Неточные совпадения
— А что, —
говорит, — дашь половину, коли купец
тебе тысячи две отвалит?
— Какой, брат, тут чай! —
говорит Иван Петрович, — тут нечего чаю, а
ты пруд спущать вели.
—
Ты,
говорит, думаешь, что я и впрямь с ума спятил, так нет же, все это была штука. Подавай,
говорю, деньги, или прощайся с жизнью; меня,
говорит, на покаянье пошлют, потому что я не в своем уме — свидетели есть, что не в своем уме, — а
ты в могилке лежать будешь.
— Что мне, брат, в твоей жизни,
ты говори дело. Выручать так выручать, а не то выпутывайся сам как знаешь.
— Ну,
говорит, бог с
тобой.
Вот и
говорят мужику, что
тебя, мол, какой-то чиновник спрашивал.
—
Ты рыболов?
говори, рыболов ли
ты?
—
Ты, —
говорит, — кто таков?
—
Ты, —
говорит, — молодец, не буянь, да цигарку-то кинь, не то, чего доброго, городничий увидит.
—
Ты бы, —
говорит лавочник, — хоть бога-то побоялся бы, да лоб-от перекрестил: слышь, к вечерням звонят…
„Куда,
говорит, сестру девала?“ Замучил старуху совсем, так что она, и умирая, позвала его да и
говорит: „Спасибо
тебе, ваше благородие, что меня, старуху, не покинул, венца мученического не лишил“. А он только смеется да
говорит: „Жаль, Домна Ивановна, что умираешь, а теперь бы деньги надобны! да куда же
ты, старая, сестру-то девала?“
«Нет,
говорит,
тебе пощады! сам,
говорит, не пощадил невинность, так клади теперича голову на плаху!» Вот я и так и сяк — не проймешь его, сударь, ничем!
— Я… да… я тово… но, право, я не могу придумать, с кем же
ты меня… —
говорит он.
— Бога вы не боитесь, свиньи вы этакие! —
говорит он, — знаете сами, какая у нас теперича особа! Нешто жалко мне водки-то, пойми
ты это!.. Эй, музыканты!
— Спасибо, господин Желваков, спасибо! —
говорит его высокородие, — это
ты хорошо делаешь, что стараешься соединить общество! Я буду иметь это в виду, господин Желваков!
Была вдова Поползновейкина, да и та спятила: «Ишь,
говорит, какие у
тебя ручищи-то! так, пожалуй, усахаришь, что в могилу ляжешь!» Уж я каких ей резонов не представлял: «Это,
говорю, сударыня, крепость супружескую обозначает!» — так куда
тебе!
Вот и припомнил он, что есть у него друг и приятель Перетыкин: «Он,
говорит,
тебя пристроит!» Пишет он к нему письмо, к Перетычке-то: «Помнишь ли, дескать, друг любезный, как мы с
тобой напролет ночи у метресс прокучивали, как
ты, как я… помоги брату!» Являюсь я в Петербург с письмом этим прямо к Перетыкину.
— Я, —
говорит, — Евсигнеюшка, из-за
тебя, смотри, какой грех на душу приняла!
Вострепетали исправники, вздрогнули городничие, побледнели дворянские заседатели; только и слышится по губернии: «Ах
ты, господи!» И не то чтоб поползновение какое-нибудь — сохрани бог! прослезится даже, бывало, как начнет
говорить о бескорыстии.
—
Ты меня послушай! —
говорил он таинственным голосом, — это, брат, все зависит от того, как поведешь дело! Может быть славная штука, может быть и скверная штука; можно быть становым и можно быть ничем… понимаешь?
— Так вот мы каковы! —
говорил Техоцкий, охорашиваясь перед куском зеркала, висевшим на стене убогой комнаты, которую он занимал в доме провинцияльной секретарши Оболдуевой, — в нас, брат, княжны влюбляются!.. А ведь она… того! — продолжал он, приглаживая начатки усов, к которым все канцелярские чувствуют вообще некоторую слабость, — бабенка-то она хоть куда! И какие, брат, у нее ручки… прелесть! так вот
тебя и манит, так и подмывает!
