Неточные совпадения
Но
можем ли мы без страха даже подумать об этом, мы, от первого
дня рождения облагодетельствованные вами с головы до ног?
Стоит ли ограждать и ухичивать то, над устройством чего они
день и ночь выбиваются из сил, — это не приходило ему на ум, но он сознавал, что даже и эти безымянные точки стоят неизмеримо выше его, что он и барахтаться не
может, что ему нечего ни ограждать, ни ухичивать.
— Нет, ты не смейся, мой друг! Это
дело так серьезно, так серьезно, что разве уж Господь им разуму прибавит — ну, тогда… Скажу хоть бы про себя: ведь и я не огрызок; как-никак, а и меня пристроить ведь надобно. Как тут поступить? Ведь мы какое воспитание-то получили? Потанцевать да попеть да гостей принять — что я без поганок-то без своих делать буду? Ни я подать, ни принять, ни сготовить для себя — ничего ведь я, мой друг, не
могу!
Доктор переночевал «для формы» и на другой
день, рано утром уехал в город. Оставляя Дубровино, он высказал прямо, что больному остается жить не больше двух
дней и что теперь поздно думать об каких-нибудь «распоряжениях», потому что он и фамилии путем подписать не
может.
Арина Петровна понурила голову и раздумывала. Она очень хорошо видела, что
дело ее стоит плохо, но безнадежность будущего до того терзала ее, что даже очевидность не
могла убедить в бесплодности дальнейших попыток.
—
Может, я и в самом
деле чем-нибудь провинилась, так уж прости, Христа ради!
До сих пор ей все как-то не верилось, теперь она окончательно убедилась, что всякая новая попытка убедить умирающего
может только приблизить
день торжества Иудушки.
— Да, маменька, великая это тайна — смерть! Не вйсте ни
дня ни часа — вот это какая тайна! Вот он все планы планировал, думал, уж так высоко, так высоко стоит, что и рукой до него не достанешь, а Бог-то разом, в одно мгновение, все его мечтания опроверг. Теперь бы он,
может, и рад грешки свои поприкрыть — ан они уж в книге живота записаны значатся. А из этой, маменька, книги, что там записано, не скоро выскоблишь!
Она видела, как Иудушка, покрякивая, встал с дивана, как он сгорбился, зашаркал ногами (он любил иногда притвориться немощным: ему казалось, что так почтеннее); она понимала, что внезапное появление кровопивца на антресолях должно глубоко взволновать больного и,
может быть, даже ускорить развязку; но после волнений этого
дня на нее напала такая усталость, что она чувствовала себя точно во сне.
— И опять-таки скажу: хочешь сердись, хочешь не сердись, а не
дело ты говоришь! И если б я не был христианин, я бы тоже… попретендовать за это на тебя
мог!
Следует ли по этому случаю радоваться или соболезновать — судить об этом не мое
дело. Думаю, однако ж, что если лицемерие
может внушить негодование и страх, то беспредметное лганье способно возбудить докуку и омерзение. А потому самое лучшее — это, оставив в стороне вопрос о преимуществах лицемерия сознательного перед бессознательным или наоборот, запереться и от лицемеров, и от лгунов.
Есть у него
дело, которое
может разрешиться только здесь, в Головлеве, но такое это
дело, что и невесть как за него взяться.
— Не знаю, право. Попробуй —
может, и смягчишь. Как же ты это, однако ж, такую себе волю дал: легко ли
дело, казенные деньги проиграл? научил тебя, что ли, кто-нибудь?
«Пойду сейчас и покончу разом! — говорил он себе, — или нет! Нет, зачем же сегодня…
Может быть, что-нибудь… да, впрочем, что же такое
может быть? Нет, лучше завтра… Все-таки, хоть нынче
день… Да, лучше завтра. Скажу — и уеду».
— Ничего я, мой друг, не знаю. Я в карты никогда не игрывал — только вот разве с маменькой в дурачки сыграешь, чтоб потешить старушку. И, пожалуйста, ты меня в эти грязные
дела не впутывай, а пойдем-ка лучше чайку попьем. Попьем да посидим,
может, и поговорим об чем-нибудь, только уж, ради Христа, не об этом.
— Мне что ж! — говорила она, — мое
дело — как «они» хотят! Коли ежели барин прикажут —
может ли наша сестра против их приказаньев идти!
Каждое движение умирающего, каждое его слово немедленно делались известными в Головлеве, так что Иудушка
мог с полным знанием
дела определить минуту, когда ему следует выйти из-за кулис и появиться на сцену настоящим господином созданного им положения.
— Что же смотреть! доктор я, что ли? совет, что ли, дать
могу? Да и не знаю я, никаких я ваших
дел не знаю! Знаю, что в доме больная есть, а чем больна и отчего больна — об этом и узнавать, признаться, не любопытствовал! Вот за батюшкой послать, коли больная трудна — это я присоветовать
могу! Пошлете за батюшкой, вместе помолитесь, лампадочки у образов засветите… а после мы с батюшкой чайку попьем!
Порфирий Владимирыч умолк. Он был болтлив по природе, и, в сущности, у него так и вертелось на языке происшествие
дня. Но, очевидно, не созрела еще форма, в которой приличным образом
могли быть выражены разглагольствия по этому предмету.
Но только что он начал забываться на этой мысли, только что начинал соображать, сколько в кадке
может быть огурцов и сколько следует, при самом широком расчете, положить огурцов на человека, как опять в голове мелькнул луч действительности и разом перевернул вверх
дном все его расчеты.
Евпраксеюшка
могла целыми
днями не показываться в доме, людишки
могли сколько хотели вольничать и бездельничать на дворе — он ко всему относился безучастно, как будто ничего не было.
А завтра,
может быть, так
дело повернет, что и мне у тебя под окошком постучать придется: одолжи, мол, Фокушка, ржицы осьминку — есть нечего!