Неточные совпадения
Я
не отвергаю той пользы, которая может произойти
для человечества от улучшения быта становых приставов или от того,
что все земские управы будут относиться к своему делу с рачительностью.
Иногда кажется: вот вопрос
не от мира сего, вот вопрос, который ни с какой стороны
не может прикасаться к насущным потребностям общества, —
для чего же, дескать, говорить о таких вещах?
Такого рода метаморфозы вовсе
не редкость даже
для нас; мы на каждом шагу встречаем мечущихся из стороны в сторону простецов, и если проходим мимо них в недоумении, то потому только,
что ни мы, ни сами мечущиеся
не даем себе труда формулировать
не только источник их отчаяния, но и свойство претерпеваемой ими боли.
Вспомните,
что оно обставлено целою свитой азбучных афоризмов, из которых ни один
не защищает, а, напротив того, представляет легко отворяющуюся дверь
для всевозможных наездов!
Он
не может сказать себе: «Устрою свою жизнь по-новому», потому
что он весь опутан афоризмами, и нет
для него другого выхода, кроме изнурительного маячения от одного афоризма к другому.
Подумайте, сколько тут теряется нравственных сил? а если нравственные силы нипочем на современном базаре житейской суеты, то переложите их на гроши и сообразите, как велик окажется недочет последних, вследствие одного того только,
что простец, пораженный унынием,
не видит ясной цели ни
для труда, ни даже
для самого существования?
И
не одно это припомнил, но и то, как я краснел, выслушивая эти восклицания.
Не потому краснел, чтоб я сознавал себя дураком, или чтоб считал себя вправе поступать иначе, нежели поступал, а потому,
что эти восклицания напоминали мне,
что я мог поступать иначе,то есть с выгодою
для себя и в ущерб другим, и
что самый факт непользования этою возможностью у нас считается уже глупостью.
— Или, говоря другими словами, вы находите меня,
для первой и случайной встречи, слишком нескромным… Умолкаю-с. Но так как, во всяком случае,
для вас должно быть совершенно индифферентно, одному ли коротать время в трактирном заведении, в ожидании лошадей, или в компании, то надеюсь,
что вы
не откажетесь напиться со мною чаю. У меня есть здесь дельце одно, и ручаюсь,
что вы проведете время
не без пользы.
Что он очень хорошо знает, какую механику следует подвести, чтоб вы в одну минуту перестали существовать, — в этом, конечно, сомневаться нельзя; но, к счастью, он еще лучше знает,
что от прекращения чьего-либо бытия
не только
для него, но и вообще ни
для кого ни малейшей пользы последовать
не должно.
— Ну, до этого-то еще далеко! Они объясняют это гораздо проще; во-первых, дробностью расчетов, а во-вторых, тем,
что из-за какого-нибудь гривенника
не стоит хлопотать. Ведь при этой системе всякий старается сделать все,
что может,
для увеличения чистой прибыли, следовательно, стоит ли усчитывать человека в том,
что он одним-двумя фунтами травы накосил меньше, нежели другой.
Я спрашивал себя
не о том, какие последствия
для Парначева может иметь эта галиматья, —
для меня было вполне ясно,
что о последствиях тут
не может быть и речи, — но в том, можно ли жить в подобной обстановке, среди столь необыкновенных разговоров?
— Они самые-с. Позвольте вам доложить! скажем теперича хошь про себя-с. Довольно я низкого звания человек, однако при всем том так себя понимаю,
что, кажется, тыщ бы
не взял, чтобы, значит, на одной линии с мужиком идти! Помилуйте! одной, с позволения сказать, вони… И боже ты мой! Ну, а они — они ничего-с!
для них это, значит, заместо как у благородных господ амбре.
— Зачем же вы тогда прямо
не заметили господину Парначеву,
что он поступает оскорбительно
для вас и ваших гостей! Может быть, дело-то и разъяснилось бы.
Зная твое доброе сердце, я очень понимаю, как тягостно
для тебя должно быть всех обвинять; но если начальство твое желает этого, то
что же делать, мой друг! — обвиняй! Неси сей крест с смирением и утешай себя тем,
что в мире
не одни радости, но и горести! И кто же из нас может сказать наверное,
что для души нашей полезнее: первые или последние! Я, по крайней мере, еще в институте была на сей счет в недоумении, да и теперь в оном же нахожусь.
