Неточные совпадения
Я просто скромный обыватель, пользующийся своим свободным временем,
чтобы посещать знакомых и беседовать с ними, и совершенно довольный
тем, что начальство
не видит в этом занятии ничего предосудительного.
Очень возможно, что я ошибаюсь, но мне кажется, что все эти частные попытки, направленные или к
тому,
чтобы на вершок укоротить принцип обуздания, или к
тому,
чтобы на вершок удлинить его,
не имеют никакого существенного значения.
Это чудища, которые лгут
не потому,
чтобы имели умысел вводить в заблуждение, а потому, что
не хотят знать ни свидетельства истории, ни свидетельства современности, которые ежели и видят факт,
то признают в нем
не факт, а каприз человеческого своеволия.
Как истинно развитой человек, он гуляет и тут, и там, никогда
не налагая на себя никаких уз, но в
то же время отнюдь
не воспрещая,
чтобы другие считали для себя наложение уз полезным.
— Это
чтобы обмануть, обвесить, утащить — на все первый сорт. И
не то чтоб себе на пользу — всё в кабак! У нас в М. девятнадцать кабаков числится — какие тут прибытки на ум пойдут! Он тебя утром на базаре обманул, ан к полудню, смотришь, его самого кабатчик до нитки обобрал, а там, по истечении времени, гляди, и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю — и дух вон. Так оно колесом и идет. И за дело! потому, дураков учить надо. Только вот что диво: куда деньги деваются, ни у кого их нет!
— Отчет? А помнится, у вас же довелось мне вычитать выражение: «ожидать поступков». Так вот в этом самом выражении резюмируется программа всех моих отчетов, прошедших, настоящих и будущих. Скажу даже больше: отчет свой я мог бы совершенно удобно написать в моей к — ской резиденции,
не ездивши сюда. И ежели вы видите меня здесь,
то единственно только для
того,
чтобы констатировать мое присутствие.
— Они самые-с. Позвольте вам доложить! скажем теперича хошь про себя-с. Довольно я низкого звания человек, однако при всем
том так себя понимаю, что, кажется, тыщ бы
не взял,
чтобы, значит, на одной линии с мужиком идти! Помилуйте! одной, с позволения сказать, вони… И боже ты мой! Ну, а они — они ничего-с! для них это, значит, заместо как у благородных господ амбре.
Но ежели правда и справедливость нарушены,
то может ли закон равнодушно взглянуть на факт этого нарушения?
Не вправе ли он потребовать,
чтобы нарушенное было восстановлено быстро, немедленно, по горячим следам?
чтобы преступление, пристигнутое, разоблаченное от всех покровов, явилось перед лицом юстиции в приличной ему наготе и притом снабженное неизгладимым клеймом позора на мрачном челе?
— Я пришел к
тому убеждению, что недостаточность результатов происходит оттого, что тут употребляются совсем
не те приемы. Я
не знаю, что именно нужно, но бессилие старых, традиционных уловок для меня очевидно. Они без пользы ожесточают злоумышленников, между
тем как нужно,
чтобы дело само собой, так сказать, скользя по своей естественной покатости, пришло к неминуемому концу. Вот мой взгляд. Вы, мой друг, человек новый и современный — вы должны понять меня. Поэтому я решился поручить это дело вам.
Пишешь ты также, что в деле твоем много высокопоставленных лиц замешано,
то признаюсь, известие это до крайности меня встревожило. Знаю, что ты у меня умница и пустого дела
не затеешь, однако
не могу воздержаться,
чтобы не сказать: побереги себя, друг мой!
не поставляй сим лицам в тяжкую вину
того, что, быть может, они лишь по легкомыслию своему допустили! Ограничь свои действия Филаретовым и ему подобными!
Я
не понял, как много скрывается здесь для меня рокового, и, вместо
того чтобы обуздать свое усердие, еще больше усилил его.
— Что жалеть-то! Вони да грязи мало, что ли, было? После постоялого-то у меня тут другой домок, чистый, был, да и в
том тесно стало. Скоро пять лет будет, как вот эти палаты выстроил. Жить надо так,
чтобы и светло, и тепло, и во всем чтоб приволье было. При деньгах да
не пожить? за это и люди осудят! Ну, а теперь побеседуемте, сударь, закусимте; я уж вас от себя
не пущу! Сказывай, сударь, зачем приехал? нужды нет ли какой?
