Неточные совпадения
Во-вторых, как это ни парадоксально на первый взгляд, но я могу сказать утвердительно, что все эти люди, в кругу которых я обращаюсь и которые взаимно видят друг в друге «политических врагов», — в сущности, совсем не враги, а просто бестолковые люди, которые не могут или не хотят
понять, что они болтают совершенно одно и
то же.
Стоит только припомнить сказки о «почве» со всею свитою условных форм общежития, союзов и проч., чтобы
понять, что вся наша бедная жизнь замкнута тут, в бесчисленных и перепутанных разветвлениях принципа обуздания, из которых мы тщетно усиливаемся выбраться
то с помощью устного и гласного судопроизводства,
то с помощью переложения земских повинностей из натуральных в денежные…
Это до такой степени вздор, что даже мы, современные практики и дельцы, отмаливающиеся от общих вопросов, как от проказы, — даже мы, сами
того не
понимая, действуем не иначе, как во имя
тех общечеловеческих определений, которые продолжают теплиться в нас, несмотря на компактный слой наносного практического хлама, стремящегося заглушить их!
А мужик,
то есть первый производитель товара, — он ничего перед собой не видит, никакой политико-экономической игры в спрос и предложение не
понимает, барышей не получает, и потому может сказать только: «наплевать» — и ничего больше.
Двугривенный прояснил его мысли и вызвал в нем
те лучшие инстинкты, которые склоняют человека
понимать, что бытие лучше небытия, а препровождение времени за закуской лучше, нежели препровождение времени в писании бесплодных протоколов, на которые еще бог весть каким оком взглянет Сквозник-Дмухановский (за полтинник ведь и он во всякое время готов сделаться другом дома).
— Да, я еду из З., где, по «достоверным сведениям», засело целое гнездо неблагонамеренных, и намерен пробыть до сегодняшнего вечернего парохода в Л., где, по
тем же «достоверным сведениям», засело другое целое гнездо неблагонамеренных. Вы
понимаете, два гнезда на расстоянии каких-нибудь тридцати — сорока верст!
— Гм… значит, и я уж сделался в ваших глазах подозрительным… Скоренько! Нет, коли так,
то рассказывайте.
Поймите, что ведь до сих пор вы ничего еще не сказали, кроме
того, что дождь — от облаков.
— Они самые-с. Позвольте вам доложить! скажем теперича хошь про себя-с. Довольно я низкого звания человек, однако при всем
том так себя
понимаю, что, кажется, тыщ бы не взял, чтобы, значит, на одной линии с мужиком идти! Помилуйте! одной, с позволения сказать, вони… И боже ты мой! Ну, а они — они ничего-с! для них это, значит, заместо как у благородных господ амбре.
—
Поймите меня, тут все дело в
том, был ли умысел или нет? Беретесь ли вы доказать, что умысел был?
Зная твое доброе сердце, я очень
понимаю, как тягостно для тебя должно быть всех обвинять; но если начальство твое желает этого,
то что же делать, мой друг! — обвиняй! Неси сей крест с смирением и утешай себя
тем, что в мире не одни радости, но и горести! И кто же из нас может сказать наверное, что для души нашей полезнее: первые или последние! Я, по крайней мере, еще в институте была на сей счет в недоумении, да и теперь в оном же нахожусь.
"Да
поймите же вы меня, говорит: ведь я доподлинно знаю, что ничего этого нет, а между
тем вот сижу с вами и четки перебираю!"Так это нас с сестрицей офраппировало, что мы сейчас же за отцом Федором гонца послали.
— Я пришел к
тому убеждению, что недостаточность результатов происходит оттого, что тут употребляются совсем не
те приемы. Я не знаю, что именно нужно, но бессилие старых, традиционных уловок для меня очевидно. Они без пользы ожесточают злоумышленников, между
тем как нужно, чтобы дело само собой, так сказать, скользя по своей естественной покатости, пришло к неминуемому концу. Вот мой взгляд. Вы, мой друг, человек новый и современный — вы должны
понять меня. Поэтому я решился поручить это дело вам.
Если бы он был дворянином,
то, как образованный, без труда
понял бы, что все сие неизбежно и при слабости нашей даже не без пользы.
Я не
понял, как много скрывается здесь для меня рокового, и, вместо
того чтобы обуздать свое усердие, еще больше усилил его.
— Да ведь на грех мастера нет. Толковал он мне много, да мудрено что-то. Я ему говорю:"Вот рубль — желаю на него пятнадцать копеечек получить". А он мне:"Зачем твой рубль? Твой рубль только для прилику, а ты просто задаром еще другой такой рубль получишь!"Ну, я и поусомнился. Сибирь, думаю. Вот сын у меня, Николай Осипыч, —
тот сразу эту механику
понял!
