Неточные совпадения
Вот
как видят, что время уходит — полевая-то работа не ждет, — ну, и начнут засылать сотского: „Нельзя ли, дескать, явить милость, спросить, в чем следует?“ Тут и смекаешь: коли ребята сговорчивые, отчего ж им удовольствие не сделать, а коли больно
много артачиться станут, ну и еще погодят денек-другой.
Вот однажды и случилось какому-то чиновнику, совсем постороннему, проезжать мимо этой деревни, и спросил он у поселян,
как, мол, живет такой-то (его
многие чиновники, по хлебосольству, знавали).
Баталионный командир, охотно отдающий справедливость всему великому, в заключение своих восторженных панегириков об нем всегда прибавляет: «
Как жаль, что Порфирий Петрович ростом не вышел: отличный был бы губернатор!» Нельзя сказать также, чтоб и во всей позе Порфирия Петровича было
много грации; напротив того, весь он как-то кряжем сложен; но зато сколько спокойствия в этой позе! сколько достоинства в этом взоре, померкающем от избытка величия!
— А
как бы вам, сударь, не солгать? лет с двадцать пять больше будет. Двадцать пять лет в отставке, двадцать пять в службе, да хоть двадцати же пяти на службу пошел… лет-то уж, видно, мне
много будет.
—
Как, сударь, не видать? видал довольно, видал,
как и немощные крепость получали, и недужные исцелялися, видел беса, из жены изгоняемого, слыхал звоны и гулы подземные, видал даже,
как озеро внезапно яко вихрем волнуемое соделывается, а ветру нет…
Много я, сударь, видал!
— А
какая у него одежа? пониток черный да вериги железные — вот и одежа вся. Известно, не без того, чтоб люди об нем не знали; тоже прихаживали другие и милостыню старцу творили: кто хлебца принесет, кто холстеца, только мало он принимал, разве по великой уж нужде. Да и тут, сударь,
много раз при мне скорбел, что по немощи своей, не может совершенно от мира укрыться и полным сердцем всего себя богу посвятить!
И
много я в ту пору от него слов великих услышал, и
много дивился его житию, что он,
как птица небесная, беззаботен живет и об одном только господе и спасе радуется.
— А посиди с нами, касатка; барин добрый, кваску велит дать… Вот, сударь, и Пахомовна,
как не я же, остатнюю жизнь в странничестве препровождает, — обратился Пименов ко мне, — Да и других
много таких же найдется…
Многие еще помнят,
как Хрептюгин был сидельцем в питейном доме и
как он в то время рапортовал питейному ревизору, именно заложивши назади руки, но стоя не перпендикулярно,
как теперь, а потолику наклоненно, поколику дозволяли это законы тяготения; от какового частого стояния, должно полагать, и осталась у него привычка закладывать назади руки.
Многие помнят также,
как Иван Онуфрич в ту пору поворовывал и
как питейный ревизор его за волосяное царство таскивал; помнят,
как он постепенно, тихим манером идя, снял сначала один уезд, потом два, потом вдруг и целую губернию;
как самая кожа на его лице из жесткой постепенно превращалась в мягкую, а из загорелой в белую…
— Что станешь с ним, сударь, делать! Жил-жил, все радовался, а теперь вот ко гробу мне-ка уж время, смотри,
какая у нас оказия вышла! И чего еще я, сударь, боюсь: Аким-то Кузьмич человек ноне вольной, так Кузьма-то Акимыч, пожалуй, в купцы его выпишет, да и деньги-то мои все к нему перетащит… А ну,
как он в ту пору, получивши деньги-то, отцу вдруг скажет:"Я, скажет, папынька,
много вами доволен, а денежки, дескать, не ваши, а мои… прощайте, мол, папынька!"Поклонится ему, да и вон пошел!
— Да точно так-с. Теперь конец месяца, а сами вы изволите помнить, что его высокородие еще в прошлом месяце пытал меня бранить за то, что у меня
много бумаг к отчетности остается, да посулил еще из службы за это выгнать. Ну, а если мы эту бумагу начнем разрешать, так разрешим ее не раньше следующего месяца, а дополнительных-то сведений потребуешь, так хоть и не разрешена она досконально, а все
как будто исполнена: его высокородие и останутся довольны.
Где-то вы, друзья и товарищи моей молодости? Ведете ли,
как и я, безрадостную скитальческую жизнь или же утонули в отличиях, погрязли в почестях и с улыбкой самодовольствия посматриваете на бедных тружеников, робко проходящих мимо вас с понуренными головами?
Многие ли из вас бодро выдержали пытку жизни, не смирились перед гнетущею силою обстоятельств, не прониклись духом праздности, уныния и любоначалия?
Может ли быть допущена идея о смерти в тот день, когда все говорит о жизни, все призывает к ней? Я люблю эти народные поверья, потому что в них, кроме поэтического чувства, всегда разлито
много светлой, успокоивающей любви. Не знаю почему, но, когда я взгляну на толпы трудящихся, снискивающих в поте лица хлеб свой, мне всегда приходит на мысль:"
Как бы славно было умереть в этот великий день!.."
