Неточные совпадения
Что-то ребяческое вдруг в нем проснулось;
хотелось бежать поскорее в дом, взглянуть, как они одеты, какие постланы им постели и
есть ли у них такие же дорожные несессеры, как он видел у одного ополченского капитана;
хотелось послушать, как они
будут говорить с маменькой, подсмотреть, что
будут им подавать за обедом.
По временам ему до страсти
хотелось «дерябнуть», «куликнуть» и вообще «закатиться» (у него, как увидим дальше,
были даже деньги для этого), но он с самоотвержением воздерживался, словно рассчитывая, что «самое время» еще не наступило.
— Маслица в лампадку занадобится или Богу свечечку поставить
захочется — ан деньги-то и
есть! Так-то, брат! Живи-ко, брат, тихо да смирно — и маменька
будет тобой довольна, и тебе
будет покойно, и всем нам весело и радостно. Мать — ведь она добрая, друг!
— А ежели ты чем недоволен
был — кушанья, может
быть, недостало, или из белья там, — разве не мог ты матери откровенно объяснить? Маменька, мол, душенька, прикажите печеночки или там ватрушечки изготовить — неужто мать в куске-то отказала бы тебе? Или вот хоть бы и винца — ну,
захотелось тебе винца, ну, и Христос с тобой! Рюмка, две рюмки — неужто матери жалко? А то на-тко: у раба попросить не стыдно, а матери слово молвить тяжело!
Оба замолкли на минуту. Арине Петровне
хотелось сказать что-то, но для того, чтоб сказать, нужно
было разговаривать. Вот этого-то именно разговора и не могла она никогда найти, когда
была с глазу на глаз с Павлом Владимирычем.
— Ты, может
быть, думаешь, что я смерти твоей желаю, так разуверься, мой друг! Ты только живи, а мне, старухе, и горюшка мало! Что мне! мне и тепленько, и сытенько у тебя, и даже ежели из сладенького чего-нибудь
захочется — все у меня
есть! Я только насчет того говорю, что у христиан обычай такой
есть, чтобы в ожидании предбудущей жизни…
— Нет, маменька. Хотел он что-то сказать, да я остановил. Нет, говорю, нечего об распоряжениях разговаривать! Что ты мне, брат, по милости своей, оставишь, я всему
буду доволен, а ежели и ничего не оставишь — и даром за упокой помяну! А как ему, маменька, пожить-то
хочется! так
хочется! так
хочется!
— Ах, детки, детки! — говорит он, — и жаль вас, и
хотелось бы приласкать да приголубить вас, да, видно, нечего делать — не судьба! Сами вы от родителей бежите, свои у вас завелись друзья-приятели, которые дороже для вас и отца с матерью. Ну, и нечего делать! Подумаешь-подумаешь — и покоришься. Люди вы молодые, а молодому, известно, приятнее с молодым
побыть, чем со стариком ворчуном! Вот и смиряешь себя, и не ропщешь; только и просишь отца небесного: твори, Господи, волю свою!
— И в город поедем, и похлопочем — все в свое время сделаем. А прежде — отдохни, поживи! Слава Богу! не в трактире, а у родного дяди живешь! И
поесть, и чайку попить, и вареньицем полакомиться — всего вдоволь
есть! А ежели кушанье какое не понравится — другого спроси! Спрашивай, требуй! Щец не
захочется — супцу подать вели! Котлеточек, уточки, поросеночка… Евпраксеюшку за бока бери!.. А кстати, Евпраксеюшка! вот я поросеночком-то похвастался, а хорошенько и сам не знаю,
есть ли у нас?
Припомнила, что у нее
есть что-то свое: свой дом, свои могилы, и
захотелось ей опять увидеть прежнюю обстановку, опять подышать тем воздухом, из которого она так недавно без оглядки бежала.
Может
быть, тебя это сердит, что я за столом через обруч — или как это там у вас называется — не прыгаю; ну, да что ж делать! и посердись, ежели тебе так
хочется!
— Не целуют, а делают вид, что целуют. А об том,
хочется или не
хочется — об этом и речи в этих случаях не может
быть, потому что все делается по пьесе: как в пьесе написано, так и поступают.
— Чай-то еще бабенькин, — первый начал разговор Федулыч, — от покойницы на донышке остался. Порфирий Владимирыч и шкатулочку собрались
было увезти, да я не согласился. Может
быть, барышни, говорю, приедут, так чайку испить
захочется, покуда своим разживутся. Ну, ничего! еще пошутил: ты, говорит, старый плут, сам
выпьешь! смотри, говорит, шкатулочку-то после в Головлево доставь! Гляди, завтра же за нею пришлет!
— А вот с икоркой у меня случай
был — так именно диковинный! В ту пору я — с месяц ли, с два ли я только что замуж вышла — и вдруг так ли мне этой икры
захотелось, вынь да положь! Заберусь это, бывало, потихоньку в кладовую и все
ем, все
ем! Только и говорю я своему благоверному: что, мол, это, Владимир Михайлыч, значит, что я все икру
ем? А он этак улыбнулся и говорит: «Да ведь ты, мой друг, тяжела!» И точно, ровно через девять месяцев после того я и выпросталась, Степку-балбеса родила!
— Часто мы видим, что люди не только впадают в грех мысленный, но и преступления совершают — и всё через недостаток ума. Плоть искушает, а ума нет — вот и летит человек в пропасть. И сладенького-то
хочется, и веселенького, и приятненького, а в особенности ежели женский пол… как тут без ума уберечись! А коли ежели у меня
есть ум, я взял канфарки или маслица; там потер, в другом месте подсыпал — смотришь, искушение-то с меня как рукой сняло!
— А мне
хочется, чтоб все у нас хорошохонько
было. Чтоб из него, из Володьки-то, со временем настоящий человек вышел. И Богу слуга, и царю — подданный. Коли ежели Бог его крестьянством благословит, так чтобы землю работать умел… Косить там, пахать, дрова рубить — всего чтобы понемножку. А ежели ему в другое звание судьба
будет, так чтобы ремесло знал, науку… Оттуда, слышь, и в учителя некоторые попадают!
Эта материя
была особенно ненавистна для Порфирия Владимирыча. Хотя он и допускал прелюбодеяние в размерах строгой необходимости, но все-таки считал любовное времяпрепровождение бесовским искушением. Однако он и на этот раз смалодушничал, тем больше что ему
хотелось чаю, который уж несколько минут прел на конфорке, а Евпраксеюшка и не думала наливать его.
— Конечно, из нашей сестры много глупых бывает, — продолжала она, нахально раскачиваясь на стуле и барабаня рукой по столу, — иную так осетит, что она из-за ситцевого платья на все готова, а другая и просто, безо всего, себя потеряет!.. Квасу, говорит, огурцов, пей-ешь, сколько
хочется! Нашли, чем прельстить!
Кукишев видел это разливанное море и сгорал от зависти. Ему
захотелось во что бы ни стало иметь точно такой же въезжий дом и точь-в-точь такую же «кралю». Тогда можно
было бы и время разнообразнее проводить: сегодня ночь — у Люлькинской «крали», завтра ночь — у его, Кукишева, «крали». Это
была его заветная мечта, мечта глупого человека, который чем глупее, тем упорнее в достижении своих целей. И самою подходящею личностью для осуществления этой мечты представлялась Аннинька.