Все это я и прежде очень хорошо знал. Я знал и
то, что"дураков учить надо", и
то, что"с суконным рылом"в калашный ряд соваться
не следует, и
то, что"на
то в море щука,
чтобы карась
не дремал". Словом сказать, все изречения, в которых, как в неприступной крепости, заключалась наша столповая, безапелляционная мудрость. Мало
того, что я знал:при одном виде избранников этой мудрости я всегда чувствовал инстинктивную оторопь.
Свежевать и приговаривать:"
Не суйся, дурак, с суконным рылом в калашный ряд чай пить! забыл, дурак, что на
то щука в море,
чтобы карась
не дремал!
— Теперь, брат,
не то, что прежде! — говорили одни приезжие, — прежде, бывало, живешь ты в деревне, и никому нет дела, в потолок ли ты плюешь, химией ли занимаешься, или Поль де Кока читаешь! А нынче, брат, ау! Химию-то изволь побоку, а читай Поль де Кока, да ещё так читай,
чтобы все твои домочадцы знали, что ты именно Поль де Кока, а
не"Общепонятную физику"Писаревского читаешь!
И вдруг весь этот либерализм исчез! Исправник «подтягивает», частный пристав обыскивает и гогочет от внутреннего просветления. Все поверили, что земля под стеклянным колпаком висит, все уверовали в"чудеса кровопускания", да
не только сами уверовали, но хотят, чтоб и другие
тому же верили,
чтобы ни в ком
не осталось ни тени прежнего либерализма.
— У этого опять другой фортель: пуншт любит. Как приехал — так
чтобы сейчас ему пуншт готов был! И пьет он этот пуншт, докуда глаза у него круглые
не сделаются! А в
ту пору что хошь,
то у него и бери!
Не успел я еще хорошенько раскрыть пасть, как все эти бараны, вместо
того чтобы смиренно подставить мне свои загривки, вдруг оскаливают на меня зубы и поднимают победный вой!
— Христос с вами! Да вы слыхали ли про Бородавкина-то! Он ведь два раза невинно падшим объявлялся! Два раза в остроге сидел и всякий раз чист выходил! На-тко! нашли кого обмануть! Да его и пунштом-то для
того только поят,
чтобы он
не слишком уж лют был!
Тем не менее,
чтобы окончательно быть удостоверенным, что «зла»
не будет, он, по отъезде сына в Петербург на службу, съездил в губернский город и там изложил свои сомнения губернатору и архиерею.
Тем не менее на глазах генерала работа по возведению новой усадьбы шла настолько успешно, что он мог уже в июле перейти в новый, хотя далеко еще
не отделанный дом и сломать старый. Но в августе он должен был переселиться в губернский город,
чтобы принять участие в работах комитета, и дело по устройству усадьбы замялось. Иону и Агнушку генерал взял с собой, а староста, на которого было возложено приведение в исполнение генеральских планов, на все заочные понуждения отвечал, что крестьяне к труду охладели.
Долгое время Антошка погрязал в ничтожестве и никак
не мог выбиться из колеи мелкого торгаша-зазывателя и облапошивателя, да и
то не за свой счет, а за счет какого-нибудь капиталиста, зорко следившего,
чтобы лишний пятак
не задерживался меж Антошкиных пальцев.
Посмотрит, бывало, Антошка на этот заколдованный грош, помнет его, щелкнет языком — и полезет спать на полати, с
тем, чтоб завтра чуть свет опять пустить
тот грош в оборот, да
чтобы не зевать, а
то, чего боже сохрани, и последний грош прахом пойдет.
— Это насчет
того,
чтобы перенять, что ли-с? Ваше сиятельство! помилуйте! да покажите хоть мне! Скажите:"Сделай, Антон Верельянов, вот эту самую машину… ну,
то есть вот как!"с места, значит,
не сойду, а уж дойду и представлю!
— Если б вы были умны,
то вместо
того чтобы полемизировать со мной в церкви, вы прогнали бы вора Антошку, а меня взяли бы на его место в управляющие. Я бы вас
не обкрадывал.
Напрасно секретарь его упреждал, что в лесу
том водятся волки, которые могут генерала растерзать; на все таковые упреждения генерал ответствовал одно: «
Не может этого случиться,
чтобы дикие звери сего мундира коснулись!» И с сими словами отправился в путь.
