Неточные совпадения
Как подходишь,
где всему происшествию быть следует, так
не то чтоб прямо, а бочком да ползком пробирешься, и сердце-то у тебя словно упадет, и в роту сушить станет.
Служил он где-то в гусарах — ну, на жидов охоту имел: то возьмет да собаками жида затравит, то посадит его по горло в ящик с помоями, да над головой-то саблей и махает, а
не то еще заложит их тройкой в бричку, да и разъезжает до тех пор, пока всю тройку
не загонит.
Ну, родственники, сами изволите ведать, народ безобразнейший, в законе
не искусились:
где же им знать, что в правиле и что
не в правиле?
Алексей Дмитрич. Позвольте, однако ж, я все-таки
не могу понять,
где тут вдова и в какой мере описываемые вами происшествия, или, как вы называете их, бесчинства, касаются вашего лица, и почему вы… нет, воля ваша, я этого просто понять
не в состоянии!
— Но я, однако, принял свои меры! Я сказал Маремьянкину, что знать ничего
не хочу, чтоб была отыскана голова! Это меня очень-очень огорчило! Ça ma bouleversé! [Это меня потрясло! (франц.)] Я, знаете, тружусь, забочусь… и вдруг такая неприятность! Головы найти
не могут! Да ведь
где же нибудь она спрятана, эта голова! Признаюсь, я начинаю колебаться в мнении о Маремьянкине; я думал, что он усердный, — и что ж!
Не боялся он также, что она выскользнет у него из рук; в том городе,
где он жил и предполагал кончить свою карьеру,
не только человека с живым словом встретить было невозможно, но даже в хорошей говядине ощущалась скудость великая; следовательно, увлечься или воспламениться было решительно нечем, да притом же на то и ум человеку дан, чтоб бразды правления
не отпускать.
— Ну да, самое последнее — такое вот,
где все приказывают, а сам никому
не приказываешь,
где заставляют писать, дежурить…
Разговаривая с ней за ужином, я вижу, как этот взор беспрестанно косит во все стороны, и в то время, когда, среди самой любезной фразы, голос ее внезапно обрывается и принимает тоны надорванной струны, я заранее уж знаю, что кто-нибудь из приглашенных взял два куска жаркого вместо одного, или что лакеи на один из столов,
где должно стоять кагорское, ценою
не свыше сорока копеек, поставил шато-лафит в рубль серебром.
Во-первых, я постоянно страшусь, что вот-вот кому-нибудь недостанет холодного и что даже самые взоры и распорядительность хозяйки
не помогут этому горю, потому что одною распорядительностью никого накормить нельзя; во-вторых, я вижу очень ясно, что Марья Ивановна (так называется хозяйка дома) каждый мой лишний глоток считает личным для себя оскорблением; в-третьих, мне кажется, что, в благодарность за вышеозначенный лишний глоток, Марья Ивановна чего-то ждет от меня, хоть бы, например, того, что я, преисполнившись яств, вдруг сделаю предложение ее Sevigne, которая безобразием превосходит всякое описание, а потому менее всех подает надежду когда-нибудь достигнуть тех счастливых островов,
где царствует Гименей.
— Вы
не знаете,
где он живет? — спрашивает Марья Ивановна, как будто ошибкой обращаясь к княжне, — ах, pardon, princesse, [простите, княжна (франц.).] я хотела спросить мсьё Щедрина… вы
не знаете, мсьё Щедрин,
где живет господин Техоцкий?
Уже показалось веселое солнышко и приветливо заглянуло всюду,
где праздность и изнеженность
не поставили ему искусственных преград; заиграло оно на золоченых шпилях церквей, позолотило тихие, далеко разлившиеся воды реки Крутогорки, согрело лучами своими влажный воздух и прогнало, вместе с тьмою, черную заботу из сердца…
Давно ли русский мужичок, cet ours mal léche, [этот сиволапый (франц.).] являлся на театральный помост за тем только, чтоб сказать слово «кормилец», «шея лебединая, брови соболиные», чтобы прокричать заветную фразу, вроде «идем!», «бежим!», или же отплясать где-то у воды [34] полуиспанский танец — и вот теперь он как ни в чем
не бывало семенит ногами и кувыркается на самой авансцене и оглашает воздух неистовыми криками своей песни!
Начал он скучать и томиться и
не знал,
где для себя место найти, потому что все душегубства его прежние непрестанно пред глазами его объявлялись и всюду за ним преследовали.
