Неточные совпадения
Коли хотите, проживают в нем так называемые негоцианты, но они пробубнились
до такой степени,
что, кроме ношебного платья и неоплатных долгов, ничего не имеют.
Конечно, и все мы этого придерживались, да все же в меру: сидишь себе да благодушествуешь, и много-много
что в подпитии; ну, а он, я вам доложу, меры не знал, напивался даже
до безобразия лица.
До тех, сударь, пор этак действуешь, покуда на голубчике,
что называется, лягушечьего пуха не останется.
И ведь не то чтоб эти дела
до начальства не доходили: доходили, сударь, и изловить его старались, да не на того напали — такие штуки отмачивал под носом у самого начальства,
что только помираешь со смеху.
Ну, это, я вам доложу, точно грех живую душу таким родом губить. А по прочему по всему чудовый был человек, и прегостеприимный — после, как умер, нечем похоронить было: все,
что ни нажил, все прогулял! Жена
до сих пор по миру ходит, а дочки — уж бог их знает! — кажись, по ярмонкам ездят: из себя очень красивы.
Прислан был к нам Фейер из другого города за отличие, потому
что наш город торговый и на реке судоходной стоит. Перед ним был городничий, старик, и такой слабый да добрый. Оседлали его здешние граждане. Вот приехал Фейер на городничество, и сзывает всех заводчиков (а у нас их не мало,
до пятидесяти штук в городе-то).
Стали доходить
до городничего слухи,
что он и там и в другом месте чести его касался.
Я всегда удивлялся, сколько красноречия нередко заключает в себе один палец истинного администратора. Городничие и исправники изведали на практике всю глубину этой тайны;
что же касается
до меня, то
до тех пор, покуда я не сделался литератором, я ни о
чем не думал с таким наслаждением, как о возможности сделаться, посредством какого-нибудь чародейства, указательным пальцем губернатора или хоть его правителя канцелярии.
Между тем для Дмитрия Борисыча питие чая составляло действительную пытку. Во-первых, он пил его стоя; во-вторых, чай действительно оказывался самый горячий, а продлить эту операцию значило бы сневежничать перед его высокородием, потому
что если их высокородие и припускают, так сказать, к своей высокой особе, то это еще не значит, чтоб позволительно было утомлять их зрение исполнением обязанностей,
до дел службы не относящихся.
Происходит смятение. Городничиха поспешает сообщить своему мужу,
что приказные бунтуются, требуют водки, а водки, дескать, дать невозможно, потому
что пот еще намеднись, у исправника, столоначальник Подгоняйчиков
до того натенькался,
что даже вообразил,
что домой спать пришел, и стал при всех раздеваться.
Огорчило потому,
что мы, коренные крутогорцы,
до такой степени привыкли к нашему безмятежному захолустью,
что появление проезжего кажется нам оскорблением и посягательством на наше спокойствие.
Но страсти, должно полагать, не унимались, потому
что когда дело доходило
до «я пла-а-чу, я стрра-а-жду!», то в голосе его происходила какая-то удивительнейшая штука: словно и ветер воет, и в то же время сапоги скрипят
до истомы.
— Спасибо Сашке Топоркову! спасибо! — говорил он, очевидно забывая,
что тот же Топорков обольстил его насчет сахара. — «Ступай, говорит, в Крутогорск, там, братец, есть винцо тенериф — это, брат, винцо!» Ну, я, знаете, человек военный, долго не думаю: кушак да шапку или, как сказал мудрец, omnia me cum me… [Все свое ношу с собою (от искаженного лат. omnia mea mecum porto).] зарапортовался! ну, да все равно! слава богу, теперь уж недалечко и
до места.
И тем не менее вы и
до сих пор, благосклонный читатель, можете встретить его, прогуливающегося по улицам города Крутогорска и в особенности принимающего деятельное участие во всех пожарах и других общественных бедствиях. Сказывают даже,
что он успел приобрести значительный круг знакомства, для которого неистощимым источником наслаждений служат рассказы о претерпенных им бедствиях и крушениях во время продолжительного плавания по бурному морю житейскому.
И вы чувствуете,
что уважение ваше к Порфирию Петровичу возрастает
до остервенения.
Не ездил ли он верхом на Константине Владимирыче, не оседлал ли, не взнуздал ли он его
до такой степени,
что несчастный старец головой пошевелить не может? и между тем! — о несправедливость судеб!
— Чтой-то, — говорит, — мне будто холодно; ноженьки
до смерти иззябли. Хошь бы вы,
что ли, тулупчик с себя сняли да обогрели меня, Евсигней Федотыч.
А я вам доложу,
что мне две тысячи беспременно,
до зарезу нужно-с.
После идеи о муже идея о бедности была самою мучительною для княжны; наклонности к роскоши и всякого рода удобствам
до того впились в нее и срослись со всем ее существом,
что скромная действительность, которая ждала ее в Крутогорске, раздражала ее.