Напрасно буду я заверять, что тут даже вопроса не может быть, — моего ответа не захотят
понять и даже не выслушают, а будут с настойчивостью, достойною лучшей участи, приставать:"Нет, ты не отлынивай! ты говори прямо: нужны ли армии или нет?"И если я, наконец, от всей души, от всего моего помышления возопию:"Нужны!"и, в подтверждение искренности моих слов, потребую шампанского, чтоб провозгласить тост за процветание армий и флотов,
то и тогда удостоюсь только иронической похвалы, вроде:"ну, брат, ловкий ты парень!"или:"знает кошка, чье мясо съела!"и т. д.
Когда я покупаю и продавец, по осмотре предмета покупки, начинает уверять меня, что все виденное мною ничто в сравнении с
тем, что я, с божьею помощью, впереди увижу,
то я не только не вступаю с ним в спор, не только не уличаю его во лжи, но, напротив
того, начинаю восклицать:"Да помилуйте! да неужели же я не
понимаю!"и т. д.
Обращение это застало меня совершенно впрасплох. Вообще я робок с дамами; в одной комнате быть с ними — могу, но разговаривать опасаюсь. Все кажется, что вот-вот онаспросит что-нибудь такое совсем неожиданное, на что я ни под каким видом ответить не смогу. Вот «калегвард» —
тот ответит;
тот, напротив, при мужчине совестится, а дама никогда не застанет его врасплох. И будут онивместе разговаривать долго и без умолку, будут смеяться и — кто знает — будут, может быть, и
понимать друг друга!
Отъехали мы верст десять — и вдруг гроза. Ветер; снег откуда-то взялся; небо черное, воздух черный и молнии, совсем не такие, как у нас, а толстые-претолстые. Мы к проводникам:"Долго ли, мол, этак будет?" — не
понимают. А сами между
тем по-своему что-то лопочут да посвистывают.
Другое дело, если б он рассказал самую подноготную выжимательного процесса; но ведь и
то сказать: еще вопрос,
понимал ли он сам, что тут существует какая-то подноготная и что она может быть подвергаема нравственной оценке.
По крайней мере, что касается до меня,
то хотя я и
понимал довольно отчетливо, что Дерунов своего рода вампир, но наружное его добродушие всегда как-то подкупало меня.
Тот выдумает, а наш
поймет.
Во всяком случае, все это наполняло бездну праздного времени и, в
то же время, окончательно уничтожало в генерале чувство действительности. Стрелов
понял это отлично и с большим искусством поддерживал фантастическое настроение генеральского духа.
— Нет, мой друг, не говори этого! не в таком я звании, чтоб это дело втуне оставить! Не Анпетов важен, а
тот яд, который он разливает! вот что я прошу тебя
понять!
Он очень хорошо
понял, что нам нужно продавать, продавать и продавать,
то есть обращать в деньги.
— Ну, все-таки… Впрочем, это дело прошлое, я не об
том… Скажите, неужели же у отца совсем-совсем никакого лесу не осталось?.. Ну,
понимаете, который бы продать было можно?
— Совсем не
те слова говорит, какие хочет. Хочет сказать, к примеру, сено, а говорит — телега. Иного и совсем не
поймешь. Не знает даже, что у него под ногами: земля ли, крыша ли, река ли. Да вон, смотрите, через поле молодец бежит… ишь поспешает! Это сюда, в кабак.
Но, с другой стороны, я очень хорошо
понимаю, что на дело моей доверительницы можно, было взглянуть и с иной точки зрения (поощренный успехом, адвокат до
того разыгрался, что с самою любезною откровенностью, казалось, всем и каждому говорил:"Я шалопай очень разносторонний, господа! я и не такие штуки проделать согласен!").
Я — Гамбетта,
то есть человек отпетый и не признающий ничего святого (не
понимаю, как только земля меня носит!).
Но в
то же время он малый зоркий и очень хорошо
понимает, что будущее еще не ускользнуло от него.
Дойдя до этого «тогда», он скромно умолкает, но я очень хорошо
понимаю, что"тогда"-то именно и должно наступить царство
того серьезного либерализма, который понемножку да помаленьку, с божьею помощью, выдаст сто один
том «Трудов», с таковым притом заключением, чтобы всем участвовавшим в «Трудах», в вознаграждение за рвение и примерную твердость спинного хребта, дать в вечное и потомственное владение хоть по одной половине уезда в плодороднейшей полосе Российской империи, и затем уже всякий либерализм навсегда прекратить.
— Над женским стыдом, сударь! Если ты не хочешь
понимать этого,
то я могу тебе объяснить: над женскою стыдливостью! над целомудрием женского чувства! над этим милым неведением, се je ne sais quoi, cette saveur de l'innocence, [этим едва уловимым ароматом невинности (франц.)] которые душистым ореолом окружают женщину! Вот над чем поругание!
Покойный князь Федор Федорыч недаром говаривал:"Тебеньков
тем более опасен, что никогда нельзя
понять, чего собственно он добивается!"Ты
понимаешь!
Потому что ведь, ты
понимаешь, ежели известные формы общежития становятся слишком узкими,
то весьма естественно, что является желание расширить их.