— Что ж за глупость! Известно, папенька из сидельцев вышли, Аксинья Ивановна! — вступается Боченков и, обращаясь к госпоже Хрептюгиной, прибавляет: — Это вы правильно, Анна Тимофевна, сказали: Ивану Онуфричу денно и нощно бога молить следует за то, что он его, царь небесный, в большие люди произвел. Кабы
не бог, так
где бы вам родословной-то теперь своей искать? В червивом царстве, в мушином государстве? А теперь вот Иван Онуфрич, поди-кось, от римских цезарей, чай, себя по женской линии производит!
— А
где же теперь твои сыновья? — спросил я, зная наперед, что старик ни о чем так охотно
не говорит, как о своих семейных делах.
Налетов. Э… однако ж это странно! скажите, пожалуйста,
где я могу, по крайней мере, найти Леонида Сергеича Разбитного? хоть бы он объяснил князю, что я
не кто-нибудь…
Живновский (выступая вперед). Губерния точно что, можно сказать, обширная — это
не то что какое-нибудь немецкое княжество,
где плюнул, так уж в другом царстве ногой растереть придется! Нет, тут надо-таки кой-что подумать. (Вертит пальцем по лбу.)
Князь Чебылкин (строго).
Не хорошо, сударыня,
не хорошо! Прежде нежели решаться утруждать начальство, надо вникнуть в предмет…
не хорошо-с… (Переходит мимо купцов и крестьян на другую сторону зала,
где стоят благородные просители. Купцы и крестьяне вздыхают.)
И ведь все-то он этак! Там ошибка какая ни на есть выдет: справка неполна, или законов нет приличных — ругают тебя, ругают, — кажется, и жизни
не рад; а он туда же, в отделение из присутствия выдет да тоже начнет тебе надоедать: «Вот, говорит, всё-то вы меня под неприятности подводите». Даже тошно смотреть на него. А станешь ему, с досады, говорить: что же, мол, вы сами-то, Яков Астафьич,
не смотрите? — «Да
где уж мне! — говорит, — я, говорит, человек старый, слабый!» Вот и поди с ним!
Гирбасов. Уж известно, какие у ней чувства; у меня эти чувства-то вот
где сидят (показывает на затылок). Что ни девять месяцев — смотришь, ан и пищит в углу благословение божие, словно уж предопределение али поветрие какое. Хочешь
не хочешь, а
не отвертишься.
Скопищев. А ты бы, Александра Александрыч, попреж ее-то самоё маленько помял… У меня вот жена-покойница такая же была, так я ее, бывало, голубушку, возьму, да всю по суставчикам и разомну… (Вздыхает.) Такая ли опосля шелковая сделалась! Кровать, вишь, скрипит! а
где ж это видано, чтоб кровать
не скрипела, когда она кровать есть!
Да и
не пропустишь свое время, так и то плыть по ней наказанье; затопит это кругом верст на пять — и
не знаешь,
где берега.
Отчего же, несмотря на убедительность этих доводов, все-таки ощущается какая-то неловкость в то самое время, когда они представляются уму с такою ясностью? Несомненно, что эти люди правы, говорите вы себе, но тем
не менее действительность представляет такое разнообразное сплетение гнусности и безобразия, что чувствуется невольная тяжесть в вашем сердце… Кто ж виноват в этом?
Где причина этому явлению?
Где же ключ ко всему этому?
где, как
не в том, что этот юноша — покорный юноша?
А все-таки странно, что я сегодня целый вечер сижу дома и один.
Где бы они могли быть все? у Порфирия Петровича —
не может быть: он так мил и любезен, что всегда меня приглашает; Александр Андреич тоже души во мне
не слышит:"Ты, говорит, только проигрывай, а то хоть каждый день приезжай".
Где-то вы, друзья и товарищи моей молодости? Ведете ли, как и я, безрадостную скитальческую жизнь или же утонули в отличиях, погрязли в почестях и с улыбкой самодовольствия посматриваете на бедных тружеников, робко проходящих мимо вас с понуренными головами? Многие ли из вас бодро выдержали пытку жизни,
не смирились перед гнетущею силою обстоятельств,
не прониклись духом праздности, уныния и любоначалия?
Тут же присутствует и спившийся с кругу приказный Трофим Николаич, видавший когда-то лучшие дни, потому что был он и исправником, и заседателем, и опять исправником, и просто вольнонаемным писцом в земском суде, покуда наконец произойдя через все медные трубы,
не устроил себе постоянного присутствия в кабаке,
где, за шкалик «пенного», настрочить может о чем угодно, куда угодно и какую угодно просьбицу захмелевшему мужичку.