Я никогда
не была озабочена насчет твоего будущего: я знаю,
что ты у меня умница. Поэтому меня
не только
не удивило, но даже обрадовало,
что ты такою твердою и верною рукой сумел начертить себе цель
для предстоящих стремлений. Сохрани эту твердость, мой друг! сохрани ее навсегда! Ибо жизнь без сего светоча — все равно
что утлая ладья без кормила и весла, несомая в бурную ночь по волнам океана au gre des vents. [по воле ветров (франц.)]
P. S. А
что ты насчет адвоката Ерофеева пишешь, будто бы со скопца сорок тысяч получил, то
не завидуй ему. Сорок тысяч тогда полезны, если на оные хороший процент получать; Ерофеев же наверное сего направления своим деньгам
не даст, а либо по портным да на галстуки оные рассорит, либо в кондитерской на пирожках проест. Еще смолоду он эту склонность имел и никогда утешением
для своих родителей
не был".
— Я пришел к тому убеждению,
что недостаточность результатов происходит оттого,
что тут употребляются совсем
не те приемы. Я
не знаю,
что именно нужно, но бессилие старых, традиционных уловок
для меня очевидно. Они без пользы ожесточают злоумышленников, между тем как нужно, чтобы дело само собой, так сказать, скользя по своей естественной покатости, пришло к неминуемому концу. Вот мой взгляд. Вы, мой друг, человек новый и современный — вы должны понять меня. Поэтому я решился поручить это дело вам.
— Напротив! всегда будьте искренни!
Что же касается до вашего великодушного желания, то я тем более ничего
не имею против удовлетворения его,
что в свое время, без вреда
для дела, наименование «заблуждающихся» вновь можно будет заменить наименованием злоумышленников…
Не правда ли?
Это человек ума очень обширного, и ежели умеет сыскать полезного
для себя скопца, то
не потому,
что они, как грибы, в Петербурге растут, а потому,
что у него есть особенная к этому предмету склонность.
Убедившись в этом, генерал, без сомнения, сам поймет,
чего он лишился, пренебрегши моими заслугами, и тогда мне останется только дать знать стороной,
что и мое сердце
не недоступно
для раскаяния.
Для черного люда у него были такие щи,"
что не продуешь",
для помещиков — приветливое слово и умное рассуждение вроде того,
что"прежде счет на сигнации был, а нынче на серебро пошел".
Богатства приобретались терпением и неустанным присовокуплением гроша к грошу,
для чего не требовалось ни особливой развязности ума, ни той канальской изворотливости, без которой
не может ступить шагу человек, изъявляющий твердое намерение выбрать из карманов своих ближних все,
что в них обретается.
— А то и хорошо,
что вольному воля! Прежде насчет всего запрет был, а нынче — воля! А впрочем, доложу вам, умному человеку на этот счет все едино:
что запрет,
что воля. Когда запрет был — у умного человека на предмет запрета выдумка была; воля пришла — у него на предмет этой самой воли выдумка готова! Умный человек никогда без хлеба
не оставался. А
что касается до прочих, так ведь и
для них все равно. Только навыворот… ха-ха!
— А по-твоему, барин,
не бунт! Мне
для чего хлеб-то нужен? сам,
что ли, экую махину съем! в амбаре,
что ли, я гноить его буду? В казну, сударь, в казну я его ставлю! Армию, сударь, хлебом продовольствую! А ну как у меня из-за них, курицыных сынов, хлеба
не будет! Помирать,
что ли, армии-то! По-твоему это
не бунт!
— Мы здесь живем в тишине и во всяком благом поспешении, — сказал он солидно, — каждый при своем занятии находится. Я, например, при торговле состою; другой — рукомесло при себе имеет; третий — от земли питается.
Что кому свыше определено. Чтениев
для нас
не полагается.
Я удивляюсь даже,
что Деруновы до такой степени скромны и сдержанны. Имей я их взгляды на бунты и те удобства, которыми они пользуются
для проведения этих взглядов, я всякого бы человека, который мне нагрубил или просто
не понравился, со свету бы сжил. Писал бы да пописывал:"И при сем, якобы армий совсем
не нужно, говорил!"И наверное получил бы удовлетворение…
С каким злорадством доказывал он мне,
что я ничего из Чемезова
не извлеку и
что нет
для меня другого выхода, кроме как прибегнуть к нему, Дерунову, и порешить это дело на всей его воле!