— Слышь, Ильин, —
говорил старший музыкант Пахомов, —
ты у меня смотри! коли опять в аллегру отстанешь, я из
тебя самого флейту и контрабас сделаю.
— Житье-то у нас больно неприглядное, Петровна, —
говорит одна из них, пожилая женщина, — земля — тундра да болотина, хлеб не то родится, не то нет; семья большая, кормиться нечем…
ты то посуди, отколь подать-то взять?.. Ну, Семен-от Иваныч и толкует: надо,
говорит, выселяться будет…
—
Ты мне вот и платьишка-то порядочного сделать не можешь! —
говорит жена, — а тоже на гулянье идет!
— Мне на что молчать, мне на то бог язык дал, чтоб
говорить… только от
тебя и слов, что молчать… а тоже гулять идет!
— Тутошний я, сударь, тутошний. Только
ты это не дело, писарек,
говоришь про странников-то! Такая ли это материя, чтоб насчет ее, одного баловства ради, речь заводить!
— Так как же тут не поверуешь, сударь! —
говорит он, обращаясь уже исключительно ко мне, — конечно, живем мы вот здесь в углу, словно в языческой стороне, ни про чудеса, ни про знамения не слышим, ну и бога-то ровно забудем. А придешь, например, хошь в Москву, а там и камни-то словно
говорят! пойдут это сказы да рассказы: там, послышишь, целение чудесное совершилось; там будто над неверующим знамение свое бог показал: ну и восчувствуешь, и растопится в
тебе сердце, мягче воску сделается!..
— Да
ты что ж ничего не
говоришь!
ты посмотри, каковы оси-то!.. глупая!
Ну, я на него смотрю, что он ровно как обеспамятел:"
Ты что ж, мол,
говорю, дерешься, хозяин? драться,
говорю, не велено!"Ну, он и поприутих, лег опять в карандас да и
говорит: вот,
говорит, ужо вам будет, разбойники этакие, как чугунку здесь поведут!
— Так я, сударь, и пожелал; только что ж Кузьма-то Акимыч, узнавши об этом, удумал? Приехал он ноне по зиме ко мне:"
Ты,
говорит, делить нас захотел, так я,
говорит,
тебе этого не позволяю, потому как я у графа первый человек! А как
ты, мол, не дай бог, кончишься, так на твоем месте хозяйствовать мне, а не Ивану, потому как он малоумный!"Так вот, сударь, каки ноне порядки!
— Обидит, сударь, это уж я вижу, что беспременно обидит! Жалко, уж и как жалко мне Иванушка! Пытал я тоже Кузьму-то Акимыча вразумлять!"Опомнись, мол,
говорю,
ты ли меня родил, или я
тебя родил? Так за что ж
ты меня на старости-то лет изобидеть хочешь!"
— Ну, он поначалу было и вразумился, словно и посмирнел, а потом сходил этта по хозяйству, все обсмотрил:"Нет,
говорит, воля твоя, батюшка, святая, а только уж больно у
тебя хозяйство хорошо! Хочу,
говорит, надо всем сам головой быть, а Ванюшку не пущу!"
— Ну, да бог с
тобой!
говори, я
тебе не препятствую.
«Да я,
говорит,
тебя, скотина, в бараний рог согну; да
ты,
говорит, еще почище будешь, гадина, нежели еврей Гиршель»…
Его сиятельство улыбнулись: «Ну, уж,
говорит, коли так
тебя забрало, дать ему место станового!» Оно выходит и справедливо, что с вельможами нужно быть завсегда откровенным, — потому что вельможа, вы понимаете, так воспитан, что благородство чувств ему доступно…
Только вот, сударь, чудо какое у нас тут вышло: чиновник тут — искусственник, что ли, он прозывается — «плант,
говорит, у
тебя не как следственно ему быть надлежит», — «А как, мол, сударь, по-вашему будет?» — «А вот,
говорит, как: тут у
тебя,
говорит, примерно, зал состоит, так тут, выходит, следует… с позволенья сказать…» И так, сударь, весь плант сконфузил, что просто выходит, жить невозможно будет.
