Неточные совпадения
— Да, брат, у нас мать — умница! Ей
бы министром следовало быть, а не в Головлеве пенки с варенья снимать! Знаешь ли что! Несправедлива она ко мне была, обидела она меня, — а я ее уважаю! Умна, как черт,
вот что главное! Кабы не она — что
бы мы теперь были? Были
бы при одном Головлеве — сто одна душа с половиной! А она — посмотри, какую чертову пропасть она накупила!
— Эхма! — говорит он, — уж и укачало тебя! на боковую просишься! Разжирел ты, брат, на чаях да на харчах-то трактирных! А у меня так и сна нет! нет у меня сна — да и шабаш! Чту
бы теперь, однако ж, какую
бы штукенцию предпринять! Разве
вот от плода сего виноградного…
— Не даст! А чего
бы, кажется, жалеть! Дупель — птица вольная: ни кормить ее, ни смотреть за ней — сама на свой счет живет! И дупель некупленный, и баран некупленный — а
вот поди ж ты! знает, ведьма, что дупель вкуснее баранины, — ну и не даст! Сгноит, а не даст! А на завтрак что заказано?
— А кто виноват? кто над родительским благословением надругался? — сам виноват, сам именьице-то спустил! А именьице-то какое было: кругленькое, превыгодное, пречудесное именьице!
Вот кабы ты повел себя скромненько да ладненько, ел
бы ты и говядинку и телятинку, а не то так и соусцу
бы приказал. И всего было
бы у тебя довольно: и картофельцу, и капустки, и горошку… Так ли, брат, я говорю?
Другой
бы не знал, чем мать отблагодарить, а он вешаться вздумал —
вот так одолжил сынок любезный!
— И чем тебе худо у матери стало! Одет ты и сыт — слава Богу! И теплехонько тебе, и хорошохонько… чего
бы, кажется, искать! Скучно тебе, так не прогневайся, друг мой, — на то и деревня! Веселиев да балов у нас нет — и все сидим по углам да скучаем!
Вот я и рада была
бы поплясать да песни попеть — ан посмотришь на улицу, и в церковь-то Божию в этакую мукреть ехать охоты нет!
— А ежели ты чем недоволен был — кушанья, может быть, недостало, или из белья там, — разве не мог ты матери откровенно объяснить? Маменька, мол, душенька, прикажите печеночки или там ватрушечки изготовить — неужто мать в куске-то отказала
бы тебе? Или
вот хоть
бы и винца — ну, захотелось тебе винца, ну, и Христос с тобой! Рюмка, две рюмки — неужто матери жалко? А то на-тко: у раба попросить не стыдно, а матери слово молвить тяжело!
— Оттого и будет повестки присылать, что не бессудная. Кабы бессудная была, и без повесток
бы отняли, а теперь с повестками. Вон у товарища моего, у Горлопятова, дядя умер, а он возьми да сдуру и прими после него наследство! Наследства-то оказался грош, а долгов — на сто тысяч: векселя, да все фальшивые.
Вот и судят его третий год сряду: сперва дядино имение обрали, а потом и его собственное с аукциону продали!
Вот тебе и собственность!
Тошно! горько! —
вот единственное объяснение, которое она могла
бы дать своим слезам.
— А
вот хоть
бы насчет того, если ты не желаешь, чтоб брату именье твое осталось…
— А вы всё унываете! Нехорошо это, друг мой! ах, как нехорошо! А вы
бы спросили себя: что, мол, Бог на это скажет? — Скажет:
вот я в премудрости своей все к лучшему устрояю, а она ропщет! Ах, маменька! маменька!
— Да, маменька, великая это тайна — смерть! Не вйсте ни дня ни часа —
вот это какая тайна!
Вот он все планы планировал, думал, уж так высоко, так высоко стоит, что и рукой до него не достанешь, а Бог-то разом, в одно мгновение, все его мечтания опроверг. Теперь
бы он, может, и рад грешки свои поприкрыть — ан они уж в книге живота записаны значатся. А из этой, маменька, книги, что там записано, не скоро выскоблишь!
