Неточные совпадения
Вдумайтесь в смысл этого выражения, и
вы увидите, что «обуздание» совсем не равносильно тому, что
на местном жаргоне известно под именем «подтягивания», и что действительное значение этого выражения гораздо обширнее и универсальнее.
Сообразите только, возможное ли это дело! чтобы вопрос глубоко человеческий, вопрос, затрогивающий основные отношения человека к жизни и ее явлениям, мог хотя
на одну минуту оставаться для человека безынтересным, а тем более мог бы помешать ему устроиваться
на практике возможно выгодным для себя образом, — и
вы сами, наверное, скажете, что это вздор!
Они забрасывают
вас всевозможными «краеугольными камнями», загромождают вашу мысль всякими «основами» и тут же,
на ваших глазах,
на камни паскудят и
на основы плюют.
О, теоретики пенкоснимательства! о,
вы, которые с пытливостью, заслуживающей лучшей участи, допытываетесь, сколько грошей могло бы быть сбережено, если б суммы, отпускаемые
на околку льда
на волжских пристанях, были расходуемы более осмотрительным образом! Подумайте, не целесообразнее ли поступили бы
вы, обратив вашу всепожирающую пенкоснимательную деятельность
на исследование тех нравственных и материальных ущербов, которые несет человеческое общество, благодаря господствующим над ним призракам!
И
вам ничего не остается делать, как согласиться с этим воплем, потому что
вы видите собственными глазами и чуете сердцем, как всюду, и
на земле и под землею, и
на воде и под водою — всюду ползет немец.
И чем ближе
вы подъезжаете к Троицкому посаду и к Москве, этому средоточию русской святыни, тем более убеждаетесь, что немец совсем не перелетная птица в этих местах, что он не
на шутку задумал здесь утвердиться, что он устроивается прочно и надолго и верною рукой раскидывает мрежи, в которых суждено барахтаться всевозможным Трифонычам, Сидорычам и прочей неуклюжей белужине и сомовине, заспавшейся, опухшей, спившейся с круга.
Еще удар чувствительному сердцу! Еще язва для оскорбленного национального самолюбия! Иван Парамонов! Сидор Терентьев! Антип Егоров! Столпы,
на которых утверждалось благополучие отечества!
Вы в три дня созидавшие и в три минуты разрушавшие созданное! Где
вы? Где мрежи, которыми
вы уловляли вселенную! Ужели и они лежат заложенные в кабаке и ждут покупателя в лице Ивана Карлыча? Ужели и ваши таланты, и ваша «удача», и ваше «авось», и ваше «небось» — все, все погибло в волнах очищенной?
Намеднись я с Крестьян Иванычем в Высоково
на базар ездил, так он мне: «Как это
вы, русские, лошадей своих так калечите? говорит, — неужто ж, говорит, ты не понимаешь, что лошадь твоя тебе хлеб дает?» Ну, а нам как этого не понимать?
Восклицание «уж так нынче народ слаб стал!» составляет в настоящее время модный припев градов и весей российских. Везде, где бы
вы ни были, —
вы можете быть уверены, что услышите эту фразу через девять слов
на десятое. Вельможа в раззолоченных палатах, кабатчик за стойкой, земледелец за сохою — все в одно слово вопиют: «Слаб стал народ!» То же самое услышали мы и
на постоялом дворе.
Вас надули при покупке,
вы дались в обман, не потому, чтоб были глупы, а потому, что
вам на ум не приходило, чтобы в стране, снабженной полицией, мошенничество было одною из форм общежития...
Мрак погустел;
вы на улице одни; из-под ног что-то вдруг шмыгнуло…
— Ну, вот изволите видеть. А Петру Федорычу надо, чтоб и недолго возжаться, и чтоб все было в сохранности. Хорошо-с. И стал он теперича подумывать, как бы господина Скачкова от приятелев уберечь. Сейчас, это, составил свой плант, и к Анне Ивановне — он уж и тогда
на Анне-то Ивановне женат был. Да
вы, чай, изволили Анну-то Ивановну знавать?
— Да, — говорит один из них, — нынче надо держать ухо востро! Нынче чуть ты отвернулся, ан у тебя тысяча, а пожалуй, и целый десяток из кармана вылетел.
Вы Маркова-то Александра знавали? Вот что у Бакулина в магазине в приказчиках служил? Бывало, все Сашка да Сашка! Сашка, сбегай туда! Сашка, рыло вымой! А теперь, смотри, какой дом
на Волхонке взбодрил! Вот ты и думай с ними!
Будет ли нравоучение? Нет, его не будет, потому что нравоучения вообще скучны и бесполезны. Вспомните пословицу: ученого учить — только портить, — и раз навсегда откажитесь от роли моралиста и проповедника. Иначе
вы рискуете
на первом же перекрестке услышать: «Дурак!»
Читая
вас, кажется, что
вы на все эти «признаки времени» не шутя прогневаны.
