои усилия…
как я, могу
сказать, денно и нощно…
— Но, однако ж, воротясь, задал-таки я Сашке трезвону: уповательно полагать должно, помнит и теперь… Впрочем, и то
сказать, я с малолетства такой уж прожектер был. Голова, батюшка, горячая; с головой сладить не могу! Это вот
как в критиках пишут, сердце с рассудком в разладе — ну,
как засядет оно туда, никакими силами оттуда и не вытащишь: на стену лезть готов!
— Теперь? ну, теперь-то мы свои делишки поправим! В Крутогорск, батюшка, едем, в Крутогорск! в страну, с позволения
сказать, антропофагов, страну дикую, лесную! Нога, сударь, человеческая там никогда не бывала, дикие звери по улицам ходят! Вот-с мы с вами в
какую сторонушку запропастились!
— Знаете ли, однако ж, —
сказал он, — напиток-то ведь начинает забирать меня —
как вы думаете?
Баталионный командир, охотно отдающий справедливость всему великому, в заключение своих восторженных панегириков об нем всегда прибавляет: «
Как жаль, что Порфирий Петрович ростом не вышел: отличный был бы губернатор!» Нельзя
сказать также, чтоб и во всей позе Порфирия Петровича было много грации; напротив того, весь он как-то кряжем сложен; но зато сколько спокойствия в этой позе! сколько достоинства в этом взоре, померкающем от избытка величия!
Стала она сначала ходить к управительше на горькую свою долю жаловаться, а управительшин-то сын молодой да такой милосердый, да добрый; живейшее, можно
сказать, участие принял. Засидится ли она поздно вечером — проводить ее пойдет до дому; сено ли у пономаря все выдет — у отца сена выпросит, ржицы из господских анбаров отсыплет — и все это по сердолюбию; а управительша,
как увидит пономарицу, все плачет, точно глаза у ней на мокром месте.
Задаром-с, совсем задаром, можно
сказать, из уважения к вам, что
как вы мои начальники были, ласкали меня — ну, и у нас тоже не бесчувственность, а чувство в сердце обитает-с.
Вследствие этого между Марьей Ивановной и Васильем Николаичем существует тайная вражда, и я даже сам слышал,
как Марья Ивановна, обратясь к одному из статских советников,
сказала: «Чего хочет от меня этот злой человек?»
О прочих членах семейства
сказать определительного ничего нельзя, потому что они, очевидно, находятся под гнетом своей maman, которая дает им ту или другую физиономию, по своему усмотрению. Несомненно только то, что все они снабжены разнообразнейшими талантами, а дочери, сверх того, в знак невинности, называют родителей не иначе,
как «папасецка» и «мамасецка», и каким-то особенным образом подпрыгивают на ходу, если в числе гостей бывает новое и в каком-нибудь отношении интересное лицо.
— Помилуйте, — возражает Алексей Дмитрич, —
как же вы не понимаете? Ну, вы представьте себе две комиссии: одна комиссия и другая комиссия, и в обеих я, так
сказать, первоприсутствующий… Ну вот, я из одной комиссии и пишу, теперича, к себе, в другую комиссию, что надо вот Василию Николаичу дом починить, а из этой-то комиссии пишу опять к себе в другую комиссию, что, врешь, дома чинить не нужно, потому что он в своем виде… понимаете?
Давно ли русский мужичок, cet ours mal léche, [этот сиволапый (франц.).] являлся на театральный помост за тем только, чтоб
сказать слово «кормилец», «шея лебединая, брови соболиные», чтобы прокричать заветную фразу, вроде «идем!», «бежим!», или же отплясать где-то у воды [34] полуиспанский танец — и вот теперь он
как ни в чем не бывало семенит ногами и кувыркается на самой авансцене и оглашает воздух неистовыми криками своей песни!
— А добрый парень был, — продолжает мужичок, — какова есть на свете муха, и той не обидел, робил непрекословно, да и в некруты непрекословно пошел, даже голосу не дал,
как «лоб»
сказали!
— Это именно удивления достойно-с! — продолжал философствовать писарь, — сколько их тут через все лето пройдет, и даже никакой опаски не имеют! Примерно,
скажем хочь про разбойников-с; разбойник, хошь ты
как хошь, все он разбойник есть, разбойничья у него душа… но эвтому самому и называется он кровопийцею… так и разбойника даже не опасаются-с!