А он меня по зубам: я,
говорит, что хочу, над
тобой изделаю…
Малявка. Только прихожу я это на стан, а барии в ту пору и зачал мне
говорить: «Семенушка,
говорит, коровника у
тебя моей супружнице оченно понравилась, так вот,
говорит,
тебе целковый, будто на пенное; приводи,
говорит, коровушку завтра на стан…»
Ты говори, любезный, не бойся!
ты представь себе, что перед
тобою не князь, а твой добрый староста…
— «Ну, так и нет
тебе разрешенья; вы,
говорит, подьячие, все таковы: чуть попал в столоначальники, уж и норовит икру метать.
На той неделе и то Вера Панкратьевна, старуха-то,
говорит: «
Ты у меня смотри, Александра Александрыч, на попятный не вздумай; я,
говорит, такой счет в правленье представлю, что угоришь!» Вот оно и выходит, что теперича все одно: женись — от начальства на
тебя злоба, из службы, пожалуй, выгонят; не женись — в долгу неоплатном будешь, кажный обед из
тебя тремя обедами выйдет, да чего и во сне-то не видал, пожалуй, в счет понапишут.
И ведь все-то он этак! Там ошибка какая ни на есть выдет: справка неполна, или законов нет приличных — ругают
тебя, ругают, — кажется, и жизни не рад; а он туда же, в отделение из присутствия выдет да тоже начнет
тебе надоедать: «Вот,
говорит, всё-то вы меня под неприятности подводите». Даже тошно смотреть на него. А станешь ему, с досады,
говорить: что же, мол, вы сами-то, Яков Астафьич, не смотрите? — «Да где уж мне! —
говорит, — я,
говорит, человек старый, слабый!» Вот и поди с ним!
Намеднись к откупщику посылал, чтоб, по крайности, хошь ведро водки отпустил, так куда
тебе: «У нас,
говорит, до правленья и касательства никакого нет, а вот,
говорит, разве бутылку пива на бедность»…
А он,
ты думаешь, что мне в ответ?
ты!
говорит, да я!
говорит…
— «А знаешь ли
ты,
говорит, эквилибристику?» — «Нет, мол, Иван Никитич, не обучался я этим наукам: сами изволите знать, что я по третьему разряду».
— "А эквилибристика,
говорит, вот какая наука, чтоб перед начальником всегда в струне ходить, чтобы ноги у
тебя были не усталые, чтоб когда начальство
тебе говорит: «Кривляйся, Сашка!» — ну, и кривляйся! а «сиди, Сашка, смирно» — ну, смирно и сиди, ни единым суставом не шевели, а то неравно у начальства головка заболит.
Да и считай
ты себя еще счастливым, коли
тебе говорят: «Кривляйся!» Это значит, внимание на
тебя обращают.
Дернов. То-то вот и есть, что наш брат хам уж от природы таков: сперва над ним глумятся, а потом, как выдет на ровную-то дорогу, ну и норовит все на других выместить. Я,
говорит, плясал, ну, пляши же теперь
ты, а мы, мол, вот посидим, да поглядим, да рюмочку выкушаем, покедова
ты там штуки разные выкидывать будешь.
Бобров. Нельзя было — дела; дела — это уж важнее всего; я и то уж от начальства выговор получил; давеча секретарь
говорит: «У
тебя,
говорит, на уме только панталоны, так
ты у меня смотри». Вот какую кучу переписать задал.
Марья Гавриловна. Удивляюсь я, право; такой
ты молодой, а
говоришь — словно сорок лет
тебе.