В этом миниятюрном мире, где все взаимные отношения определяются в самое короткое время с изумительнейшею точностию, где всякая личность уясняется
до малейшей подробности, где нахально выметается в публику весь сор с заднего двора семейного пандемониума [21] — все интересы, все явления делаются
до того узенькими,
до того пошлыми,
что человеку, имеющему здоровое обоняние, может сделаться тошно.
Княжна знала, какое количество ваты истребляет Надежда Осиповна, чтоб сделать свой бюст роскошным; знала,
что Наталья Ивановна в грязь полезет, если видит,
что там сидит мужчина;
что Петр Ермолаич только
до обеда бывает человеком, а после обеда, вплоть
до другого утра, не годится;
что Федору Платонычу вчерашнего числа прислал полорецкий городничий свежей икры в презент;
что Вера Евлампьевна, выдавая замуж свою дочь, вызывала зачем-то окружных из уездов.
Княжна распространялась очень много насчет удовольствий благотворительности и казалась
до того пропитанною благовонием любви к ближнему,
что девицы Фигуркины, тщательно наблюдавшие за нею и передразнивавшие все ее движения, уверяли,
что из головы ее, во время розыгрыша лотереи, вылетало какое-то электричество.
Что могло заставить ее, княжну, снизойти
до бедного, никем не замечаемого чиновника?
Княжна с ужасом должна сознаться,
что тут существуют какие-то смутные расчеты,
что она сама
до такой степени embourbée,
что даже это странное сборище людей, на которое всякая порядочная женщина должна смотреть совершенно бесстрастными глазами, перестает быть безразличным сбродом, и напротив того, в нем выясняются для нее совершенно определительные фигуры, между которыми она начинает уже различать красивых от уродов, глупых от умных, как будто не все они одни и те же — о, mon Dieu, mon Dieu! [о, боже мой, боже мой! (франц.)]
Очнувшись, она было отшатнулась, но, вероятно, пары, наполнявшие в то время воздух, были
до того отуманивающего свойства,
что головка ее сама собой опять прильнула к плечу Техоцкого.
Так пробыла она несколько минут, и Техоцкий возымел даже смелость взять ее сиятельство за талию: княжна вздрогнула; но если б тут был посторонний наблюдатель, то в нем не осталось бы ни малейшего сомнения,
что эта дрожь происходит не от неприятного чувства, а вследствие какого-то странного, всеобщего ощущения довольства, как будто ей
до того времени было холодно, и теперь вдруг по всему телу разлилась жизнь и теплота.
К сожалению, полная развязка этой истории не дошла
до меня; знаю только,
что с этого времени остроумнейшие из крутогорских чиновников, неизвестно с какого повода, прозвали княжну пауком-бабой.
Душа начинает тогда без разбора и без расчета выбрасывать все свои сокровища; иногда даже и привирает, потому
что когда дело на откровенность пошло, то не приврать точно так же невозможно, как невозможно не наесться
до отвала хорошего и вкусного кушанья.
Что касается
до главы семейства, то он играет в своем доме довольно жалкую роль и значением своим напоминает того свидетеля, который, при следствии, на все вопросы следователя отвечает: запамятовал, не знаю и не видал.
Нынче гитара и флейта даже у приказных вывелись, а гарнизонный офицер остается верен этим инструментам
до конца жизни, потому
что посредством их он преимущественно выражает тоску души своей.
В патетических местах она оборачивается к публике всем корпусом, и зрачки глаз ее
до такой степени пропадают,
что сам исправник Живоглот — на
что уж бестия — ни под каким видом их нигде не отыскал бы, если б на него возложили это деликатное поручение.
И действительно, разносится слух,
что поздравительный танец, предназначенный к исполнению через малолетных членов"приятного семейства", отложен
до следующего понедельника.
— Не протанцевать ли еще польку
до ужина, princesse? — говорит она, в чаянии,
что кто-нибудь уедет тем временем.
Сей достопочтенный муж, жертва хозяйственных соображений своей супруги,
до такой степени изморен голодом,
что готов, как Исав, продать право первородства за блюдо чечевицы.
— Я так, ваше высокоблагородие, понимаю,
что все это больше от ихней глупости, потому как с умом человек, особливо служащий-с, всякого случаю опасаться должон. Идешь этта иной раз
до города, так именно издрожишься весь, чтоб кто-нибудь тебя не изобидел… Ну, а они что-с? так разве, убогонькие!
Был, сударь, он
до того времени и татем и разбойником, не мало невинных душ изгубил и крови невинной пролиял, однако, когда посетила его благость господня, такая ли вдруг напала на него тоска,
что даже помышлял он руки на себя наложить.
