Неточные совпадения
Въезжая
в этот город, вы как будто чувствуете, что карьера ваша здесь кончилась, что вы ничего уже
не можете требовать от
жизни, что вам остается только жить
в прошлом и переваривать ваши воспоминания.
Казалось бы, это ли
не жизнь! А между тем все крутогорские чиновники, и
в особенности супруги их, с ожесточением нападают на этот город. Кто звал их туда, кто приклеил их к столь постылому для них краю? Жалобы на Крутогорск составляют вечную канву для разговоров; за ними обыкновенно следуют стремления
в Петербург.
— Ты, говорит, думаешь, что я и впрямь с ума спятил, так нет же, все это была штука. Подавай, говорю, деньги, или прощайся с
жизнью; меня, говорит, на покаянье пошлют, потому что я
не в своем уме — свидетели есть, что
не в своем уме, — а ты
в могилке лежать будешь.
— Что мне, брат,
в твоей
жизни, ты говори дело. Выручать так выручать, а
не то выпутывайся сам как знаешь.
По тринадцатому году отдали Порфирку
в земский суд,
не столько для письма, сколько на побегушки приказным за водкой
в ближайший кабак слетать.
В этом почти единственно состояли все его занятия, и, признаться сказать
не красна была его
жизнь в эту пору: кто за волоса оттреплет, кто
в спину колотушек надает; да бьют-то всё с маху,
не изловчась,
в такое место, пожалуй, угодит, что дух вон. А жалованья за все эти тиранства получал он всего полтора рубля
в треть бумажками.
«Кому от этого вред! ну, скажите, кому? — восклицает остервенившийся идеолог-чиновник, который великим постом
в жизнь никогда скоромного
не едал, ни одной взятки
не перекрестясь
не бирал, а о любви к отечеству отродясь без слез
не говаривал, — кому вред от того, что вино
в казну
не по сорока, а по сорока пяти копеек за ведро ставится!»
Не вдруг, а день за день, воровски подкрадывается к человеку провинцияльная вонь и грязь, и
в одно прекрасное утро он с изумлением ощущает себя сидящим по уши во всех крошечных гнусностях и дешевых злодействах, которыми преизобилует
жизнь маленького городка.
Юные коллежские регистраторы и канцелярские чиновники избирали его своим конфидентом
в сердечных случаях, потому что он по преимуществу был муж совета. Хотя бури
жизни и порастрепали несколько его туалет, но никто
не мог дать более полезного наставления насчет цвета штанов, который мог бы подействовать на сердце женщины с наиболее сокрушительною силой…
Так пробыла она несколько минут, и Техоцкий возымел даже смелость взять ее сиятельство за талию: княжна вздрогнула; но если б тут был посторонний наблюдатель, то
в нем
не осталось бы ни малейшего сомнения, что эта дрожь происходит
не от неприятного чувства, а вследствие какого-то странного, всеобщего ощущения довольства, как будто ей до того времени было холодно, и теперь вдруг по всему телу разлилась
жизнь и теплота.
— Нет,
не потому это, Пименыч, — прервал писарь, — а оттого, что простой человек, окроме как своего невежества, натурального естества ни
в жизнь произойти
не в силах. Ну, скажи ты сам, какие тут, кажется, гласы слышать? известно, трава зябёт, хошь
в поле, хошь
в лесу — везде одно дело!
— А посиди с нами, касатка; барин добрый, кваску велит дать… Вот, сударь, и Пахомовна, как
не я же, остатнюю
жизнь в странничестве препровождает, — обратился Пименов ко мне, — Да и других много таких же найдется…
Папенька мой держали меня очень строго, потому что человек
в юношестве больше всего всякими соблазнами, как бы сказать, обуреваем бывает, и хотя сватались за меня даже генералы, но он согласия своего на брак мой
не дал, и осталась я после их смерти (маменька моя еще при
жизни ихней скончались) девицею.