Мы все, tant que nous sommes, [сколько нас ни на есть (франц.)]
понимаем, что первозданная Таутова азбука отжила свой век, но, как люди благоразумные, мы говорим себе: зачем подрывать
то, что и без
того стоит еле живо, но на чем покуда еще висит проржавевшая от времени вывеска с надписью: «Здесь начинается царство запретного»?
— Позволь, душа моя! Я
понимаю твою мысль: если все захотят иметь беспрепятственный вход к Бергу,
то понятно, что твои личные желания в этом смысле уже не найдут такого полного удовлетворения, какое они находят теперь. Но, признаюсь, меня страшит одно: а что, если они,
то есть печенеги… тоже начнут вдруг настаивать?
А почему никто ничего не сказал бы? потому просто, что всякий
понял бы, что это один из
тех jolis caprices de femme, [милых женских капризов (франц.)] которым уже по
тому одному нельзя противоречить, что се que femme veut, Dieu le veut.
Мало-помалу, однако ж, Марья Петровна успокоилась. Она очень хорошо
понимала, что весь этот разговор не что иное, как представление, да, сверх
того,
понимала и
то, что и Митенька знает, что все это представление; но такова уже была в ней потребность порисоваться и посекретничать, что не могла она лишить себя этого удовольствия, несмотря на
то что оно, очевидно, не достигало своей цели.
В этом отношении он очень хорошо
понимал, что долг его повиноваться воле матери,
тем более что повиновение это для него выгодно.
"Vous etes un noble coeur, Serge! [Ты благороден, Серж! (франц.)] ты
понял меня! Ты
понял, что мне нужна переписка с тобой, чтоб отдохнуть от
той безвыходной прозы, которая отныне должна составлять все содержание моей бедной, неудавшейся жизни!
Этого одного достаточно, чтобы
понять, почему успех, в большей части случаев, достается совсем не
тому, кто с громом и трубами идет точно на приступ, а
тому, кто умеет ждать.
Я сказала сейчас, что женщины любят
то, что в порядочном обществе известно под именем causerie. [легкой беседы (франц.)] Наедине с женщиной мужчина еще может, a la rigueur, [в крайнем случае (франц.)] ограничиться вращением зрачков, но в обществе он непременнодолжен уметь говорить или, точнее, — занимать. Поэтому ему необходимо всегдаиметь под руками приличный сюжет для разговора, чтобы не показаться ничтожным в глазах любимой женщины. Ты
понимаешь, надеюсь, к чему я веду свою речь?
Ах!
тот, которого в насмешку прозвали чизльгёрстским философом,
понимал это отлично!
"Стало быть, нужно отступить?" — спросишь ты меня и, конечно, спросишь с негодованием. Мой друг! я слишком хорошо
понимаю это негодование, я слишком ценю благородный источник его, чтоб ответить тебе сухим:"Да, лучше отступить!"Я знаю, кроме
того, что подобные ответы не успокоивают, а только раздражают. Итак, поищем оба, не блеснет ли нам в темноте луч надежды, не бросит ли нам благосклонная судьба какого-нибудь средства, о котором мы до сих пор не думали?
Ты, может быть, удивишься
тому, что все это до сих пор меня волнует; но вспомни же, кто меня любил, и
пойми, что я не могу оставаться равнодушною… хотя бы прошли еще годы, десятки лет, столетия!
Женщина, которая очень хорошо
понимает, чего она хочет и чего от нее хотят, и которая проводит время в
том, что сама себя дразнит… фуй, мерзость!
— Нет, не
то что скрывал, а я сама тогда не
понимала. Прямо-то он не открывался мне, потому что я еще не готова была. Это он и перед смертью мне высказал.
— Это в древности было, голубчик! Тогда действительно было так, потому что в
то время все было дешево. Вот и покойный Савва Силыч говаривал:"Древние христиане могли не жать и не сеять, а мы не можем". И батюшку, отца своего духовного, я не раз спрашивала, не грех ли я делаю, что присовокупляю, — и он тоже сказал, что по нынешнему дорогому времени некоторые грехи в обратном смысле
понимать надо!
А на меня он, по-видимому, именно смотрел как на «встречного»,
то есть как на человека, перед которым не стоит метать бисера, и если не говорил прямо, что насилует себя, поддерживая какие-то ненужные и для него непонятные родственные связи,
то, во всяком случае, действовал так, что я не мог не
понимать этого.
— Но я еще лучше
понимаю, что если б она пожелала видеть во мне танцмейстера,
то это было бы много полезнее. Я отплясывал бы, но, по крайней мере, вреда никому бы не делал. А впрочем, дело не в
том: я не буду ни танцмейстером, ни адвокатом, ни прокурором — это я уж решил. Я буду медиком; но для
того, чтоб сделаться им, мне нужно пять лет учиться и в течение этого времени иметь хоть какие-нибудь средства, чтоб существовать. Вот по этому-то поводу я и пришел с вами переговорить.