Оказывается, однако ж,
что в мире ничто
не делается спустя рукава и
что если б я захотел даже, в видах сокращения переписки, покончить самым безвыгодным
для меня образом, то и тут мне предстояло бесчисленное множество всякого рода формальностей.
Помню судью, лихого малого, который никогда
не затруднялся"
для своего брата дворянина одолжение сделать", но всегда как-то так устроивал,
что, вместо одолжения, выходила пакость.
Как-то вдруг
для меня сделалось совсем ясно,
что мне совсем
не к лицу ни продавать, ни покупать, ни даже ликвидировать.
Что мое место совсем
не тут,
не в мире продаж, войн, трактатов и союзов, а где-то в безвестном углу, из которого мне никто
не препятствовал бы кричать вслед несущейся мимо меня жизни: возьми всё — и отстань!..
— Есть их,"штучек"-то… довольно здесь! Я, впрочем,
не столько
для них, сколько
для того,
что уж оченно генерал приехать просил.
В 1848 году путешествовали мы с известным адвокатом Евгением Легкомысленным (
для чего я привлек к моему рассказу адвоката Легкомысленного — этого я и теперь объяснить себе
не могу; ежели
для правдоподобия, то ведь в 1848 году и адвокатов, в нынешнем значении этого слова,
не существовало!!) по Италии, и, как сейчас помню, жили мы в Неаполе, волочились за миловидными неаполитанками, ели frutti di mare [дары моря (итал.)] и пили una fiasca di vino. [фляжку вина (итал.)]
Поели, надо ложиться спать. Я запер дверь на крючок и, по рассеянности, совершенно машинально потушил свечку. Представьте себе мой ужас! — ни у меня, ни у Легкомысленного ни единой спички! Очутиться среди непроглядной тьмы и при этом слышать, как товарищ, без малейшего перерыва, стучит зубами! Согласитесь,
что такое положение вовсе
не благоприятно
для"покойного сна"…
Дерунов вдруг утратил присущее всякому русскому кулаку представление о существовании Сибири, или лучше сказать, он и теперь еще помнит об ней, но знает наверное,
что Сибирь существует
не для него, а
для"других-прочиих".
Эти люди ничего
не покупали и
не законтрактовывали, а нюхали, расспрашивали встречных и поперечных, шатались по базарам и торгам и уверяли всех и каждого,
что полагают основание
для каких-то сношений, отыскивают новые рынки и новые истоки
для отечественной производительности.
— Самая это, ваше сиятельство, полезная вещь будет! А
для простого народа,
для черняди, легость какая — и боже ты мой! Потому
что возьмем, к примеру, хоть этот самый хмель: сколько теперича его даром пропадает! Просто, с позволения сказать, в навоз валят! А тогда, значит, всякий, кто даже отроду хмелем
не занимался, и тот его будет разводить. Потому, тут дело чистое: взял, собрал в мешок, представил в прессовальное заведение, получил денежки — и шабаш!
— Да-с, любезнейший родитель!
Не могу похвалить ваши порядки!
не могу-с! Пошел в сад — ни души! на скотном — ни души! на конном — хоть шаром покати! Одного только ракалью и нашел — спит брюхом кверху! И надобно было видеть, как негодяй изумился, когда я ему объяснил,
что он нанят
не для спанья, а
для работы! Да-с! нельзя похвалить-с! нельзя-с!
Если его ограбят, он старается изловить грабителя, и буде изловит, то говорит:"Стой! законами грабить
не позволяется!"Если он сам ограбит, то старается схоронить концы в воду, и если ему это удастся, то говорит:"Какие такие ты законы
для дураков нашел!
для дураков один закон: учить надо!"И все кругом смеются: в первом случае смеются тому,
что дурака поймали, во втором — тому,
что дурака выучили.
— Вот и разговаривай с ним, как этакой-то к тебе в работники наймется! А
что, почтенный, тебе бы и в кабак-то ходить
не для че! Ты только встряхнись — без вина пьян будешь!
— Здешний житель — как
не знать! Да
не слишком ли шибко завертелось оно у вас, колесо-то это? Вам только бы сбыть товар, а про то,
что другому, за свои деньги, тоже в сапогах ходить хочется, вы и забыли совсем! Сказал бы я тебе одно слово, да боюсь,
не обидно ли оно
для тебя будет!
