Неточные совпадения
— Мы познакомились, отец! — воскликнул он с выражением какого-то ласкового и доброго торжества на лице. — Федосья Николаевна, точно, сегодня не совсем здорова и придет попозже. Но
как же ты не
сказал мне, что у меня есть брат? Я бы уже вчера вечером его расцеловал,
как я сейчас расцеловал его.
Павел Петрович взглянул на Аркадия,
как бы желая
сказать ему: «Учтив твой друг, признаться».
Аркадий
сказал правду: Павел Петрович не раз помогал своему брату; не раз, видя,
как он бился и ломал себе голову, придумывая,
как бы извернуться, Павел Петрович медленно подходил к окну и, засунув руки в карманы, бормотал сквозь зубы: «Mais je puis vous donner de l'argent», [Но я могу дать тебе денег (фр.).] — и давал ему денег; но в этот день у него самого ничего не было, и он предпочел удалиться.
— Это совершенно другой вопрос. Мне вовсе не приходится объяснять вам теперь, почему я сижу сложа руки,
как вы изволите выражаться. Я хочу только
сказать, что аристократизм — принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди. Я говорил это Аркадию на другой день его приезда и повторяю теперь вам. Не так ли, Николай?
— Коли раздавят, туда и дорога, — промолвил Базаров. — Только бабушка еще надвое
сказала. Нас не так мало,
как вы полагаете.
— Браво! браво! Слушай, Аркадий… вот
как должны современные молодые люди выражаться! И
как, подумаешь, им не идти за вами! Прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит
сказать: все на свете вздор! — и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались. И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты.
— Извольте, —
сказала она и посмотрела на Аркадия не то чтобы свысока, а так,
как замужние сестры смотрят на очень молоденьких братьев.
— А помните: вы меня уверяли, что книга не может заменить… я забыла,
как вы выразились, но вы знаете, что я хочу
сказать… помните?
—
Как?
Как вы это
сказали? — с живостью подхватила Одинцова. — С моей… красотой?
Она встала и направилась к дверям. Княжна посмотрела вокруг с таким выражением,
как бы желала
сказать: «Посмотрите, посмотрите,
как я изумляюсь!» — и опять уставилась на Аркадия, но он возвысил голос и, переглянувшись с Катей, возле которой сидел, продолжал чтение.
— Послушайте, я давно хотела объясниться с вами. Вам нечего говорить, — вам это самим известно, — что вы человек не из числа обыкновенных; вы еще молоды — вся жизнь перед вами. К чему вы себя готовите?
какая будущность ожидает вас? я хочу
сказать —
какой цели вы хотите достигнуть, куда вы идете, что у вас на душе? словом, кто вы, что вы?
—
Какое расстояние? Вы опять мне
скажете, что я аристократка? Полноте, Евгений Васильич; я вам, кажется, доказала…
— Происходит! — повторил Базаров, — точно я государство
какое или общество! Во всяком случае, это вовсе не любопытно; и притом разве человек всегда может громко
сказать все, что в нем «происходит»?
—
Как хотите, — продолжала она, — а мне все-таки что-то говорит, что мы сошлись недаром, что мы будем хорошими друзьями. Я уверена, что ваша эта,
как бы
сказать, ваша напряженность, сдержанность исчезнет наконец?
Анне Сергеевне хотелось
сказать ему какое-нибудь доброе слово, но она не знала,
как заговорить с ним…
— Лазаря петь! — повторил Василий Иванович. — Ты, Евгений, не думай, что я хочу, так
сказать, разжалобить гостя: вот, мол, мы в
каком захолустье живем. Я, напротив, того мнения, что для человека мыслящего нет захолустья. По крайней мере, я стараюсь, по возможности, не зарасти,
как говорится, мохом, не отстать от века.
— А вот что;
сказать, например, что просвещение полезно, это общее место; а
сказать, что просвещение вредно, это противоположное общее место. Оно
как будто щеголеватее, а в сущности одно и то же.
— Нет! — говорил он на следующий день Аркадию, — уеду отсюда завтра. Скучно; работать хочется, а здесь нельзя. Отправлюсь опять к вам в деревню; я же там все свои препараты оставил. У вас, по крайней мере, запереться можно. А то здесь отец мне твердит: «Мой кабинет к твоим услугам — никто тебе мешать не будет»; а сам от меня ни на шаг. Да и совестно как-то от него запираться. Ну и мать тоже. Я слышу,
как она вздыхает за стеной, а выйдешь к ней — и
сказать ей нечего.