Дело в
том, что Петеньке до зарезу нужно было иметь пятнадцать тысяч рублей, которые он и предположил занять или у Стрелова лично, или через его посредство, под документ. Стрелов и с своей стороны
не прочь был дать деньги, но требовал,
чтобы долговой документ был подписан самим стариком-генералом.
— Позвольте вам, ваше превосходительство, доложить! вы еще
не отделенные-с! — объяснил он обязательно, — следственно, ежели какова пора ни мера, как же я в сем разе должен поступить? Ежели начальство ваше из-за пустяков утруждать — и вам конфуз, а мне-то и вдвое против
того! Так вот, собственно, по этой самой причине,
чтобы, значит, неприятного разговору промежду нас
не было…
— Отчего
не простить! Вот и я в
те поры тоже подумал:"Стар, мол, ты стар, а тоже знаешь, где раки зимуют! Прежнее
чтобы простить, а вперед
чтобы опять по-прежнему!"Да вот, никак, и сам он!
Чтобы определить их, нам стоит только заглянуть вот в эту книгу (я поднимаю десятый
том и показываю публике), и мы убедимся, что владение, какими бы эпитетами мы ни сдобривали его,
не только
не однородно с собственностью, но даже исключает последнюю.
Уж одно
то, что они будут у дела, и, следовательно,
не останется повода ни для «шума» ни для «резкостей», — одно это представило бы для меня несомненное основание,
чтобы не медлить разрешением.
— Извольте-с. Я готов дать соответствующее по сему предмету предписание. (Я звоню; на мой призыв прибегает мой главный подчиненный.) Ваше превосходительство! потрудитесь сделать надлежащее распоряжение о допущении русских дам к слушанию университетских курсов! Итак, сударыни, по надлежащем и всестороннем обсуждении, ваше желание удовлетворено; но я надеюсь, что вы воспользуетесь данным вам разрешением
не для
того,
чтобы сеять семена революций, а для
того,
чтобы оправдать доброе мнение об вас начальства.
Конечно, и «позволь» я, и"
не позволь", ни в
том, ни в другом случае общественное спокойствие
не было бы нарушено, но разве это достаточный резон,
чтобы непременно
не дозволять? Ужели же перспектива приобрести либеральную репутацию имеет в себе так мало заманчивого,
чтобы предпочитать ей перспективы, обещаемые хладным и бесплодным восклицанием: «цыц»? Но в эту минуту размышления мои были прерваны восклицанием Тебенькова...
Нельзя сказать,
чтобы Марья Петровна
не «утешалась» им: когда он в первый раз приехал к ней показаться в генеральском чине, она даже потрепала его по щеке и сказала: «ах, ты мо-ой!», но денег
не дала и ограничилась ласковым внушением, что люди для
того и живут на свете,
чтобы друг другу тяготы носить.
Марья Петровна терпеть
не могла, когда к ней лезли с нежностями, и даже целование руки считала хотя необходимою, но все-таки скучною формальностью; напротив
того, Сенечка, казалось, только и спал и видел, как бы влепить мамаше безешку взасос, и шагу
не мог ступить без
того,
чтобы не сказать:"Вы, милая маменька", или:"Вы, добрый друг, моя дорогая маменька".
Если б можно было упечь Феденьку куда-нибудь подальше, но так,
чтобы это было прилично (ему часто даже во сне виделось, что Феденька оказался преступником и что его ссылают в Сибирь),
то он бы ни на минуту
не усомнился оказать в этом деле все свое содействие.
Этого одного достаточно,
чтобы понять, почему успех, в большей части случаев, достается совсем
не тому, кто с громом и трубами идет точно на приступ, а
тому, кто умеет ждать.
Я сказала сейчас, что женщины любят
то, что в порядочном обществе известно под именем causerie. [легкой беседы (франц.)] Наедине с женщиной мужчина еще может, a la rigueur, [в крайнем случае (франц.)] ограничиться вращением зрачков, но в обществе он непременнодолжен уметь говорить или, точнее, — занимать. Поэтому ему необходимо всегдаиметь под руками приличный сюжет для разговора,
чтобы не показаться ничтожным в глазах любимой женщины. Ты понимаешь, надеюсь, к чему я веду свою речь?