—
В настоящее время, пришедши
в преклонность моих лет, я, милостивый государь, вижу себя лишенною пристанища. А как я, с самых малых лет, имела к божественному большое пристрастие, то и хожу теперь больше по святым монастырям и обителям,
не столько помышляя о настоящей
жизни, сколько о
жизни будущей…
И ведь все-то он этак! Там ошибка какая ни на есть выдет: справка неполна, или законов нет приличных — ругают тебя, ругают, — кажется, и
жизни не рад; а он туда же,
в отделение из присутствия выдет да тоже начнет тебе надоедать: «Вот, говорит, всё-то вы меня под неприятности подводите». Даже тошно смотреть на него. А станешь ему, с досады, говорить: что же, мол, вы сами-то, Яков Астафьич,
не смотрите? — «Да где уж мне! — говорит, — я, говорит, человек старый, слабый!» Вот и поди с ним!
Да; жалко, поистине жалко положение молодого человека, заброшенного
в провинцию! Незаметно, мало-помалу, погружается он
в тину мелочей и, увлекаясь легкостью этой
жизни, которая
не имеет ни вчерашнего, ни завтрашнего дня, сам бессознательно делается молчаливым поборником ее. А там подкрадется матушка-лень и так крепко сожмет
в своих объятиях новобранца, что и очнуться некогда. Посмотришь кругом: ведь живут же добрые люди, и живут весело — ну, и сам станешь жить весело.
О, вы, которые живете другою, широкою жизнию, вы, которых оставляют жить и которые оставляете жить других, — завидую вам! И если когда-нибудь придется вам горько и вы усомнитесь
в вашем счастии, вспомните, что есть иной мир, мир зловоний и болотных испарений, мир сплетен и жирных кулебяк — и горе вам, если вы тотчас
не поспешите подписать удовольствие вечному истцу вашей
жизни — обществу!
Где-то вы, друзья и товарищи моей молодости? Ведете ли, как и я, безрадостную скитальческую
жизнь или же утонули
в отличиях, погрязли
в почестях и с улыбкой самодовольствия посматриваете на бедных тружеников, робко проходящих мимо вас с понуренными головами? Многие ли из вас бодро выдержали пытку
жизни,
не смирились перед гнетущею силою обстоятельств,
не прониклись духом праздности, уныния и любоначалия?
Может ли быть допущена идея о смерти
в тот день, когда все говорит о
жизни, все призывает к ней? Я люблю эти народные поверья, потому что
в них, кроме поэтического чувства, всегда разлито много светлой, успокоивающей любви.
Не знаю почему, но, когда я взгляну на толпы трудящихся, снискивающих
в поте лица хлеб свой, мне всегда приходит на мысль:"Как бы славно было умереть
в этот великий день!.."
Тот вдруг как вскочит:"Вот как бил! вот как бил!" — да такую ли ему, сударь, встрепку задал, что тот и
жизни не рад."Коли ты, говорит,
не смыслишь, так
не в свое дело
не суйся!"А за перегородкой-то смех, и всех пуще заливается та самая стряпка, которой он своих собственных три целковых дал.
Эта скачка очень полезна; она поддерживает во мне
жизнь, как рюмка водки поддерживает
жизнь в закоснелом пьянице. Посмотришь на него: и руки и ноги трясутся, словно весь он ртутью налит, а выпил рюмку-другую — и пошел ходить как ни
в чем
не бывало. Точно таким образом и я: знаю, что на мне лежит долг, и при одном этом слове чувствую себя всегда готовым и бодрым.
Не из мелкой корысти,
не из подлости действую я таким образом, а по крайнему разумению своих обязанностей, как человека и гражданина.
— Доказательства представит вам за меня самая
жизнь, а я, признаюсь вам, даже
не в состоянии правильно построить вам какой-нибудь силлогизм… Для этого необходимо рассуждать, а я давно уж этим
не занимался, так что и привычку даже потерял.
— Нет еще, княжна, — отвечал Корепанов, — Николай Иваныч покамест более познакомился со мной, нежели с здешним обществом… Впрочем, здешнее общество осязательно изобразить нельзя:
в него нужно самому втравиться, нужно самому пожить его
жизнью, чтоб узнать его. Здешнее общество имеет свой запах, а свойство запаха, как вам известно, нельзя объяснить человеку, который никогда его
не обонял.