—
Вот и ты
бы так отвечал, — с эполетами теперь был
бы. А ты, Володя, что с собой думаешь?
— Мы, бабушка, целый день всё об наследствах говорим. Он все рассказывает, как прежде, еще до дедушки было… даже Горюшкино, бабушка, помнит.
Вот, говорит, кабы у тетеньки Варвары Михайловны детей не было — нам
бы Горюшкино-то принадлежало! И дети-то, говорит, бог знает от кого — ну, да не нам других судить! У ближнего сучок в глазу видим, а у себя и бревна не замечаем… так-то, брат!
— Право, бабушка! И всякий раз, как мы мимо Горюшкина едем, всякий-то раз он эту историю поднимает! И бабушка Наталья Владимировна, говорит, из Горюшкина взята была — по всем
бы правам ему в головлевском роде быть должно; ан папенька, покойник, за сестрою в приданое отдал! А дыни, говорит, какие в Горюшкине росли! По двадцати фунтов весу —
вот какие дыни!
— Он, бабушка, все уж распределил. Лесок увидал:
вот, говорит, кабы на хозяина — ах, хорош
бы был лесок! Потом на покосец посмотрел: ай да покосец! смотри-ка, смотри-ка, стогов-то что наставлено! тут прежде конный заводец был.
— А
вот католики, — продолжает Иудушка, переставая есть, — так те хотя бессмертия души и не отвергают, но, взамен того, говорят, будто
бы душа не прямо в ад или в рай попадает, а на некоторое время… в среднее какое-то место поступает.
В Головлеве он ниоткуда не встречал не только прямого отпора, но даже малейшего косвенного ограничения, которое заставило
бы его подумать:
вот, дескать, и напакостил
бы, да людей совестно.
Я
вот теперь хотел
бы апельсинчиков, и сам
бы поел, и милого дружка маменьку угостил
бы, и всем
бы по апельсинчику дал, и деньги у меня есть, чтоб апельсинчиков купить, взял
бы вынул — давай! ан Бог говорит: тпру!
вот я и сижу: филозов без огурцов.
— Рассказывайте! — отзывается Евпраксеюшка, —
вот у меня дяденька пономарем у Успенья в Песочном был; уж как, кажется, был к Богу усерден — мог
бы Бог что-нибудь для него сделать! — а как застигла его в поле метелица — все равно замерз.
— Так
вот оно и есть. На вашем месте, знаете ли, что
бы я сделал?
Только что начнет заводить его сон — вдруг: и рад
бы до неба достать, да руки коротки! или: по одежке протягивай ножки…
вот я…
вот ты… прытки вы очень, а знаешь пословицу: поспешность потребна только блох ловить?
— Что ты, что ты! — заметалась она, — да у меня и денег, только на гроб да на поминовенье осталось! И сыта я только по милости внучек, да
вот чем у сына полакомлюсь! Нет, нет, нет! Ты уж меня оставь! Сделай милость, оставь! Знаешь что, ты
бы у папеньки попросил!
— Что ты! что ты! да я
бы с радостью, только какие же у меня деньги! и денег у меня таких нет! А ты
бы к папеньке обратился, да с лаской, да с почтением!
вот, мол, папенька, так и так: виноват, мол, по молодости, проштрафился… Со смешком да с улыбочкой, да ручку поцелуй, да на коленки встань, да поплачь — он это любит, — ну и развяжет папенька мошну для милого сынка.
— Нет уж. Все равно — не даст. Что
бы я ни делал, хоть
бы лоб себе разбил кланявшись — все одно не даст.
Вот кабы вы проклятием пригрозили… Так как же мне быть-то, бабушка?