— Эх, Антон Пименыч! все это анекдот один, —
сказал писарь, — известно, странники оттелева приходят, так надо же побаловать языком, будто
как за делом ходили…
— Вот
как я вашему благородию
скажу, что нет того на свете знамения, которое бы, по божьему произволению, случиться не могло!
— Нет, не потому это, Пименыч, — прервал писарь, — а оттого, что простой человек, окроме
как своего невежества, натурального естества ни в жизнь произойти не в силах. Ну,
скажи ты сам,
какие тут, кажется, гласы слышать? известно, трава зябёт, хошь в поле, хошь в лесу — везде одно дело!
—
Скажу, примерно, хошь про себя, — продолжал Пименыч, не отвечая писарю, — конечно, меня господь разумением выспренним не одарил, потому
как я солдат и, стало быть, даров прозорливства взять мне неоткуда, однако истину от неправды и я различить могу… И это именно так, что бывают на свете такие угодные богу праведники и праведницы, которые единым простым своим сердцем непроницаемые тайны проницаемыми соделывают, и в грядущее, яко в зерцало, очами бестелесными прозревают!
— А расскажи-ка, Пименыч, барину,
как ты в пустынях странствовал, —
сказал он.
И стало место это опять пусто, только слышал он,
как некто вблизи его
сказал:"Подождем мало, теперь еще не время"…
— Да, на богомолье! то есть, больше,
как бы
сказать, для блезиру прогуляться желательно.
— Да уж я не знаю, Прохор Семеныч,
как вам
сказать, а все-таки как-то лучше,
как большой самовар есть…
— Так-с… Это справедливо, сударь, что народ глуп… потому-то он,
как бы
сказать, темным и прозывается…
—
Как! —
скажет, — ты, мой раб, хочешь меня, твоего господина, учить? коли я,
скажет, над тобой сына твоего начальником сделал, значит, он мне там надобен… Нет тебе,
скажет, раздела!
— Что станешь с ним, сударь, делать! Жил-жил, все радовался, а теперь вот ко гробу мне-ка уж время, смотри,
какая у нас оказия вышла! И чего еще я, сударь, боюсь: Аким-то Кузьмич человек ноне вольной, так Кузьма-то Акимыч, пожалуй, в купцы его выпишет, да и деньги-то мои все к нему перетащит… А ну,
как он в ту пору, получивши деньги-то, отцу вдруг
скажет:"Я,
скажет, папынька, много вами доволен, а денежки, дескать, не ваши, а мои… прощайте, мол, папынька!"Поклонится ему, да и вон пошел!
— Вот, милостивый государь,
каким я, по неимуществу моему, грубостям подвержена, —
сказала Музовкина, нисколько не конфузясь, — конечно, по-християнски я должна оставить это втуне, но не скрою от вас, что если бы не была я разлучена с другом моим Федором Гаврилычем, то он, без сомнения, защитил бы меня от напрасных обид…
Папенька мой держали меня очень строго, потому что человек в юношестве больше всего всякими соблазнами,
как бы
сказать, обуреваем бывает, и хотя сватались за меня даже генералы, но он согласия своего на брак мой не дал, и осталась я после их смерти (маменька моя еще при жизни ихней скончались) девицею.
Имела я тогда всего-навсе двадцать пять лет от роду, и, по невинности своей, ничего, можно
сказать, не понимала: не трудно после этого вообразить,
каким искушениям я должна была подвергнуться!
Конечно, я,
как дочь, не смею против родителя роптать, однако и теперь могу
сказать, что отдай меня в ту пору папенька за генерала, то не вышло бы ничего, и не осталась бы я навек несчастною…
Но, достигши таким манером законных лет, выказали оне при этом чувства совершенно не господские, а скорее,
как бы
сказать, холопские.
Она встала с лавки, призвала на помощь всю сумму чувства собственного достоинства,
какая была у нее в распоряжении, и
сказала...
— Я не знаю, что вам угодно
сказать, Семен Иваныч, а
как я никаким ремеслом не занимаюсь, — стало быть, слова ваши ничего больше,
как обида мне…
Забиякин. Но, сознайтесь сами, ведь я дворянин-с; если я,
как человек, могу простить, то,
как дворянин, не имею на это ни малейшего права! Потому что я в этом случае, так
сказать, не принадлежу себе. И вдруг какой-нибудь высланный из жительства, за мошенничество, иудей проходит мимо тебя и смеет усмехаться!
