Неточные совпадения
Но ясна и спокойна ее поверхность, ровно ее чистое зеркало, отражающее
в себе бледно-голубое небо с его миллионами звезд; тихо и мягко ласкает вас влажный воздух
ночи, и ничто, никакой звук не возмущает как бы оцепеневшей окрестности.
Сведет негоциант к концу года счеты — все убыток да убыток, а он ли, кажется, не трудился, на пристани с лихими людьми
ночи напролет не пропивывал, да последней копейки
в картеж не проигрывал, все
в надежде увеличить родительское наследие!
Проиграешь, бывало,
в картишки целую
ночь, всё дочиста спустишь — как быть? ну, и идешь к исправнику.
„Свиногорскому первой гильдии купцу [6] Платону Степанову Троекурову. Ведение. По показаниям таких-то и таких-то поселян (валяй больше), вышепоименованное мертвое тело, по подозрению
в насильственном убитии, с таковыми же признаками бесчеловечных побоев, и притом рукою некоего злодея,
в предшедшую пред сим
ночь, скрылось
в фабричном вашем пруде. А посему благоволите
в оный для обыска допустить“.
Вот, покуролесивши этак с неделю, выходит он однажды
ночью, и прямо
в дом к тестю, а
в руках у него по пистолету.
Видят парни, что дело дрянь выходит: и каменьями-то ему
в окна кидали, и ворота дегтем по
ночам обмазывали, и собак цепных отравливали — неймет ничего! Раскаялись. Пришли с повинной, принесли по три беленьких, да не на того напали.
— Спят, мол; известно, мол, что им делать, как не спать!
ночью едем —
в карете спим, днем стоим — на квартере спим.
Перегоренский (не слушая его). Коварный Живоглот, воспользовавшись темнотою
ночи, с толпою гнусных наемников окружил дом торгующего
в селе Чернораменье, по свидетельству третьего рода, мещанина Скурихина, и алчным голосом требовал допустить его к обыску, под предлогом, якобы Скурихин производит торговлю мышьяком. Причем обозвал Скурихина непотребными словами; за оставление же сего дела втайне, взял с него пятьдесят рублей и удалился с наемниками вспять. Это первый пункт.
Ночь.
В доме купчихи Облепихиной замечается лишь тусклое освещение. Алексей Дмитрич уж раздет, и Федор снимает с него сапоги.
Ночью в такую пору ехать решительно невозможно; поэтому и бывает, что отъедешь
в сутки верст с сорок, да и славословишь остальное время имя господне на станции.
Вот и припомнил он, что есть у него друг и приятель Перетыкин: «Он, говорит, тебя пристроит!» Пишет он к нему письмо, к Перетычке-то: «Помнишь ли, дескать, друг любезный, как мы с тобой напролет
ночи у метресс прокучивали, как ты, как я… помоги брату!» Являюсь я
в Петербург с письмом этим прямо к Перетыкину.
Вот однажды,
в темную осеннюю
ночь, слышат караульщики, что к господской конторе кто-то ползком-ползком пробирается; затаили они дыхание, да и ждут, что будет.
Очевидно, что такие сафические мысли [20] могут осаждать голову только
в крайних и не терпящих отлагательства «случаях». Княжна плачет, но мало-помалу источник слез иссякает; на сцену выступает вся желчь, накопившаяся на дне ее тридцатилетнего сердца;
ночь проводится без сна, среди волнений, порожденных злобой и отчаяньем… На другой день зеркало имеет честь докладывать ее сиятельству, что их личико желто, как выжатый лимон, а глаза покрыты подозрительною влагой…
Довольно того, например, что
в Соловках об летнюю пору даже и
ночи совсем нет!
— А чего врать! ты слушай, голова! намеднись ехал я
ночью в троечных с барином, только и вздремнул маленько, а лошади-то и пошли шагом.
И таким, сударь, родом,
в одну, можно сказать,
ночь лишилась я и Федора Гаврилыча и всего моего имущества!
Проходя службу два года и три месяца
в Белобородовском гусарском полку
в чине корнета уволен из оного по домашним обстоятельствам и смерти единственной родительницы
в чине подпоручика и скитаясь после того как птица небесная где день где
ночь возымел желание отдохнуть
в трудах служебных…
Скажите мне, отчего
в эту
ночь воздух всегда так тепел и тих, отчего
в небе горят миллионы звезд, отчего природа одевается радостью, отчего сердце у меня словно саднит от полноты нахлынувшего вдруг веселия, отчего кровь приливает к горлу, и я чувствую, что меня как будто поднимает, как будто уносит какою-то невидимою волною?
Возьми да и оденься он
в белую простыню; дал, знаете, стряпке управительской три целковых, чтоб пропустила куда ему нужно да и пошел
ночью в горницу к обвиненному.