— Ах, детки, детки! — говорит он, — и жаль вас, и хотелось
бы приласкать да приголубить вас, да, видно, нечего делать — не судьба! Сами вы от родителей бежите, свои у вас завелись друзья-приятели, которые дороже для вас и отца с матерью. Ну, и нечего делать! Подумаешь-подумаешь — и покоришься. Люди вы молодые, а молодому, известно, приятнее с молодым побыть, чем со стариком ворчуном!
Вот и смиряешь себя, и не ропщешь; только и просишь отца небесного: твори, Господи, волю свою!
— Чего ждать-то! Я вижу, что ты на ссору лезешь, а я ни с кем ссориться не хочу. Живем мы здесь тихо да смирно, без ссор да без свар —
вот бабушка-старушка здесь сидит, хоть
бы ее ты посовестился! Ну, зачем ты к нам приехал?
— Ну
вот! ну, слава Богу!
вот теперь полегче стало, как помолился! — говорит Иудушка, вновь присаживаясь к столу, — ну, постой! погоди! хоть мне, как отцу, можно было
бы и не входить с тобой в объяснения, — ну, да уж пусть будет так! Стало быть, по-твоему, я убил Володеньку?
— Ах, Петька, Петька! — говорил он, — дурной ты сын! нехороший! Ведь
вот что набедокурил… ах-ах-ах! И что
бы, кажется, жить потихоньку да полегоньку, смирненько да ладненько, с папкой да бабушкой-старушкой — так нет! Фу-ты! ну-ты! У нас свой царь в голове есть! своим умом проживем!
Вот и ум твой! Ах, горе какое вышло!
— Приедут и сиротки. Дайте срок — всех скличем, все приедем. Приедем да кругом вас и обсядем. Вы будете наседка, а мы цыплятки… цып-цып-цып! Все будет, коли вы будете паинька. А
вот за это вы уж не паинька, что хворать вздумали. Ведь
вот вы что, проказница, затеяли… ах-ах-ах! чем
бы другим пример подавать, а вы
вот как! Нехорошо, голубушка! ах, нехорошо!
— Ну, все-таки… актриса… ты думаешь, бабушке это легко было? Так прежде, чем на могилку-то ехать, обеденку
бы тебе отстоять, очиститься
бы!
Вот я завтра пораньше велю отслужить, а потом и с Богом!
—
Вот лошадь в Погорелке есть, лысенькая такая — ну, об этой верного сказать не могу. Кажется, будто
бы маменькина лошадь, а впрочем — не знаю! А чего не знаю, об том и говорить не могу!
— Об том-то я и говорю. И много можно сделать, и мало. Иногда много хочешь сделать, а выходит мало, а иногда будто и мало делается, ан смотришь, с Божьею помощью, все дела незаметно прикончил.
Вот ты спешишь, в Москве тебе побывать, вишь, надо, а зачем, коли тебя спросить, — ты и сама путем не сумеешь ответить. А по-моему, вместо Москвы-то, лучше
бы это время на дело употребить.
— То-то
вот и есть. Как нужно, так «вы меня поруководите, дядя!», а не нужно — так и скучно у дяди, и поскорее
бы от него уехать! Что, небось, неправда?
—
Вот если б я кого-нибудь обидел, или осудил, или дурно об ком-нибудь высказался — ну, тогда точно! можно
бы и самого себя за это осудить! А то чай пить, завтракать, обедать… Христос с тобой! да и ты, как ни прытка, а без пищи не проживешь!
А то сижу я смирнехонько да тихохонько, сижу, ничего не говорю, только думаю, как
бы получше да поудобнее, чтобы всем на радость да на утешение — а ты! фу-ты, ну-ты! —
вот ты на мои ласки какой ответ даешь!
— Тебе не сидится, а я лошадок не дам! — шутил Иудушка, — не дам лошадок, и сиди у меня в плену!