— Ничего, матушка, не беспокойся. Ему хорошо. Господи, помилуй нас грешных, — продолжал он вполголоса свою молитву. Василий Иванович пожалел свою старушку; он не захотел
сказать ей на ночь,
какое горе ее ожидало.
Аркадий, к собственному изумлению, беспрестанно думал о Никольском; прежде он бы только плечами пожал, если бы кто-нибудь
сказал ему, что он может соскучиться под одним кровом с Базаровым, и еще под
каким! — под родительским кровом, а ему точно было скучно, и тянуло его вон.
— То есть вы хотите
сказать, если я только вас понял, что
какое бы ни было ваше теоретическое воззрение на дуэль, на практике вы бы не позволили оскорбить себя, не потребовав удовлетворения?
—
Как тебе
сказать? Господин Базаров непочтительно отозвался о сэре Роберте Пиле. [Пиль Роберт (1788–1850) — английский государственный деятель, консерватор.] Спешу прибавить, что во всем этом виноват один я, а господин Базаров вел себя отлично. Я его вызвал.
— Я Николая Петровича одного на свете люблю и век любить буду! — проговорила с внезапною силой Фенечка, между тем
как рыданья так и поднимали ее горло, — а что вы видели, так я на Страшном суде
скажу, что вины моей в том нет и не было, и уж лучше мне умереть сейчас, коли меня в таком деле подозревать могут, что я перед моим благодетелем, Николаем Петровичем…
— Фенечка! —
сказал он каким-то чудным шепотом, — любите, любите моего брата! Он такой добрый, хороший человек! Не изменяйте ему ни для кого на свете, не слушайте ничьих речей! Подумайте, что может быть ужаснее,
как любить и не быть любимым! Не покидайте никогда моего бедного Николая!
—
Как вам
сказать… Он хищный, а мы с вами ручные.
— Все это прекрасно, — продолжал он, — но люди в вашем положении, я хочу
сказать, с вашим состоянием, редко владеют этим даром; до них,
как до царей, истине трудно дойти.
—
Как вы это хорошо
сказали! — промолвил он.
— Вы знаете, что не это было причиною нашей размолвки. Но
как бы то ни было, мы не нуждались друг в друге, вот главное; в нас слишком много было…
как бы это
сказать… однородного. Мы это не сразу поняли. Напротив, Аркадий…
«Енюшенька!» — бывало
скажет она, — а тот еще не успеет оглянуться,
как уж она перебирает шнурками ридикюля и лепечет: «Ничего, ничего, я так», — а потом отправится к Василию Ивановичу и говорит ему, подперши щеку: «
Как бы, голубчик, узнать: чего Енюша желает сегодня к обеду, щей или борщу?
— Кто такой Аркадий Николаич? — проговорил Базаров
как бы в раздумье. — Ах да! птенец этот! Нет, ты его не трогай: он теперь в галки попал. Не удивляйся, это еще не бред. А ты пошли нарочного к Одинцовой, Анне Сергеевне, тут есть такая помещица… Знаешь? (Василий Иванович кивнул головой.) Евгений, мол, Базаров кланяться велел и велел
сказать, что умирает. Ты это исполнишь?
— Эка, подумаешь! — промолвил Базаров, — слово-то что значит! Нашел его,
сказал: «кризис» — и утешен. Удивительное дело,
как человек еще верит в слова.
Скажут ему, например, дурака и не прибьют, он опечалится; назовут его умницей и денег ему не дадут — он почувствует удовольствие.
— Эх, Анна Сергеевна, станемте говорить правду. Со мной кончено. Попал под колесо. И выходит, что нечего было думать о будущем. Старая шутка смерть, а каждому внове. До сих пор не трушу… а там придет беспамятство, и фюить!(Он слабо махнул рукой.) Ну, что ж мне вам
сказать… я любил вас! это и прежде не имело никакого смысла, а теперь подавно. Любовь — форма, а моя собственная форма уже разлагается.
Скажу я лучше, что
какая вы славная! И теперь вот вы стоите, такая красивая…
В свежем шелковом платье, с широкою бархатною наколкой на волосах, с золотою цепочкой на шее, она сидела почтительно-неподвижно, почтительно к самой себе, ко всему, что ее окружало, и так улыбалась,
как будто хотела
сказать: «Вы меня извините, я не виновата».