Весною поют на деревьях птички; молодостью, эти самые птички поселяются на постоянное жительство
в сердце человека и поют там самые радостные свои песни; весною, солнышко посылает на землю животворные лучи свои, как бы вытягивая из недр ее всю ее роскошь, все ее сокровища; молодостью, это самое солнышко просветляет все существо человека, оно, так сказать, поселяется
в нем и пробуждает к
жизни и деятельности все те богатства, которые скрыты глубоко
в незримых тайниках души; весною, ключи выбрасывают из недр земли лучшие, могучие струи свои; молодостью, ключи эти,
не умолкая, кипят
в жилах, во всем организме человека; они вечно зовут его, вечно порывают вперед и вперед…
Я взглянул на его жену; это была молодая и свежая женщина, лет двадцати пяти; по-видимому, она принадлежала к породе тех женщин, которые никогда
не стареются, никогда
не задумываются, смотрят на
жизнь откровенно,
не преувеличивая
в глазах своих ни благ, ни зол ее.
— Вы чего смеетесь, бесенята? Женись, брат, женись! Если хочешь кататься как сыр
в масле и если сознаешь
в себе способность быть сыром, так это именно масло — супружеская
жизнь! Видишь, каких бесенят выкормили, да на этом еще
не остановимся!..
— Другое дело вот мы, грешные, — продолжал он,
не слушая меня, —
в нас осталась натура первобытная, неиспорченная,
в нас кипит, сударь, этот непочатой ключ
жизни,
в нас новое слово зреет… Так каким же ты образом этакую-то широкую натуру хочешь втянуть
в свои мизерные, зачерствевшие формы? ведь это, брат, значит желать протащить канат
в игольное ушко! Ну, само собою разумеется, или ушко прорвет, или канат
не влезет!
— Или помнишь ли Мочалова
в «Гамлете»? Умереть — уснуть… башмаков еще
не износила… и этот хохот, захватывающий дыханье
в груди зрителя… Вот это
жизнь, это сфера безграничная, как самое искусство, разнообразная, как природа!.. А что мы теперь?.. выпьем!..
— Я полагаю, что это от того происходит, что ты представляешь себе
жизнь слишком
в розовом цвете, что ты ждешь от нее непременно чего-то хорошего, а между тем
в жизни требуется труд, и она дает
не то, чего от нее требуют капризные дети, а только то, что берут у нее с боя люди мужественные и упорные.
Заметно было, однако ж, что все эти аналитические стремления составляли
в жизни старика
не серьезное убеждение, а род забавы или отдохновения или, лучше сказать, игру casse-tête, [головоломку (франц.).]
не имевшую ничего общего с его
жизнью и никогда
не прилагавшуюся на практике.
Нам дела нет до того, что такое этот человек, который стоит перед нами, мы
не хотим знать, какая черная туча тяготеет над его совестью, — мы видим, что перед нами арестант, и этого слова достаточно, чтоб поднять со дна души нашей все ее лучшие инстинкты, всю эту жажду сострадания и любви к ближнему, которая
в самом извращенном и безобразном субъекте заставляет нас угадывать брата и человека со всеми его притязаниями на
жизнь человеческую и ее радости и наслаждения [67].
Находившись, по обязанности,
в частом соприкосновении с этим темным и безотрадным миром,
в котором, кажется, самая идея надежды и примирения утратила всякое право на существование, я никогда
не мог свыкнуться с ним, никогда
не мог преодолеть этот смутный трепет, который, как сырой осенний туман, проникает человека до костей, как только хоть издали послышится глухое и мерное позвякиванье железных оков, беспрерывно раздающееся
в длинных и темных коридорах замка Атмосфера арестантских камор, несмотря на частое освежение, тяжела и удушлива; серовато-желтые лица заключенников кажутся суровыми и непреклонными, хотя,
в сущности, они по большей части выражают только тупость и равнодушие; однообразие и узкость форм,
в которые насильственно втиснута здесь
жизнь, давит и томит душу.