И она очень рада, когда
не слышит, как близкий человек утверждает, что Ликург был главным городом Греции и славился кожевенными и мыловаренными заводами, как это сделал, лет пять
тому назад, на моих глазах, один национальгард (и как он идиотски улыбался при этом,
чтобы нельзя было разобрать, в шутку ли он говорит это или вследствие серьезного невежества!).
В такое время, когда прелестнейшие женщины в мире забывают предания de la vieille courtoisie franГaise, pour fraterniser avec la soldatesque, [старинной французской учтивости ради братания с солдатней (франц.)] когда весь мир звучит любезными, но отнюдь
не запечатленными добродетелью мотивами из «La fille de m-me Angot», [«Дочери мадам Анго» (франц.)] когда в наиболее высокопоставленных салонах танцуют кадрили под звуки «ah, j'ai un pied qui r'mue», когда все «моды и робы», турнюры и пуфы, всякий бант, всякая лента, всякая пуговица на платье, все направлено к
тому,
чтобы мужчина,
не теряя времени на праздные изыскания, смотрел прямо туда, куда нужно смотреть, — в такое время, говорю я, некогда думать об aperГus, [отвлеченностях (франц.)] а нужно откровенно, franchement, [чистосердечно (франц.)] сказать себе: «хватай, лови, пей, ешь и веселись!»
Вообще, хоть я
не горжусь своими знаниями, но нахожу, что
тех, какими я обладаю, совершенно достаточно,
чтобы не ударить лицом в грязь. Что же касается до
того, что ты называешь les choses de l'actualite, [злобой дня (франц.)]
то, для ознакомления с ними, я, немедленно по прибытии к полку, выписал себе «Сын отечества» за весь прошлый год. Все же это получше «Городских и иногородных афиш», которыми пробавляетесь ты и Butor в тиши уединения.
Я долгое время молчал, но опять-таки совсем
не потому,
чтобы не имел sujets de conversation, а потому просто, что наедине с хорошенькой женщиной как-то ничего
не идет на ум, кроме
того, что она хорошенькая.
Потому что дело идет
не о
том только,
чтобы наполнить праздное и скучающее существование, но о
том,
чтобы освободить это существование от тисков, которыми оно охвачено и которые со всех сторон заграждают путь к сердцу женщины.
Привычка и тысяча мелких услуг уже до
того сковывают все его действия, что он
не протестует, а думает только о
том,
чтобы спасти приличия.
Он «
не противен» — этого одного достаточно,
чтобы не разрывать с ним,
тем больше что при
тех условиях, в которых произошло сближение, разрыв равносилен такой огласке, которая для светской женщины тяжелее самых тяжелых цепей.
— Так вот что, сударь. Сегодня перед вечером я к мужичкам на сходку ходил. Порешили: как-никак, а кончить надо. Стало быть, завтра чем свет опять сходку — и совсем уж с ними порешить. Сразу
чтобы. А
то у нас, через этого самого Пронтова, и конца-краю разговорам
не будет.
А между
тем идеал всей моей жизни именно в
том и состоял,
чтобы никогда ни во что
не вмешиваться.
Вообще, юрист прежде всего обращает внимание
не на частности, а на полноту общей картины, на тоны ее, на
то,
чтобы в ней, как в зеркале, отражалось действительное веяние среды и минуты.
Что скажут об этом космополиты! Что подумают
те чистые сердцем, которые, говоря об отечестве,
не могут воздержаться,
чтобы не произнести:"Да будет забвенна десница моя, ежели забуду тебя, Иерусалиме!"Как глубоко поражены будут
те пламенные юноши, которых еще в школе напитывали высокими примерами Регулов и Муциев Сцевол, которые еще в колыбели засыпали под сладкие звуки псалма:"На реках вавилонских, тамо седохом и плакахом"?!
— Постой! это другой вопрос, правильно или неправильно поступали французы. Речь идет о
том, имеет ли француз настолько сознательное представление об отечестве,
чтобы сожалеть об утрате его, или
не имеет его? Ты говоришь, что у французов, вместо жизни духа — один канкан; но неужели они с одним канканом прошли через всю Европу? неужели с одним канканом они офранцузили Эльзас и Лотарингию до такой степени, что провинции эти никакого другого отечества, кроме Франции,
не хотят знать?