Когда я производил это следствие, муж в ногах у меня валялся, прося пощадить жену; вся семья стояла за нее; повальный обыск также ее одобрил. Но каким же образом объяснить это преступление? Помешательством ума?
Не где же тот авторитет, на который я мог бы опереться?
Я очень желал бы, чтоб вы покороче сошлись с нашим милейшим Иваном Демьянычем, чтобы вы лично удостоверились, как он кротко пьет водку, как благодушно с вами беседует, как он
не знает, чем угостить,
где усадить вас…
Можете, стало быть, представить себе мое положение, когда я, по выходе из заведения, должен был затесаться куда-то в четвертый этаж,
где вороны чуть
не на самой лестнице гнезда вьют!
Коли хотите, я освоился с своею скромною долей, то есть склонил голову перед судьбой, но все-таки чувствовал, что место мое
не здесь,
не на этой маленькой тесной арене,
где я имел вид рыбы, выброшенной бурею из воды.
Где же, мол, их считать?"–"Знать, говорит, ничего
не хочу — считай"…
— Но здесь, здесь именно и открылась миру гнусность злодея, надменностию своею нас гнетущего и нахальством обуревающего… Получив мое извещение и имея на меня, как исконный враг рода человеческого, злобу, он,
не помедлив даже мало, повелел псом своим повлещи меня в тюрьму, доколе
не представлю ясных доказательств вымышленного якобы мною злоумышления…
где и до днесь пребывание имею…
Пришла она в избу, уселась в угол и знай зубами стучит да себе под нос чего-то бормочет, а чего бормочет, и господь ее ведает. Ноженьки у ней словно вот изорваны, все в крове, а лопотинка так и сказать страсти! —
где лоскуток,
где два! и как она это совсем
не измерзла — подивились мы тутотка с бабой. Василиса же у меня, сам знаешь, бабонька милосердая; смотрит на нее, на убогую, да только убивается.
— А снеси, как сказывал, на гумно! На лбу-то у ней
не написано,
где она спала-ночевала! Заблудилась, да и вся недолга…
И где-где
не перебывал я в эти восемь лет!
Где и в каких он делах
не бывал, этого я вам и объяснить
не умею: довольно сказать, что у комедиянтов подсказчиком был… изволите знать, что по городам комедиянты бывают.
— Нет, мол,
не признаю; это точно, что сдается, будто тебя знаю, а
где и когда видал — доподлинно сказать
не умею.
— Справедливо сказать изволили… Но ныне, будучи просвещен истинным светом и насыщен паче меда словесами моей благодетельницы Мавры Кузьмовны, желаю вступить под ваше высокое покровительство… Ибо
не имею я пристанища,
где приклонить главу мою, и бос и наг, влачу свое существование
где ночь,
где день, а более в питейных домах,
где, в качестве свидетеля, снискиваю себе малую мзду.
— Так-то вот, ваше благородие, едма нас едят эти шельмы! — сказал Половников, злобно запахивая свой азям, — целую зиму, почитай, чиновники из городу
не выезжали, все по ихней милости!.. анафемы! — прибавил он, огрызаясь в ту сторону,
где стояла Мавра Кузьмовна, — ну, да ладно же!
Теперь мы что? вдовы беззащитные; живем
где ночь,
где день; кабы старых крох
не было, так и пропитаться-то бы
не знаю чем.
Так вот, сударь, как заслышишь, бывало, что Петр Михайлыч приехал, так от страху даже вся издрожишься, зароешься где-нибудь в сено, да и лежишь там, доколе он
не выедет совсем из скита.
— Вот они каковы все, — сказал он, — по наряду,
где написано плакать, во всякое время плакать готовы, а християнскую душу загубить ничего
не значит.
Чтобы она напредь того была беременна, того я
не знаю, и
где она теперь находится, также
не умею сказать, потому что с тех пор, как скиты разогнали, никаких известий оттуда
не имею.
Варвара Тебенькова, дочь моего хозяина, точно ушла от родителя своего в скиты,
где и жила в той же самой Магдалининой обители, но про беременность ее ничего
не знаю.
Еду я и думаю, что на этой станции у смотрителя жена, должно быть, хорошенькая. Почему я это думаю —
не могу объяснить и сам, но что он женат и что жена у него хорошенькая, это так для меня несомненно, как будто бы я видел ее где-то своими глазами. А смотритель непременно должен быть почтенный старик, у которого жена
не столько жена, сколько род дочери, взятой для украшения его одинокого существования…
Равнины тоже
не дышат; где-где всколышется круговым ветром покрывающий их белый саван, и кажется утомленному путнику, что вот-вот встанет мертвец из-под савана…