И между тем там, за этими толстыми железными затворами,
в этих каменных стенах, куда
не проникает ни один звук, ни один луч веселого божьего мира, есть также своего рода
жизнь; там также установляются своеобразные отношения, заводятся сильные и слабые, образуется свое общее мнение, свой суд — посильнее и подействительнее суда смотрительского.
Ну, и мир весь за меня стоял: всякому ведомо, что я
в жизнь никого
не обидел, исполнял свое крестьянство как следует, — стало быть,
не разбойник и
не душегуб был!
— Мне
не то обидно, — говорил он почти шепотом, — что меня ушлют — мир везде велик, стало быть, и здесь и
в другом месте, везде жить можно — а то вот, что всяк тебя убийцей зовет, всяк пальцем на тебя указывает! Другой, сударь, сызмальства вор, всю
жизнь по чужим карманам лазил, а и тот норовит
в глаза тебе наплевать: я, дескать, только вор, а ты убийца!..
— Приступаю к тягостнейшему моменту моей
жизни, — продолжал Перегоренский угрюмо, — к истории переселения моего из мира свободного мышления
в мир авкторитета… Ибо с чем могу я сравнить узы,
в которых изнываю? зверообразные инквизиторы гишпанские и те
не возмыслили бы о тех муках, которые я претерпеваю! Глад и жажда томят меня; гнусное сообщество Пересечкина сокращает дни мои… Был я
в селе Лекминском, был для наблюдения-с, и за этою, собственно, надобностью посетил питейный дом…
И, главное, ведь вот что обидно: они тебя, можно сказать,
жизни лишают, а ты, вишь, и глазом моргнуть
не моги — ни-ни, смотри весело, чтоб у тебя и улыбочка на губах была, и приветливость
в глазах играла, и закуска на столе стояла: неровно господину частному выпить пожелается. Вошел он.
Ну, к этакой
жизни я еще
не считал себя готовым, по той причине, что спервоначала надлежало плоть
в себе добре умертвить.
Как поживешь этак
в пустыне да приходит иное время, что месяц-другой живого лица
не увидишь, так именно страсть можно к такой
жизни получить.
Лошадей заставляют спрыгнуть на корму, и только испытанное благонравие этих животных может успокоить ваши опасения насчет того, что одно самое ничтожное, самое естественное движение лошади может стоить
жизни любому из пассажиров, кое-как приютившихся по стенкам и большею частью сидящих
не праздно, а с веслом
в руках.
Бледно-желтое, отекшее лицо его, украшенное жиденькою бородкой, носило явные следы постоянно невоздержной
жизни; маленькие голубые и воспаленные глаза смотрели как-то слепо и тупо, губы распустились и
не смыкались, руки, из которых одна была засунута
в боковой карман, действовали
не твердо. Во все время, покуда продолжалось причесывание волос, он вполголоса мурлыкал какую-то песню и изредка причмокивал языком и губами.
Я, говорит,
не за тем век изжила, чтоб под конец
жизни в панёвщицы произойти; мне, говорит, окромя твоего капиталу, тоже величанье лестно, а какой же я буду человек за твоим за Андрюшкой? — просто последний человек!"На том и порешили, что быть
в здешнем месте Андрюшке только наездом и ни во что, без согласия Мавры Кузьмовны,
не вступаться.
— Помилуйте, матушка Мавра Кузьмовна, — взмолился Половников, — что ж, значит, я перед господином чиновником могу?.. если бы я теперича сказать что-нибудь от себя возможность имел, так и то, значит, меня бы
в шею отселе вытолкали, потому как мое дело молчать, а
не говорить… рассудите же вы, матушка, за что ж я,
не будучи, можно сказать, вашему делу причинен, из-за него свою
жизнь терять должон… ведь я, все одно, тамгу свою господину чиновнику оставлю.
Много было у нас с ней
в этом разговору; все прежняя прелестная
жизнь смущала, да я, положившись на ваше родительское благословение, стала ее усиленно к богоугодному делу нудить, а если бы
не то, так и
в жизнь бы, кажется,
не дозволила: такого твердого нраву девица.
Конечно, если б
не помнил я завсегда, что христианин называюсь, так, кажется, и
не снести бы ни
в жизнь этакой нужды.