Я был похож на того жалкого пропойца, который, пробезобразничав напролет
ночь в дымной и душной комнате, выбегает утром,
в одном легоньком пальтишке, на морозный воздух и спешит домой, бессознательно озираясь по сторонам и не имея ни единой мысли
в голове…
Сижу я дома, а меня словно лихоманка ломает: то озноб, то жарынь всего прошибает; то зуб с зубом сомкнуть не могу, то весь так и горю горма. Целую
Ночь надо мной баба промаялась, ни-ни, ни одной минуточки не сыпал. На другой день, раным-ранехонько, шасть ко мне дядя Федот
в избу.
Дела мои шли ладно. На дворе,
в бане, устроил я моленную,
в которой мы по
ночам и сходились; анбары навалил иконами, книжками, лестовками, всяким добром. Постояльцев во всякое время было множество, но выгоднее всех были такие, которых выгоняли
в город для увещаний. Позовут их, бывало,
в присутствие, стоят они там, стоят с утра раннего, а потом, глядишь, и выйдет сам секретарь.
Приехал
ночью, с возами, будто извозчик; одет словно мещанин простой
в кафтанчике и
в желетке, и волосы
в кружок обстрижены, и пашпорт при нем — только чужой али фальшивый, доложить не могу.
В ту же
ночь я отправился пешком на родину, а Андрияшка и доселе
в моем дому хозяйствует.
И как все оно чудно от бога устроено, на благость и пользу, можно сказать, человеку. Как бы, кажется,
в таких лесах ходить не заблудиться! Так нет, везде тебе дорога указана, только понимать ее умей. Вот хошь бы корка на дереве: к
ночи она крепче и толще, к полдню [74] тоньше и мягче; сучья тоже к
ночи короче, беднее, к полудню длиннее и пушистей. Везде, стало быть, указ для тебя есть.
— Да вот еще: завтра к
ночи должны сюда прибыть люди, так вы поставьте кого-нибудь у заставы… понимаете? чтоб их
в городе не видали.
— Справедливо сказать изволили… Но ныне, будучи просвещен истинным светом и насыщен паче меда словесами моей благодетельницы Мавры Кузьмовны, желаю вступить под ваше высокое покровительство… Ибо не имею я пристанища, где приклонить главу мою, и бос и наг, влачу свое существование где
ночь, где день, а более
в питейных домах, где,
в качестве свидетеля, снискиваю себе малую мзду.
Пал он мне, сударь,
в ноги и поклялся родителями обо всем мне весть подавать. И точно-с, с этих пор кажную
ночь я уж знаю, об чем у них днем сюжет был… должен быть он здесь, то есть Андрюшка-с, по моему расчету, не завтра, так послезавтрева к
ночи беспременно-с.
1) Михаилом зовут меня, сыном Трофимовым, по прозванию Тебеньков, от роду имею лет, должно полагать, шестьдесят, а доподлинно сказать не умею; веры настоящей, самой истинной, «старой»; у исповеди и св. причастия был лет восемь тому назад, а
в каком селе и у какого священника, не упомню, потому как приехали мы
в то село
ночью, и
ночью же из него выехали; помню только, что село большое, и указал нам туда дорогу какой-то мужичок деревенский; он же и про священника сказывал.
3) Лжеинокини Иринарха, Дорофея, Павлина, Аполлинария и другие, ныне мещанки разных городов, быв спрошены, каждая порознь, показали, что означенная Варвара Тебенькова прибыла
в их скиты,
в Магдалинину обитель,
ночью, и
в скором времени родила мальчика, но куда девала его настоятельница, того они не знают.
Дочка ваша на вчерашнюю
ночь распросталась благополучно сынком, и я насчет его поступила по вашему желанию, а Варваре Михайловне матушки сказали, что отдали его
в деревню
в сыны к мужичку, и она очень довольно об этом тужила, что при ней его не оставили.
Помню только, что отца иногда на
ночь в бесчувствии домой из кабака приводили и что матушка — царство ей небесное! — горько на судьбу плакалась.
Или вот возвращаешься
ночью домой из присутствия речным берегом, а на той стороне туманы стелются, огоньки горят, паром по реке бежит, сонная рыба
в воде заполощется, и все так звонко и чутко отдается
в воздухе, — ну и остановишься тут с бумагами на бережку и самому тебе куда-то шибко хочется.
Думывал я иногда будто сам про себя, что бы из меня вышло, если б я был, примерно, богат или
в чинах больших. И, однако, бьешься иной раз целую
ночь думавши, а все ничего не выдумаешь. Не лезет это
в голову никакое воображение, да и все тут. Окроме нового виц-мундира да разве чаю
в трактире напиться — ничего другого не сообразишь. Иное время даже зло тебя разберет, что вот и хотенья-то никакого у тебя нет; однако как придет зло, так и уйдет, потому что и сам скорее во сне и
в трудах забыться стараешься.