О мати-пустыня! прими мя кающегося и сокрушенного, прими, да не изыду из тебя вовек и не
до конца погибну!"И
что ж, сударь! едва лишь кончил он молитву, как почувствовал,
что страсти его внезапно укротились, и был он лют яко лев, а сделался незлобив и кроток яко агнец.
Идет Пахомовна путем-дороженькой первый день, идет она и другой день; на третий день нет у Пахомовны ни хлебца, ни грошика,
что взяла с собой, всё поистеривала на бедныих, на нищиих, на убогиих. Идет Пахомовна, закручинилась:"Как-то я, горькая сирота,
до святого града доплетусь! поести-испити у меня нечего, милостыню сотворить — не из
чего, про путь, про дороженьку поспрошать — не у кого!"
Супруга его, Анна Тимофевна, дама весьма сановитая, но ограниченная, составляет непрестанно болящую рану Хрептюгина, потому
что сколько он ни старался ее обшлифовать, но она еще и
до сих пор, тайком от мужа, объедается квашеною капустой и опивается бражкой.
Сыздетска головку его обуревают разные экономические операции, и хотя не бывает ни в
чем ему отказа, но такова уже младенческая его жадность,
что, даже насытившись
до болезни, все о том только и мнит, как бы с отческого стола стащить и под комод или под подушку на будущие времена схоронить.
— Ну, уж ты там как хочешь, Иван Онуфрич, — прерывает Боченков, почесывая поясницу, — а я
до следующей станции на твое место в карету сяду, а ты ступай в кибитку. Потому
что ты как там ни ломайся, а у меня все-таки кости дворянские, а у тебя холопские.
Митька десять раз уж подавился и наконец в одиннадцатый раз давится
до такой степени,
что глаза у него почти выскочили и Аксинья Ивановна вынуждена бить его в загорбок.
По лесу летает и поет больше птица ворона, издавна живущая в разладе с законами гармонии, а над экипажем толпятся целые тучи комаров, которые
до такой степени нестерпимо жужжат в уши,
что, кажется, будто и им
до смерти надоело жить в этой болотине.
Следует заметить,
что когда дело доходило
до передачи речей Кузьмы Акимыча, Акима Кузьмича и графа, Аким вставал с лавки и, вставши в позицию, декламировал эти речи, принимая возможный, при его дряхлости, величественный и повелительный вид.
— Нет-с; выиграть я не могла, потому
что не имела средств вести его, однако Анфисе Ивановне большую через это неприятность сделала, так
что, после того, не только Дмитрий Михайлыч, но и никто другой к Вере Павловне касательства иметь не захотел, и пребывают оне и
до настоящей минуты в девичестве…
Забиякин (Живновскому). И представьте себе,
до сих пор не могу добиться никакого удовлетворения. Уж сколько раз обращался я к господину полицеймейстеру; наконец даже говорю ему: «
Что ж, говорю, Иван Карлыч, справедливости-то, видно, на небесах искать нужно?» (Вздыхает.) И
что же-с? он же меня, за дерзость, едва при полиции не заарестовал! Однако, согласитесь сами, могу ли я оставить это втуне! Еще если бы честь моя не была оскорблена, конечно, по долгу християнина, я мог бы, я даже должен бы был простить…
Забиякин. А
что вы думаете? может быть, и в самом деле изъян… это бывает! Я помню, как-то из Пермской губернии проезжали здесь, мещанина показывали, с лишком трех аршин-с. Так вы не поверите… точный ребенок-с!
до того уж, знаете, велик,
что стоять не в силах. Постоит-постоит для примеру — да и сядет: собственная это, знаете, тяжесть-то его так давит.
Живновский. Как же вот и не сказать тут,
что природа-то все премудро устроила… вот он готов бы
до небес головой-то долезти, ан ему природа говорит: «Шалишь! молода, во Саксоньи не была! изволь-ка посидеть!» Ахти-хти-хти-хти! все, видно, мы люди, все человеки!
Живновский. Надо, надо будет скатать к старику; мы с Гордеем душа в душу жили… Однако как же это? Ведь Гордею-то нынче было бы под пятьдесят, так неужто дедушка его
до сих пор на службе состоит? Ведь старику-то без малого сто лет, выходит. Впрочем, и то сказать, тогда народ-то был какой! едрёный, коренастый! не то
что нынче…
Забиякин. Ваше сиятельство изволите говорить: полицеймейстер! Но неужели же я
до такой степени незнаком с законами,
что осмелился бы утруждать вас, не обращавшись прежде с покорнейшею моею просьбой к господину полицеймейстеру! Но он не внял моему голосу, князь, он не внял голосу оскорбленной души дворянина… Я старый слуга отечества, князь; я, может быть, несколько резок в моей откровенности, князь, а потому не имею счастия нравиться господину Кранихгартену… я не имею утонченных манер, князь…