Вы расквитались, и хотя в вашей мошне сделалось одним двугривенным меньше, но не ропщите
на это, ибо, благодаря этой монете, при
вас остался драгоценнейший дар творца: ваше бытие.
Рассудите сами, какой олимпиец не отступит перед этою беззаветною наивностью? «Посмотри
на бога!» — шутка сказать! А ну, как посмотришь, да тут же сквозь землю провалишься! Как не смутиться перед этим напоминанием, как не воскликнуть: «Бог с
вами! живите, множитесь и наполняйте землю!»
— Да-с, но
вы забываете, что у нас нынче смутное время стоит. Суды оправдывают лиц, нагрубивших квартальным надзирателям, земства разговаривают об учительских семинариях, об артелях, о сыроварении. Да и представителей нравственного порядка до пропасти развелось: что ни шаг, то доброхотный ревнитель. И всякий считает долгом предупредить, предостеречь, предуведомить, указать
на предстоящую опасность… Как тут не встревожиться?
— Да, я еду из З., где, по «достоверным сведениям», засело целое гнездо неблагонамеренных, и намерен пробыть до сегодняшнего вечернего парохода в Л., где, по тем же «достоверным сведениям», засело другое целое гнездо неблагонамеренных.
Вы понимаете, два гнезда
на расстоянии каких-нибудь тридцати — сорока верст!
— Да-с; вот
вы теперь, предположим, в трактире чай пьете, а против
вас за одним столом другой господин чай пьет. Ну,
вы и смотрите
на него, и разговариваете с ним просто, как с человеком, который чай пьет. Бац — ан он неблагонадежный!
— Имение его Пантелей Егоров, здешний хозяин, с аукциона купил. Так, за ничто подлецу досталось. Дом снес, парк вырубил, леса свел, скот выпродал… После музыкантов какой инструмент остался — и тот в здешний полк спустил. Не узнаете
вы Грешищева! Пантелей Егоров по нем словно француз прошел! Помните, какие караси в прудах были — и тех всех до одного выловил да здесь в трактире мужикам
на порции скормил! Сколько деньжищ выручил — страсть!
— Прежде, я
вам доложу, настоящих-то слуг ценили-с! — продолжал он, захлебываясь
на каждом слове, — а нынче настоящих-то слуг…
У здешних крестьян, позвольте
вам доложить, издавна такой обычай: ненастье ли продолжительное, засуха ли — лекарство у них
на этот счет одно: молебствие.
— Так господин Парначев и
на духу у
вас бывает?
— А по моему мнению, это не только не к оправданию, но даже к отягчению их участи должно послужить. Потому, позвольте
вас спросить: зачем с их стороны поспешность такая вдруг потребовалась? И зачем, кабы они ничего не опасались, им было
на цыпочках идти? Не явствует ли…
— Позвольте мне сказать! Имею ли же я, наконец, основание законные свои права отыскивать или должен молчать? Я вашему высокородию объясняю, а
вы мне изволите
на какую-то инстанцию указывать! Я
вам объясняю, а не инстанции-с! Ведь они всего меня лишили: сперва учительского звания, а теперь, можно сказать, и собственного моего звания…
— Смеется… писатель! Смейтесь, батюшка, смейтесь! И так нам никуда носу показать нельзя! Намеднись выхожу я в свой палисадник — смотрю, а
на клумбах целое стадо Васюткиных гусей пасется. Ну, я его честь честью: позвал-с, показал-с. «Смотри, говорю, мерзавец! любуйся! ведь по-настоящему в остроге сгноить за это тебя мало!» И что ж бы,
вы думали, он мне
на это ответил? «От мерзавца слышу-с!» Это Васютка-то так поговаривает! ась? от кого, позвольте узнать, идеи-то эти к ним лопали?
—
Вы бы у Васютки и спросили, кто, мол, тебя выучил
на «мерзавца» «мерзавцем» отвечать?
— Ну, вот
вам крест! провалиться мне
на сем месте, ежели не скажу!
— Они самые-с. Позвольте
вам доложить! скажем теперича хошь про себя-с. Довольно я низкого звания человек, однако при всем том так себя понимаю, что, кажется, тыщ бы не взял, чтобы, значит,
на одной линии с мужиком идти! Помилуйте! одной, с позволения сказать, вони… И боже ты мой! Ну, а они — они ничего-с! для них это, значит, заместо как у благородных господ амбре.
— Мелко
вы, сударь, плаваете, — сказал он, блистая глазами
на Терпибедова, — вот что скажу
вам, Никифор Петрович!
— Вот видите!
вы дела завязываете, а
на очную ставку стать не хотите!
— А
вы полагаете, что взять человека
на замечание — это ничего?
Всем этим я обязан
вам, милая маменька, или, лучше сказать, той безграничной проницательности материнской любви, которая сразу умела угадать мое настоящее назначение.