— «Позвольте! если бы ваша клиентка сделала уступку… если бы, например, половину… ведь задаром и половину получить недурно…
не правда ли, недурно!» — "Правда-с; но извините, я
не имею права даже останавливаться на подобном предположении; это была бы правда, если б было доказано,
что деньги, которые вы изволите предлагать на мировую, действительноприобретаются задаром,а
для меня это далеко
не ясно".
Так
что однажды, когда два дурака, из породы умеренных либералов (то есть два такие дурака, о которых даже пословица говорит: «Два дурака съедутся — инно лошади одуреют»), при мне вели между собой одушевленный обмен мыслей о том, следует ли или
не следует принять за благоприятный признак
для судебной реформы то обстоятельство,
что тайный советник Проказников
не получил к празднику никакой награды, то один из них, видя,
что и я горю нетерпением посодействовать разрешению этого вопроса, просто-напросто сказал мне: «Mon cher! ты можешь только запутать, помешать, но
не разрешить!» И я
не только
не обиделся этим, но простодушно ответил: «Да, я могу только запутать, а
не разрешить!» — и скромно удалился, оставив дураков переливать из пустого в порожнее на всей их воле…
И я мог недоумевать!"), или,
что одно и то же, как только приступлю к написанию передовой статьи
для"Старейшей Российской Пенкоснимательницы"(статья эта начинается так:"Есть люди, которые
не прочь усумниться даже перед такими бесспорными фактами, как, например, судебная реформа и наши всё еще молодые, всё еще неокрепшие, но тем
не менее чреватые благими начинаниями земские учреждения"и т. д.), так сейчас, словно буря, в мою голову вторгаются совсем неподходящие стихи...
Выслушав это, князь обрубил разом. Он встал и поклонился с таким видом,
что Тебенькову тоже ничего другого
не оставалось как, в свою очередь, встать, почтительно расшаркаться и выйти из кабинета. Но оба вынесли из этого случая надлежащее
для себя поучение. Князь написал на бумажке:"Франклин — иметь в виду, как одного из главных зачинщиков и возмутителей"; Тебеньков же, воротясь домой, тоже записал:"Франклин — иметь в виду, дабы на будущее время избегать разговоров об нем".
Скажите, какой вред может произойти от того,
что в Петербурге, а быть может, и в Москве, явится довольно компактная масса женщин, скромных, почтительных, усердных и блюдущих казенный интерес, женщин, которые, встречаясь друг с другом, вместо того чтоб восклицать:"Bonjour, chere mignonne! [Здравствуйте, милочка! (франц.)] какое вчера на princesse N. [на княгине N. (франц.)] платье было!" — будут говорить: «А
что, mesdames,
не составить ли нам компанию
для защиты Мясниковского дела?»
Если даже мужчина способен упереться лбом в уставы судопроизводства и
не идти никуда дальше, то женщина упрется в них тем с большим упоением,
что для нее это дело внове.
Уж одно то,
что они будут у дела, и, следовательно,
не останется повода ни
для «шума» ни
для «резкостей», — одно это представило бы
для меня несомненное основание, чтобы
не медлить разрешением.
— Извольте-с. Я готов дать соответствующее по сему предмету предписание. (Я звоню; на мой призыв прибегает мой главный подчиненный.) Ваше превосходительство! потрудитесь сделать надлежащее распоряжение о допущении русских дам к слушанию университетских курсов! Итак, сударыни, по надлежащем и всестороннем обсуждении, ваше желание удовлетворено; но я надеюсь,
что вы воспользуетесь данным вам разрешением
не для того, чтобы сеять семена революций, а
для того, чтобы оправдать доброе мнение об вас начальства.
— Всё! и эта дерзкая назойливость (ces messieurs et ces dames ne demandent pas, ils commandent! [эти господа и дамы
не просят, они приказывают (франц.)]), и это полупрезрительное отношение к авторитету благоразумия и опытности, и, наконец, это поругание всего,
что есть
для женщины драгоценного и святого! Всё!
Я знал,
что для Тебенькова всего дороже в женщине — ее неведение и
что он стоит на этой почве тем более твердо,
что она уже составила ему репутацию в глазах"наших дам". Поэтому я даже
не пытался возражать ему на этом пункте.