Вот неделя пройдет — ни слова не скажу! Отстоим обеденку, поедим на дорожку, чайку попьем, побеседуем… Наглядимся друг на друга — и с Богом! Да
вот что! не съездить ли тебе опять на могилку в Воплино? Все
бы с бабушкой простилась — может, покойница и благой
бы совет тебе подала!
И вдруг, в самом разгаре жалостливых слов, опять словно кольнет его. Опять эта пакость… тьфу! тьфу! тьфу! Ну что
бы стоило маменьке крошечку повременить! И всего-то с месяц, а может быть, и меньше осталось — так
вот на-поди!
— Вы
бы, баринушка, остановили Евпраксеюшку-то. Конечно, дело ее — девичье, непривычное, а
вот хоть
бы насчет белья… Целые вороха она этого белья извела на простыни да на пеленки, а белье-то все тонкое.
— Многие нынче любят кругом да около ходить: и то не так, и другое не по-ихнему, и третье
вот этак
бы сделать, а я этого не люблю. И сам не загадываю, и в других не похвалю. Высокоумие это —
вот я какой взгляд на такие попытки имею!
— Ну,
вот и слава Богу! И всегда так вести себя нужно, чтобы жизнь наша, словно свеча в фонаре, вся со всех сторон видна была… И осуждать меньше будут — потому, не за что!
Вот хоть
бы мы: посидели, поговорили, побеседовали — кто же может нас за это осудить? А теперь пойдем да Богу помолимся, а потом и баиньки. А завтра опять встанем… так ли, батюшка?
— Чтоб ему хорошо там было! не как-нибудь, а настоящим
бы манером! Да билетец, билетец-то выправь. Не забудь! По билету мы его после везде отыщем! А на расходы я тебе две двадцатипятирублевеньких отпущу. Знаю ведь я, все знаю! И там сунуть придется, и в другом месте барашка в бумажке подарить… Ахти, грехи наши, грехи! Все мы люди, все человеки, все сладенького да хорошенького хотим!
Вот и Володька наш! Кажется, велик ли, и всего с ноготок, а поди-ка, сколько уж денег стоит!
Думала она, что и с Иудушкой дело обойдется, а теперь
вот… «Ах ты, гнилушка старая! ишь ведь как обошел!» Хорошо
бы теперича с дружком пожить, да с настоящим, с молоденьким!
—
Вот уж правду погорелковская барышня сказала, что страшно с вами. Страшно и есть. Ни удовольствия, ни радости, одни только каверзы… В тюрьме арестанты лучше живут. По крайности, если б у меня теперича ребенок был — все
бы я забаву какую ни на есть видела. А то на-тко! был ребенок — и того отняли!
Ничего
бы не слышать, никого
бы не видеть —
вот чего он желал.
— Причинны не причинны, а все-таки повлиять могли! Смешком
бы да шуточкой, «голубушка» да «душенька» — смотришь, она
бы и посовестилась! А вы все напротив! На дыбы да с кондачка! Варька да Варька, да подлая да бесстыжая! чуть не со всей округой ее перевенчали!
вот она и того… и она тоже на дыбы встала! Жаль! Горюшкино-то наше
бы теперь было!
— Мне что Горюшкино! Мне, пожалуй, и ничего не надо! Было
бы на свечку да на маслице —
вот я и доволен! А вообще, по справедливости… Да, маменька, и рад
бы смолчать, а не сказать не могу: большой грех на вашей душе лежит, очень, очень большой!
— Или
бы вот, например, другое дело, — продолжает между тем Иудушка, любуясь смущением маменьки, — зачем вы для брата Степана в ту пору дом в Москве покупали?
— Я, маменька, не сержусь, я только по справедливости сужу… что правда, то правда — терпеть не могу лжи! с правдой родился, с правдой жил, с правдой и умру! Правду и Бог любит, да и нам велит любить.
Вот хоть
бы про Погорелку; всегда скажу, много, ах, как много денег вы извели на устройство ее.
— Да
вот, сударь, ржицы
бы…