Так
как по делу было
много прикосновенных из лиц городского сословия, то командирован был ко мне депутатом мещанин Голенков, служивший ратманом в местном магистрате [53].
Вообще я стараюсь держать себя
как можно дальше от всякой грязи, во-первых, потому, что я от природы чистоплотен, а во-вторых, потому, что горделивая осанка непременно внушает уважение и некоторый страх. Я знаю очень
многих, которые далеко пошли, не владея ничем, кроме горделивой осанки. И притом, скажите на милость, что может быть общего между мною, человеком благовоспитанным, и этими мужиками, от которых так дурно пахнет?
Поверьте мне, я
много обдумывал этот предмет и не на ветер вам говорю. Все это именно точно так,
как я вам докладываю, и если кто-нибудь будет удостоверять вас в противном, кланяйтесь ему от меня.
Вы можете, в настоящее время,
много встретить людей одинакового со мною направления, но вряд ли встретите другого меня. Есть
много людей, убежденных,
как и я, что вне администрации в мире все хаос и анархия, но это большею частию или горлопаны, или эпикурейцы, или такие младенцы, которые приступиться ни к чему не могут и не умеют. Ни один из них не возвысился до понятия о долге,
как о чем-то серьезном, не терпящем суеты, ни один не возмог умертвить свое я и принесть всего себя в жертву своим обязанностям.
А она, знаете, ручонки протягивает, глазенки открывает, и глазенки, знаете, томные, влажные: «Eh bien, mon farceur d'homme, as-tu beaucoup gagné ce soir?» [Ну
как, шалопай ты эдакий,
много ли выиграл за этот вечер? (франц.)] — «Выиграл, жизнь ты моя, выиграл, только люби ты меня! любишь, что ли?» А она, знаете,
как кошечка, потянется этак в постельке: «Lioubliou», — говорит… ах! да вы поймите,
как это нежно,
как это воздушно lioubliou!..
С тем я и ушел.
Много я слез через эту бабу пролил! И Христос ее знает, что на нее нашло! Знаю я сам, что она совсем не такая была,
какою передо мной прикинулась; однако и денег ей сулил, и извести божился — нет, да и все тут. А не то возьмет да дразнить начнет:"Смотри, говорит, мне лесничий намеднись платочек подарил!"
Помню я свое детство, помню и родителя, мужа честна и праведна; жил он лет с семьдесят, жил чисто,
как младенец, мухи не изобидел и
многая возлюбил…
Конечно, сударь,
как теперь рассудить, так оно точно выходит, что в этих делах
много сумнительного бывает.
И точно, воротился я к Михайлову дню домой, и вижу, что там все новое. Мужички в деревнишке смутились; стал я их расспрашивать — ничего и не поймешь. Только и слов, что, мол, генеральская дочь в два месяца большущие хоромы верстах в пяти от деревни поставила. Стали было они ей говорить, что и без того народу
много селится, так она
как зарычит, да пальцы-то, знашь, рогулей изладила, и все вперед тычет, да бумагу каку-то указывает.
Город этот, сам по себе ничтожный, имеет, впрочем, весьма важное нравственное значение
как центр, к которому тянет не только вся окрестность, но
многие самые отдаленные местности России.
—
Как не быть-с! вот хоть бы здесь купец есть, Иван Мелентьев прозывается, — ну, этот точно что человек, однако, видно, ему не рука — по той причине, что этому архиерею, будь он хошь семи пядей во лбу, годик,
много два поцарствовать, а потом, известно, в тюрьме же гнить придется.
— Ведь они, ваше высокоблагородие, — продолжал он, —
многих тысяч не пожалели бы, только чтоб это дело
как ни на есть покрыть! а от начальства
какую отраду, кроме огорченья, получишь, сами изволите знать!
А тягости нам не что было: только одну наружность соблюсти, так из-за этого
много разговаривать не приходилось, потому что и сами-то мы не бог знает
какие дворяне.
— Куда, чай, узнать? — отозвалась Варвара с горечью, — мы люди темные, подначальные, поколь в глазах, дотоль нас и знают… А вспомните, может, матушка,
как вы меня в холодном чулане без пищи держивали, за косы таскивали… али вам не в диковину такие-то дела, али
много за вами этого водилось, что и на памяти ничего не удержалось?..
По этой же самой причине, сколь понимать могу, и пьянства между приказными
много бывает; потому
как в воскресенье ему девать себя некуда — вот он и закурил, глядишь.
— Что ж, видно, уж господу богу так угодно; откупаться мне, воля ваша, нечем; почему
как и денег брать откуда не знаем. Эта штука, надзор, самая хитрая — это точно! Платишь этта платишь — ин и впрямь от своих делов отставать приходится. А ты, ваше благородие,
много ли получить желаешь?
И не то чтоб я в самом деле
много жил,
много изведал,
много выстрадал… нет, я чувствую, что в этом отношении я еще свеж и непорочен,
как девственница, и между тем сознаю, что душа моя действительно огрубела, а в сердце царствует преступная вялость.