Живновский. Очень приятно. Но знаете ли, я вам,
как старый товарищ, правду-матку должен
сказать: едва ли вы получите удовлетворение по просьбе…
Живновский. Тут, батюшка, толку не будет! То есть, коли хотите, он и будет, толк-от, только не ваш-с, а собственный ихний-с!.. Однако вы вот упомянули о каком-то «якобы избитии» — позвольте полюбопытствовать! я, знаете, с молодых лет горячность имею, так мне такие истории… знаете ли, что я вам
скажу?
как посмотришь иной раз на этакого гнусного штафирку,
как он с камешка на камешок пробирается, да боится даже кошку задеть, так даже кровь в тебе кипит: такая это отвратительная картина!
Живновский. Еще бы! насчет этой исполнительности я просто не человек, а огонь! Люблю, знаете, распорядиться! Ну просто, я вам вот
как доложу: призови меня к себе его сиятельство и
скажи: «Живновский, не нравится вот мне эта борода (указывает на Белугина), задуши его, мой милый!» — и задушу! то есть, сам тут замру, а задушу.
Забиякин (с сладкою улыбкою и жмуря глаза). Извините меня, Александр Петрович, но я не имею права, я не осчастливлен доверенностью князя. (Показывает на дверь, ведущую во внутренние покои,
как бы желая
сказать, что он не смеет войти туда.)
Налетов.
Какая это, однако ж, досада! Но
скажите, пожалуйста, почему ж вы меня знаете?
Живновский.
Как же вот и не
сказать тут, что природа-то все премудро устроила… вот он готов бы до небес головой-то долезти, ан ему природа говорит: «Шалишь! молода, во Саксоньи не была! изволь-ка посидеть!» Ахти-хти-хти-хти! все, видно, мы люди, все человеки!
Живновский. Ха-ха! Настасья Ерофевна! А надо правду
сказать, что наш брат военный,
как уж
скажет что, так именно, можно
сказать, помелом причешет!
Шифель. То-то. Вы не вздумайте его по-прежнему, Разбитным называть… то есть вы, однако ж, не подумайте, чтоб между ним и княжной… нет! а знаете, невинные этак упражнения: он вздохнет, и она вздохнет; она
скажет: «Ах,
как сегодня в воздухе весной пахнет!», а он отвечает: «Да, весна обновляет человека», или что-нибудь в этом роде…
Налетов (Хоробиткиной). А
скажите, пожалуйста: по вашему мнению,
какое чувство выше: любовь или дружба?
Живновский. Надо, надо будет скатать к старику; мы с Гордеем душа в душу жили… Однако
как же это? Ведь Гордею-то нынче было бы под пятьдесят, так неужто дедушка его до сих пор на службе состоит? Ведь старику-то без малого сто лет, выходит. Впрочем, и то
сказать, тогда народ-то был
какой! едрёный, коренастый! не то что нынче…
Налетов. Но,
скажите сами,
как же я вдруг… нельзя же меня,
как какого-нибудь последнего каналью… нет, это невозможно!
Шифель.
Как же, ваше сиятельство, можно! это и по сложению видно! У других натура крепкая, совершенно
как топором вырубленная, а у их сиятельства сложеньице, можно
сказать, самое легонькое, зефирное-с… Да и ткани не те-с, ваше сиятельство!
Князь Чебылкин (Живновскому).
Как же вы, любезный друг, идете просить места? Ведь вы знаете закон? Нет, вы мне
скажите, знаете ли вы закон?
Живновский. Помилуйте, ваше сиятельство, если б вам известно было, за
какие дела я под судом находился — самые пустяки-с! Можно
сказать, вследствие благородства своих чувств,
как не могу стерпеть, чтоб мне кто-нибудь на ногу наступил…
Забиякин. Засвидетельствовав,
как я
сказал, нанесенное мне оскорбление, я пошел к господину полицеймейстеру… Верьте, князь, что не будь я дворянин, не будь я, можно
сказать, связан этим званием, я презрел бы все это… Но,
как дворянин, я не принадлежу себе и в нанесенном мне оскорблении вижу оскорбление благородного сословия, к которому имею счастие принадлежать! Я слишком хорошо помню стихи старика Державина...