Вы удержали меня
на краю пропасти в ту минуту, когда душа моя, по неопытности и легкомыслию, уже готова была устремиться в зияющие бездны адвокатуры!
На ком же, спросите
вы, лежит обязанность восстановлять нарушенную правду?
P. S. Помните ли
вы Ерофеева, милая маменька? того самого Ерофеева, который к нам по праздникам из школы хаживал? Теперь он адвокат, и представьте себе, какую штуку удрал! — взял да и объявил себя специалистом по части скопцов! До тех пор у него совсем дел не было, а теперь от скопцов отбою нет!
На днях выиграл одно дело и получил сорок тысяч. Сорок тысяч, милая маменька!! А ведь он даже не очень умный!
Читаем мы вечером «житие», только он вдруг
на одном месте остановил нас:"Сестрицы! говорит, если я, по старой привычке, скощунствую, так
вы меня, Христа ради, простите!"И скощунствовал-таки, не удержался.
—
На первый раз позвольте мне просить
вас об одной милости, ваше превосходительство!
Но какие это люди, милая маменька! сколько бы они могли принести пользы отечеству, если б не заблуждались! Какие величественные замыслы! Какие грандиозные задачи! Люди, которые, по всей справедливости, могли бы претендовать
на титул благодетелей человечества, — эти люди не имеют теперь впереди ничего, кроме справедливой кары закона! И они подвергнутся ей, этой каре (в этом я могу служить
вам порукою)… подвергнутся, потому что заблуждались!
Вы знаете, как прозорлив был покойный преосвященный; но
на этот раз неисповедимые пути провидения и его прозорливости готовили важное и прискорбное испытание.
Вы, как Исав, готовы за горшок чечевицы продать все так называемые основы ваши!
вы говорите о святости вашего суда, а сами между тем
на каждом шагу делаете из него или львиный ров, или сиренскую прелесть!
вы указываете
на брак, как
на основу вашего гнилого общества, а сами прелюбодействуете!
вы распинаетесь за собственность, а сами крадете!
вы со слезами
на глазах разглагольствуете о любви к отечеству, а сами сапоги с бумажными подметками ратникам ставите!
Постепенно он открыл мне всё, все свои замыслы, и указал
на всех единомышленников своих. Поверите ли, что в числе последних находятся даже многие высокопоставленные лица! Когда-нибудь я покажу
вам чувствительные письма, в которых он изливает передо мной свою душу: я снял с них копии, приложив подлинные к делу. Ах, какие это письма, милая маменька!
И все эти люди, которые завтра же с полною готовностью проделают всё то, что я проделал вчера, без всякого стыда говорят
вам о каких-то основах и краеугольных камнях, посягательство
на которые равносильно посягательству
на безопасность целого общества!
Выйдя из сеней,
вы встречали нечто вроде холодного коридора с чуланчиками и кладовушками
на каждом шагу, в котором царствовала такая кромешная тьма, что надо было идти ощупью, чтоб не стукнуться лбом об какую-нибудь перекладину или не споткнуться.
— Что и говорить! Вот и у
вас, сударь, головка-то беленька стала, а об стариках и говорить нечего. Впрочем, я
на себя не пожалуюсь: ни единой во мне хворости до сей поры нет! Да что же мы здесь стоим! Милости просим наверх!
Старик, очевидно, не знал, какой тон установить в отношении ко мне, и потому беспрерывно переходил от «
вы»
на"ты".
— А то и хорошо, что вольному воля! Прежде насчет всего запрет был, а нынче — воля! А впрочем, доложу
вам, умному человеку
на этот счет все едино: что запрет, что воля. Когда запрет был — у умного человека
на предмет запрета выдумка была; воля пришла — у него
на предмет этой самой воли выдумка готова! Умный человек никогда без хлеба не оставался. А что касается до прочих, так ведь и для них все равно. Только навыворот… ха-ха!
— Знаю я, сударь, что начальство пристроить
вас куда-нибудь желает. Да вряд ли. Не туда
вы глядите, чтоб к какому ни
на есть делу приспособиться!
— Какое же дело! Вино
вам предоставлено было одним курить — кажется,
на что статья подходящая! — а много ли барыша нажили! Побились, побились, да к тому же Дерунову
на поклон пришли — выручай! Нечего делать — выручил! Теперь все заводы в округе у меня в аренде состоят. Плачу аренду исправно, до ответственности не допущаю — загребай помещик денежки да живи
на теплых водах!
— Вот это самое и он толковал, да вычурно что-то. Много, ах, много нынче безместных-то шляется! То с тем, то с другим. Намеднись тоже Прокофий Иваныч — помещик здешний, Томилиным прозывается — с каменным углем напрашивался: будто бы у него в имении не есть этому углю конца. Счастливчики
вы, господа дворяне! Нет-нет да что-нибудь у
вас и окажется! Совсем было капут
вам — ан вдруг
на лес потребитель явился. Леса извели — уголь явился. Того гляди, золото окажется — ей-богу, так!